Для слабовидящих
Орловские поэты, чьи детство или юность пришлись на эти страшные и великие четыре года, навсегда оставили потомкам строки своих воспоминаний о войне.
И мы помним! И мы гордимся нашей Победой!
«Я был мальцом голопятым,
Но память навек сберегла,
Какая у нас в сорок пятом
Большая Победа была!
Какие стояли денёчки,
Когда, без вина веселя,
Пластинкой о синем платочке
Под нами крутилась Земля!»
Алексей Решетов
Павел ШУБИН
Евгений ЗИБОРОВ
Алексей ПАХОМОВ
Василий КАТАНОВ
Дмитрий БЛЫНСКИЙ
Иван АЛЕКСАНДРОВ
Николай ПЕРОВСКИЙ
Анатолий ШИЛЯЕВ
Иван ПОДСВИРОВ
Пётр РОДИЧЕВ
Игорь КРОХИН
Виктор ДРОННИКОВ
Геннадий ПОПОВ
Вадим ЕРЁМИН
Александр ЛОГВИНОВ
Владимир ПЕРКИН
Павел ШУБИН
(1914 – 1951)
Полмига
Нет, не до седин, не до славы
Я век свой хотел бы продлить,
Мне б только до той вон канавы
Полмига, полшага прожить;
Прижаться к земле и в лазури
Июльского ясного дня
Увидеть оскал амбразуры
И острые вспышки огня.
Мне б только вот эту гранату,
Злорадно поставив на взвод,
Всадить её, врезать, как надо,
В четырежды проклятый дзот,
Чтоб стало в нём пусто и тихо,
Чтоб пылью осел он в траву!
…Прожить бы мне эти полмига,
А там я сто лет проживу!
Шофёр
Крутясь под “мессершмиттами”
С руками перебитыми,
Он гнал машину через грязь
От Волхова до Керести,
К баранке грудью привалясь,
Сжав на баранке челюсти.
И вновь заход стервятника,
И снова кровь из ватника,
И трудно руль раскачивать,
Зубами поворачивать…
Но – триста штук, за рядом ряд –
Заряд в заряд, снаряд в снаряд!
Им сквозь нарезы узкие
Врезаться в доты прусские,
Скользить сквозными ранами,
Кусками стали рваными…
И гать ходила тонкая
Под бешеной трёхтонкою,
И в третий раз, сбавляя газ,
Прищурился фашистский ас.
Неслась машина напролом,
И он за ней повёл крылом,
Блесной в крутом пике блеснул
И – раскололся о сосну…
А там… А там поляною
Трёхтонка шла, как пьяная,
И в май не перелистанный
Глядел водитель пристально:
Там лес бессмертным обликом
Впечатывался в облако,
Бегучий и уступчатый,
Как след от шины рубчатой.
«Снег идёт»
Это было в снегах и вьюгах,
В нестерпимые холода,
В волчьих далях,
В лесных яругах,
В незапамятные года…
На оси замерзает компас –
Ногтем в стёклышко барабань!
Прорубается конный корпус
Из-под Вишеры на Любань.
Без обозов не пропадая,
Без орудий летят полки,
K гривам спутанным припадая,
Пулемётчики бьют c луки.
И слыхать уже вечерами:
В гулких далях лесной зари
Отзываются им громами
Ленинградские пушкари…
Солдат
Зелёной ракетой
Мы начали ту
Атаку
На дьявольскую высоту.
Над сумрачной Лицей
Огонь закипел,
И ты распрямиться
Не смог, не успел.
Но взглядом неробким
Следил, неживой,
Как бился на сопке
Отряд штурмовой,
Как трижды катились
С вершины кривой,
Как трижды сходились
Опять в штыковой:
Удар и прыжок –
На вершок,
на аршины,
И рваный флажок
Заалел над вершиной.
В гранитной могиле,
Сухой и крутой,
Тебя мы зарыли
Под той высотой.
На той высоте
До небес взнесена
Во всей красоте
Вековая сосна.
Ей жить – охранять
Твой неначатый бой,
Иголки ронять,
Горевать над тобой.
А мне не избыть,
Не забыть до конца
Твою
не убитую
Ярость бойца.
В окопе холодном,
Безмолвный уже,
Ты всё на исходном
Лежишь рубеже.
И, сжатый в пружину,
Мгновенья, года
Готов – на вершину,
В атаку, туда,
Где в пламя рассвета,
Легка и грустна,
Зелёной ракетой
Взлетает сосна.
Солдаты заполярья
Валы окаменевшей грязи
В полкилометра высотой,
Богатые в однообразье
Мучительною пустотой.
И путь один средь тысяч сопок,
И тот – в огне, и тот – сквозь смерть,
Коль ты воистину не робок –
Решись его преодолеть.
Ползи к вершине от подножья
И, задыхаясь, не забудь,
Что есть ещё и бездорожье,
А это всё же торный путь.
Но кто расскажет, где кривые
Пути обходов пролегли?
Там наш солдат прошёл впервые
От сотворения земли.
Там, посиневшими руками
Сложив ячейки поскорей,
Вжимались роты в голый камень,
Подстерегая егерей.
Их жгли навылет, сквозь шинели,
Сквозь плоть и кожу, до нутра,
Семидесятой параллели
Невыносимые ветра.
Мороз пушился на гранитах,
А люди ждали – пусть трясёт, –
Чтоб на фашистов недобитых
С пустых обрушиться высот.
Зарниц гремучих полыханье,
Летучий, хищный блеск штыков…
И это всё – уже преданье
И достояние веков.
В Лапландских снегах
Сон,
Никогда не снившийся, –
Всё тот же,
Ползёт, скрипит, в небытие скользя:
В потёмках воют «виллисы» и «доджи»,
Идти нельзя. И отдохнуть нельзя.
До горла снежный коридор напихан
Колоннами солдат полуживых,
И тёплого бурана облепиха
До позвонков уже промыла их;
Уже в кисель раскисли полушубки
И стали стопудовыми пимы,
И грузных ног разбухшие обрубки
Передвигать уже не в силах мы.
Седьмые сутки длится эта мука.
У лошадей иссякла сила вся,
Они в сугробы падают без звука,
А мы идём. Ползём. Лежать нельзя!
Когда мороз ударил на рассвете,
И нестерпимо вызвездило высь,
И призраком неотвратимой смерти
В медвежьих далях сполохи зажглись,
И злые слёзы на ресницах наших
Гремели, как бубенчики, вися, –
То понял каждый из ещё шагавших,
Что жить нельзя. Но умереть нельзя!
И, по-лошажьи ноздри раздувая,
Замёрзшими губами матерясь,
Почти без звука часть передовая
До немцев в штыковую добралась.
Мгновенными укусами, по-волчьи,
Вгрызалась в ребра злая сталь штыков.
И, даже повалив, душили молча
Руками ледяными пруссаков.
Капут героям Нарвика и «Крита»,
Вовек оттуда не вернуться им!..
Как густо сопка трупами покрыта…
Но мы о них не думаем. Мы спим.
Евгений ЗИБОРОВ
(1922 – 1994)
Медаль
Медаль военная моя,
далёких дней свидетель,
ты дорога,
и всё же я
хочу сказать вот это:
пускай, мерцая серебром,
лежит медаль солдата
не на груди, а под стеклом
музейным экспонатом.
Пусть новым,
юным,
молодым
хозяевам планеты
неведом будет чёрный дым,
военных дней рассветы.
Пускай другой их в жизни ждёт
почётный знак медали –
за славный труд,
за смелый взлёт
в космические дали.
А наши –
пусть хранят века,
как слитки ратной славы
с рельефом сабли и штыка
на серебристом сплаве.
На рубеже
Пригнулись низко стебли ржи,
в окоп вьюнок спустился синий.
За мной Россия вся лежит,
я – на виду у всей России.
Железо грохнуло вдали,
огнём губительным плеснуло.
И свет померк,
вьюнок в пыли,
и смерть в глаза мне
заглянула…
Но я отсюда не уйду,
осин рыжеющих не брошу
одних в пылающем аду
на косогоре с чёрной рожью.
Уж если смерть –
так лучше тут,
у ног простреленных осинок,
чтоб даже падая на грудь,
прикрыть хотя бы пядь России.
Фронтовая весна
Ничья земля
за бруствером лежит
с начинкою из рваного металла.
Ольха,
упав на ржавые ежи,
ободранные локти разметала.
А там,
где колья вздыбили свой ряд,
воронки, как прозрачные оконца…
Нам кажется –
из них сейчас глядят
весенние расплавленные солнца.
И даже здесь
звенящий бег ручья
доносится сквозь минные разрывы.
Ничья земля…
Да кто сказал – «ничья»?
Попробуй-ка её из сердца вырви!
Недаром сшила ей, земле, весна
солдатскую зелёную рубаху.
Недаром к нам ползёт, обожжена,
ольха на локтях сбитый по оврагу.
Пусть у ежей железных залегли
бойцы, которым больше не подняться –
сейчас мы встанем
беспощадно злы –
и полоса ничейная земли
по праву будет
нашей называться!
Алексей ПАХОМОВ
(1924 – 1998)
Автомат
Мой автомат разбит осколком,
Но даже падая, ору
И, землю взорванную скомкав,
Другой с убитого беру.
Немецкий «шмайсер» мне достался,
Хорош, хотя и незнаком.
И вот уж он ко мне прижался,
Я отвожу затвор рывком.
Хоть с левой вроде непривычно.
А в остальном похож на наш.
По фрицам бьёт вполне прилично.
Смотри, голубчик, не промажь!
В тот день он стал мне как награда.
Наука боя дорога:
Я понял, что солдату надо
Владеть оружием врага.
Лейтенант
Всего на год меня постарше,
Он – лейтенант, я – рядовой.
Он впереди шагал на марше,
Имея орден боевой.
Тепло мы Ваней называли
Его в глаза и за глаза.
Его мы крепко уважали
За храбрость и другие «за».
За душу добрую любили,
Старались выполнить приказ.
И вдруг разрыв. Его убили,
Доныне скорбь не улеглась…
Его забвенью не отдам я.
Живу под небом голубым
И ощущаю тяжесть камня,
Что положили мы над ним.
Взрыв
Взрыв неожиданный…
Эхо куда-то
Долго катилось
Сквозь пламя и страх.
Дым оседал,
Словно чёрная вата,
На опалённых избитых кустах.
Нет больше друга…
Как будто на свете
И не было в мире его
Никогда.
Молча звезда,
С неба падая, метит
Яму от мины,
Где стынет вода.
Обелиски
Где теперь на маленькой высотке
Обелиски смотрят в синеву,
Жизнь была до ужаса короткой,
Смерть людей косила, как траву.
Обелиски,
Наши обелиски…
Нелегко стоять и вспоминать.
Павших братьев мраморные списки
Не могу без слёз перечитать.
Здесь мои друзья-однополчане
Навсегда – навеки улеглись…
Мы в минуты скорбного молчанья
Жить за них достойно поклялись.
***
Отец соломой крышу крыл,
Снопы привязывая туго.
А день таким погожим был,
Тянуло тёплым ветром с луга.
Подбрасывал я сноп литой.
Справлялся вилами большими.
К закату купол золотой
Смотрел в безоблачные шири.
Отец – весёлая душа,
Был рад работе, как подарку,
Шутил: «А крыша хороша!
Гореть, наверно, будет жарко».
Она и впрямь костром горела,
Да и каким ещё костром,
Когда войне пора приспела
Ударить в пушки под Орлом!
И крепко в душу мне запало:
Чернела печь над пустырём
И что-то бабушка искала,
Копая пепел костылём.
Вздыхала, пепел вороша,
Седой качала головою…
Отец – весёлая душа,
На Запад шёл от боя к бою.
***
Эту быль я несу через годы:
В день погожий, в цветной листолёт,
Полыхая, упал в огороды,
Догорел у реки самолёт.
Прибежал к нам с находкою кто-то:
На клочке среди выжженных слов
Опалённое имя пилота
Мы, волнуясь, прочли: «Соловьёв».
Он сгорел, он не сдался на милость
В том последнем своём вираже.
Командирская сумка дымилась
На седой от зазимков меже.
Белым цветом цветут огороды,
И за осенью осень идёт…
Я закрою глаза — с небосвода
Метеором летит самолёт.
Русский характер
Живёт в работе с перегрузками.
Машину водит. Пьёт вино…
Ему: «Вставайте, люди русские!»
Гремит военное кино.
Случись опять – обнимет сына
И, обретя суровый вид,
Доедет в танке до Берлина
Или под Ливнами сгорит.
У порога
Он стоял у нашего порога
С черепом на чёрном рукаве.
Танками гремевшая дорога
Уводила ворога к Москве.
Но была дивизия разбита,
И позором кончился поход…
Внук его приедет деловитый,
А могилу деда не найдёт.
День Победы
День Победы песней начат –
Расступилась тишина:
Ветеран поёт и плачет,
Вспоминает имена.
Обелиски с именами
В каждом городе стоят.
У него под сапогами
Те дороженьки скрипят.
Звезда
Я вижу, под звёздами стоя,
Как тени скользят за селом:
Московскую школьницу Зою
По снегу ведут босиком.
В петле умирает…
«Святая!» –
Рыдая, кричат провода.
В полнеба горит золотая,
Её молодая звезда.
Старая песня
Песня старая упорно
Держит, как в плену:
«Свистал ворон,
Свистал чёрный,
Свистал на войну».
Две войны отец изведал
Ворону вослед.
Были беды и победы,
Больше было бед.
Русь
Нетороплива и застенчива,
Проста, умна и горяча,
Добра, отважна и доверчива,
Она не сгинет от меча.
Такой была,
Такой останется
Под зорекрылой синевой.
К мечу рука её потянется,
Когда гроза над головой.
Выбор
На Русь творящие набег
Ещё пожнут плоды разбоя,
Ещё найдут горячий снег
И лето с огненной дугою.
Свободу исстари любя,
Страна горела – не сгорела,
Поскольку выбрала себя
И выбор выстоять сумела.
Обелиски
Иоанна Крестителя храм,
А вокруг обелиски толпою.
Знаю: где-то затеряны там
И бойцы Бородинского боя.
Хоронили своих и чужих,
Всех в могилу одну опускали…
Сорок третий воинственно лих –
Мы такого согласья не знали.
Разбудили в нас гневный азарт,
Даже к павшим мы были жестоки…
Если жив где ещё Бонапарт,
Пусть прочтёт эти гневные строки.
Набат
Вспомни нашу историю, брат:
В ней спасение Родины, в ней!
Что ни имя, то грозный набат,
Поднимающий к солнцу людей.
Не терзай свою душу тоской:
Зря ликует продажная гнусь…
Бродит Сергий с дорожной клюкой,
Собирает Великую Русь.
Парад
Дорогое видение мне –
Маршал Жуков на белом коне
И знамёна чужие у ног
После долгих и трудных дорог.
На раскол, на разброд, на разлад
Выпускай, моя память, парад,
Чтоб скакал и скакал по стране
Маршал Жуков на белом коне!
Дмитрий БЛЫНСКИЙ
(1932 – 1965)
Такое не простится никогда
Мне было в том году неполных десять,
Когда пришел фашист в начале дня,
Чтобы меня в моем саду повесить
Или в моей же хате сжечь меня.
Под детский плач он все решил заране,
Он все учел под орудийный гул,
И окна школы, где цвели герани,
Колючкой ржавой он перечеркнул.
Моя тропинка с зеленью медвяной,
Где от цветов кружилась голова,
Легла от дома к школе черной раной
Его противотанкового рва.
Я видел сам со школьными друзьями,
Как у него не дрогнула рука
Свалить, столкнуть, живым засыпать в яме
Учителя, седого старика.
Его штыком мальчишка был заколот
За то, что плакать не имея сил,
Ручонками и ртом — такой был голод —
Мальчишка есть у матери просил.
Нам не забыть — за это мы в ответе, —
Как, обращаясь к мертвым и живым,
Взывают к мести женщины и дети,
В моем краю расстрелянные им.
Будь русским ты, поляком или немцем,
Будь из норвежцев или из мадьяр, —
Твоих друзей сгонял фашист в Освенцим
И сталкивал под пули в Бабий Яр.
Нам не забыть, пройдя сквозь все тревоги,
Сквозь сто смертей и тысячи обид,
Что он раздавлен в собственной берлоге,
Но он еще поныне не добит.
Ничто не прощено и не забыто,
А бундесверский Бонн уже готов
Помиловать убийцу и бандита,
Простить его за давностью годов.
Мы знаем все об этом человеке,
Он не уйдет от правого суда:
Такое не забудется вовеки,
Такое не простится никогда.
Сорок пятый
Прости меня, отец, что за семь лет
Я в первый раз к тебе явился в гости.
Ковром сухой травы
Твой холм одет —
Заботливая осень на погосте.
А где твой крест?
Какая-то вдова
Зимой, в метель (мне скажут: это слишком,
Но так и есть) срубила на дрова,
Чтобы сварить похлебку ребятишкам.
Торчит один пенек.
Отцовский крест…
Его забыть бы, но тревожна дума:
Да что там крест, куда ни глянь —
Окрест
Пеньки, пеньки глядят на мир угрюмо.
Где раньше рос на крутосклоне лес —
Сегодня куст маячит одиноко.
Как старый нищий,
Сгорбился, облез,
Войною искалеченный до срока.
Зайди в село —
Спокойная душа
Нетронутой останется едва ли:
В моем селе не встретишь малыша —
Четыре года
Бабы не рожали.
Но встань сейчас, отец, и посмотри,
Как на пригорках вырастают хаты
Из самана, из глины,
А внутри
Поют до слез вчерашние солдаты.
Мы будем жить.
И снова малыши
Дома наполнят плачем или смехом.
И только ты, отец, от всей души
Нас не поздравишь ни с каким успехом.
Прости меня, прости, что за семь лет
Я первый раз к тебе явился в гости.
Ковром сухой травы
Твой холм одет —
Заботливая осень на погосте.
Два осколка
Ещё не сделал пахарь круга,
Они открылись, как тоска,
Два извлеченных из-под плуга
Стальных заржавленных куска.
Глядят с ладони зло и колко,
Как раны рваные, страшны,
Глядят на парня два осколка,
Две повстречавшихся войны.
Они мрачны, как непогода,
Загадочны, как тишина,
Война двенадцатого года
И сорок первого война.
Лежат, от солнца съёжась, рядом,
Морщинистые, как кора,
Один осколок от снаряда,
Другой осколок от ядра.
А пахарь… Он на плуг присядет,
И вдруг задумается он:
Не тем ли был сражён прапрадед?
Не этим ли отец сражён?
И вновь за плуг возьмётся пахарь
С тяжёлой думой о войне,
Пока набухшая рубаха
Не прикипит к его спине.
Мужчина плачет…
Георгию Спасову
Ест племянник мой яблоко всласть
И, сжимая, боится — уронит.
А народу вокруг на перроне —
Даже яблоку негде упасть.
Поезд прибыл в Москву из Софии
С ветеранами прошлой войны.
И болгарские речи слышны,
И цветы пламенеют живые.
Машет, машет племянник рукой,
Не поймёт он, что это всё значит:
— Посмотри-ка, мужчина, а плачет,
И к тому же огромный такой…
В первый раз он увидел объятья,
Перевитые руки мужчин:
Житель Плевны и наш смолянин
Обнялись, как законные братья.
Как ему объяснить на вокзале
Про какую-то ту войну,
Где им пальцы рубили в плену
И на спинах слова вырезали.
Где, забыв, что такое слеза,
Лишь сдвигали от мук они брови,
И дымились рубахи от крови,
И горели сухие глаза.
Иван АЛЕКСАНДРОВ
(1932 – 2010)
***
Где тот дремучий травостой
Лихой поры военной?
Такой дремучий и густой:
Взмахнешь — вязанка сена!
Была та буйная трава
Загадочной немножко:
Темнели тайной острова
Мышиного горошка.
Я замирал за два шага,
Робея и немея,
Перед метёлкой овсюга
И пикою пырея.
Кивал головкой там и тут
Пахучий белый клевер.
Над ним стоял пчелиный гуд,
Протяжен и напевен.
Трава отчаянно цвела,
По-бабьи жировала.
Земля хозяина ждала,
Звала и горевала.
Земле хотелось щедрой быть
И верить в плодородие.
Я здесь учился жизнь любить,
Служить земле и родине.
***
Я мать запомнил молодою
Среди ровесниц и подруг,
Когда с граблями и косою
Спешила на заречный луг.
Я мать запомнил молодою,
Когда за плугом и сохой
Она ходила бороздою
Упругой поступью мужской.
Я мать запомнил молодою,
Когда, блуждая по войне,
Она скиталась с ребятнёю
В чужой бездомной стороне.
Я мать запомнил молодою
И зла на сердце не держал,
Когда дубасила метлою
За то, что мины разряжал.
Я мать запомнил молодою
С вязанкой радостей и бед.
Вся жизнь осталась за горою
С вершиной в девяносто лет.
***
Прошёл родитель пол-Европы,
Любил родитель вспоминать
Дороги, реки и окопы,
Что приходилось с боем брать.
Я обнимал его, робея,
А он смеялся: «Пощади!»
Скрипела грозно портупея,
Медаль горела на груди.
Я видел, что отец прекрасен,
Что он силён и знаменит,
Что он дорогой подпоясан
И весь дорогами обвит.
***
Мы рано детство потеряли
В чужой и дальней стороне.
В одной упряжке с матерями
Мы воз тянули на войне.
Нет, воз тот был не символичный,
А самый грешный и земной,
Забитый тряпками обычными
И прочей кладью избяной.
То был не воз, а просто тачка
На двух помятых колесах.
И мать, мужичка и гордячка,
И то скисала на глазах.
– А им-то легче, им-то легче? –
Я грустно в сторону глядел,
Где на родной орловской речке,
Не затихая, бой гремел.
– Ну, хорошо: давай немного,
Ещё немножко поднажмём! –
И мы, подлаживая ногу,
Тащили тачку на подъём.
Я до сих пор всё это вижу! –
Не вспоминать бы век о том,
Да спиной порой услышу:
Мол, воз-то явно не по нём.
Прости меня, судья мой строгий,
Что по-мальчишески веду.
Я до сих пор по той дороге,
По той распутице бреду.
В одной упряжке с матерями
Мы где-то там ещё бредём.
Мы рано детство потеряли,
А взрослость –
Вряд ли обретём!
Николай ПЕРОВСКИЙ
(1934 – 2007)
В День Победы
Памяти Ивана Корнеевича
Бочарникова – ветерана трёх войн
В госпиталях, в артелях инвалидов
свободной территории страны
солдаты всех мастей, родов и видов
встречали окончание войны.
Сняв кителя, халаты и тужурки,
со скрипом выпрямляясь в полный рост,
они сдвигали кружки и мензурки,
с больничным спиртом поднимали тост.
То празднество, сойдясь с печалью острой,
не заглушало памятных утрат,
но жизнь есть жизнь – врачихи и медсёстры
цвели, как май и были нарасхват.
Духовой
В городском саду играет
Духовой оркестр
Алексей Фатьянов
В вельветках и военных кителях,
в платочках и заношенных туфлях,
заполоняя парки и бульвары,
кружились и отплясывали пары.
И каждый подпевал, как он умел,
«Катюше» и «Смуглянке-молдаванке»,
и мощными литаврами гремел
победный марш «Прощание славянки»!
Торжественней, чем люстры на балах,
луна – всегда в зените! – им светила,
и отражались в медных зеркалах
танцующие звёздные светила.
Давно из моды вышел духовой.
Досадно, что прогресс не знает меры,
горсад зачах без музыки живой, –
как можно танцевать под скрип «фанеры»?
Да что писать о давних временах?
Какое сердце горечь не затронет,
Когда оркестр на похоронах
рыдает, будто сам себя хоронит?
Баллада о краюхе хлеба
Памяти Павла Мелехина
Как поработал надо мною тиф!
Совсем освободил меня от плоти,
но, в ангела меня не обратив,
едва не сделал дьяволом, напротив…
Мне снился хлеб,
мне снилась кукуруза, узбекский плов,
дунганская лапша, –
я превратился в страждущее пузо,
и поросла быльём моя душа.
А за стеною, в девичьей палате
остриженный барашек с жёлтым лбом,
глаза да кости, вешалка в халате,
впечатанная в память, как в альбом…
По коридору двигался солдат…
На костылях, в обвиснувшей шинели,
глаза его, запавшие, синели:
– А ну, посторожи котомку, брат…
Он скинул вещмешок и в процедурный
ушёл на перевязку в кабинет…
Ударил запах хлеба, стало дурно,
поплыл перед глазами белый свет…
С краюхой под халатом и под мышкой,
с безумным, как и я, дурным мальчишкой,
мы вызвали соседку в коридор
и, спотыкаясь, кинулись во двор…
Мы ей признались… И она ногами
затопала, завыла: – Ур-ка-га-ны-ы!
Проклятые фашисты! Дураки!
Её слова разили, как плевки…
А мы катались в молодой крапиве,
мы плакали, стонали и вопили,
и уронивший костыли солдат,
пытаясь сесть, свалился рядом с нами,
легонько нас состукнул головами,
и зашептал, заплакал:
– Так-то, брат…
День Победы
Мы были заняты едой,
когда ушастый, рыжий и худой,
влетел дежурный, крикнул:
– Пацаны! Конец войны!
Эй, вы, конец войны!
И всё смешалось, грянуло: «Ура!»,
и эхо докатилось до двора.
Из кухни воспитатель: – Вы чего?
Мы, хохоча, глядели на него.
Хоть мы в те годы грезили едой,
швыряли миски с тыквенной бурдой!
Горбушки по карманам и – айда!
Куда-нибудь на улицу, туда,
на снеговой Тянь-Шань, на белый свет,
где нет войны,
где смерти больше нет!
Металась Чу в булыжный берегах,
саманные домишки и бараки
вывешивали праздничные флаги
и бредили на разных языках:
на русском, на казахском, на иных
наречиях Советского Союза…
Да что язык! – он был тогда обузой, –
Победа породила свой язык,
тот самый, что важней и ярче слов, –
язык улыбок, слёз, внезапных жестов…
Там пастушонок растерял коров,
а там марджа сияет, как невеста!
Седой солдат, безногий инвалид,
Детдомовцу суёт буханку хлеба,
он плачет, он смеётся – жуткий вид!
Но, забывая, где и что болит,
он костылями салютует в небо!
Не площадь, не перрон – сплошной базар,
чалмы, чубы, фуражки, тюбетейки…
Там укротитель с пляшущею змейкой,
а здесь канатоходец их Джунгар!
Сияло солнце в это майский день,
цвела в садах дунганская сирень!..
Яблоки
Зреют яблоки, соком полнятся;
Но в пахучую пору эту
Мне другие яблоки помнятся
И совсем другое лето.
Берегами, заросшими рощами,
Весь в пыли и поту от похода
По разбитым дорогам Орловщины
Август шёл сорок третьего года.
У людей же улыбки радушные,
Будто нет ни разрухи, ни голода.
Площадь шумно людьми запружена,
Словно вышло с цветами лето,
И встречает сегодня дружно
Русских воинов гулом приветов.
Я стоял возле матери смирно,
От рассвета ёжился зябко…
Вдруг
Солдат в гимнастёрке застиранной
Протянул мне
Два спелых яблока.
Были яблоки крутобокие.
И, взглянув на весёлые лица,
Тот солдат улыбнулся и, окая,
Мне:
— Возьми. Отобрал у фрица.
Мне как будто сказать было нечего.
Я стоял и молчал, как рыба.
Только к матери жался застенчиво
И совсем забыл про «спасибо»…
Годы скачут, как белые лошади.
Я теперь вспоминаю часто
Как тогда на гудящей площади
Ел я сочные яблоки счастья.
Памяти отца
Не вернутся
Без вести пропавшие,
Не увидят сыновья отцов.
Матери
С глазами позапавшими
К ним на грудь
Не упадут лицом.
Будут ливни,
Будут листья падать
Точно так,
Как много лет назад.
Будет вдов измученная память
Вспоминать
Далёкие глаза.
Будут сны, туманно оседая,
В глубине мерцать,
Как первый снег…
И однажды
Женщина седая
Закричит
Испуганно во сне.
Ей приснится:
В переплеске молний
Муж её расстрелянный лежит.
А над ним
зловеще и безмолвно
Чертят небо чёрные стрижи…
Память
Его друзья вернулись по домам,
Или в земле лежат на веки вечные.
А он ещё шагает по холмам,
Ему ещё глотать туманы млечные.
Никто не скажет – жив или убит,
Ему такая участь в жизни выпала.
А женщина усталая скорбит –
Ещё не всё большое горе выпила.
Уже давно окончена война,
Но нет его, в боях полмира спасшего,
Всё ждёт солдата женщина одна,
Всё ждёт солдата,
Без вести пропавшего.
Обелиск
На скрещенье дорог, под ракитой,
На ветру –
Обелиск со звездой.
Здесь лежит в сорок первом убитый
Русочубый солдат молодой.
Не дождалась солдата невеста,
Не дождалась родимого мать.
Может, им до сих пор неизвестно,
Как солдату пришлось умирать,
Как упал он на тёплые травы –
День сиял в голубой высоте –
Как лежал он,
Суровый и правый,
От села на девятой версте.
Образ давний, знакомый и милый,
Прорастает, как в мае трава,
И листва над солдатской могилой
Задушевные шепчет слова.
Ветви тонкие тянутся к жизни,
Будто нам о погибших трубят.
Много их полегло по Отчизне,
Молодых да красивых ребят.
Не вернуть эти жизни обратно,
Но в сердцах поколений иных
Им за подвиг великий их ратный
Будет
Вечная
Память
Живых.
***
Стареют войны ветераны.
У многих давно седина.
Их мучают старые раны,
Их память к войне сведена.
Им выпала доля иная,
Чем павшим в боях навсегда.
Им жить на земле, вспоминая
Ушедшие в песни года.
Устрой же, страна, перекличку,
Пусть встанут они на Руси.
Истории свежей страничку
Хотя бы на миг воскреси.
И ты их увидишь во славе,
И внукам расскажешь о них,
Рождённых в Советской державе
Петрах и Иванах твоих.
Пусть многие больше не встанут,
Ни слова не произнесут,
Живые живых не обманут,
Присягу тебе принесут.
Пусть «мёртвые сраму не имут»,
Но те, кто остался в живых,
Над Родиной выше поднимут
Высокие помыслы их.
Есть в этом великая сила
И мужества чистая честь.
На том и стояла Россия,
Что ей продолжение есть.
Кто поздно уходит, кто рано,
Теряет Отчизна мужей.
Стареют войны ветераны,
Не сдав боевых рубежей.
Мальчики – свидетели войны
Матери моей
Память, память,
Ты порой нелепа.
Помню:
Я – малыш, а рядом мать.
Мне бы корку маленькую хлеба,
Только где её теперь достать?!
Мать.
В её глазах и боль, и жалость,
И губа закушена слегка.
Ласково к щеке моей прижалась
Дрогнувшая матери рука.
— Потерпи, сынок… — шептали губы.
«Потерпи…» — я помню и теперь.
И голодный,
сжав до боли зубы,
Я учился медленно
терпеть.
Дни крутые были у эпохи,
Мы взрослели, днями дорожа,
Мы росли, и нас боялись боги,
За седыми тучами дрожа.
Мы росли и оставляли парты –
Мальчики – свидетели войны,
И учились не у школьной парты
Обживать безбрежье целины.
Белый ветер бил в лицо упруго,
Жизнь учила в битвах не сдавать,
Дорожить всегда заботой друга,
Золотом оценивать слова.
Мы росли, мужая, как Россия,
В нас любовь светилась и текла,
Нас на гибких крыльях выносила
Сила материнского тепла.
Может, потому я часто вижу
Это: я – малыш, а рядом – мать…
И чем дальше те года, тем ближе,
Тем больнее их припоминать.
Память, память,
Ты порой тревожно
Бьёшь по нервам, бешено скользя.
Позабыть иное невозможно,
Потому что забывать нельзя.
***
Перед войной рождён я на кордоне,
При свете Эльбруса и горных ледников.
В тот год у нас в конюшнях ржали кони —
К печали смертной древних стариков.
Отечеству служили мои предки —
Хопёрский полк, воспрянь и расскажи!
Но спят богатыри и малолетки *
У роковой, не отданной межи…
В роду старшин и гордых атаманов
Я стал безроден, и родной колхоз
Послал меня, босого, “за туманом”,
Закрыв последний классовый вопрос.
И вот доселе я скитаюсь сам не свой —
Чужой в Москве, на родине — изгой…
_________________________________
*Малолеток — молодой казак, ещё не достигший призывного возраста.
***
Мой отец вернулся в сорок пятом
В День Преображения Христа.
К нам явился гвардии сержантом,
Пулей не целованный в уста.
Помню: истомился светлый август,
От жары поникла лебеда…
Но медаль сержанта “За отвагу”
На груди сияла, как звезда.
Посредине улицы широкой
Я стоял, сияньем ослеплён.
Кто сей гость, победно-светлоокий?
Чей родитель и откуда он?
И тогда ответил мне папашка,
Доставая с табаком кисет:
“Эх, сынок, такая вот промашка —
Мы с тобой не виделись семь лет”.
Так в пыли горячей и сегодня
Я стою на улице, малец.
В День Преображения Господня
С фронта возвращается отец…
***
Наш горестный поэт исторг моленье:
“Россия, Русь! Храни себя, храни!”
Но есть над нами Божье провиденье —
В нём предначертаны века и дни.
Иные дни, иные сроки будут —
Для Родины лихие времена.
Осина в нетерпенье ждёт Иуду
И не дождётся, и сгниёт одна.
В реакции распада зреют зёрна,
Помолом грозным бредят жернова…
Кружит над Русью вестник — ворон чёрный,
Бессильна речь, святая даль мертва.
И всё же верь: настанут наши дни.
“Россия, Русь! Храни себя, храни!”
***
Я хотел твои письма сберечь.
Так досадно,
что хлынули вдруг проливные!
веришь, было б не жаль
даже голову с плеч
променять на погожие сутки земные.
Рота шла
неуютной разбитой тропой
прямо к цели –
сурово и кратко.
Я отведал тогда
онемевшей спиной –
что такое
раскисшая вдрызг
плащ-палатка.
Не донёс я тех писем.
В лесу, —
чуть привал, —
перечитывать нечего было…
Только сердце,
пожалуй, тебе донесу, —
ведь оно твоих писем
и так не забыло.
***
– Мама,
Вышей меня на подушке!
– Это можно.
Сейчас, сынок.
Ф.Г. Лорка
Сердце сбилось со счёта –
сколько было разлук?
Выйдет мать за ворота –
ей почудится стук…
Лёд надежды так тонок,
снег под шалью так бел…
Шурка, первый ребёнок, —
может, где-нибудь цел?
И чему удивляться –
долго ль с гордой башкой
на войне потеряться,
да ещё – на такой?
Под серебряной прядью
мыслей сложный узор
не крестом и не гладью
вышивался с тех пор –
на подушке ночами
с сыном кровную близь
вышивала слезами,
пока слёзы лились…
За воротами – тиско:
суета и бензин,
да – рокочущий низко
перехватчиков клин.
И нахохлится старость,
слыша сверхзвуковик:
«Ишь, опять разлетались,
Расшиби их пралик…»
***
Опять рябиновая алость
сманила за город меня-
туда, где роща наряжалась
в шитье осеннего огня.
Когда-то здесь
я всей душою
любил девчонку,
что была-
как осень-
ласкова со мною
и откровенна,
и мила.
За ту войну, войну лесную
никто б её не упрекнул.
Фашист не выследил связную,
предатель — глазом не моргнул.
В пути карательным отрядом
Окружена, обречена –
Вдруг обернулась листопадом
едва расцветшая весна.
Я встреч не жду.
У луговины
есть обелиск, —
стою. Прирос.
…Ей тоже алые рябины
В ту пору
нравились до слёз…
***
Уходили, плакали и пели,
По просёлкам тяжело пыля…
А над нами «мессеры» висели,
А под нами — ходуном земля.
Спеленав обрывком плащ-палатки,
От бомбёжек,
Из-под артогня,
Отступая, матерью-солдаткой
Выносила Родина меня.
Волга, Волга!..
Волны потемнели,
И вода столбами за бортом…
А потом: лежу я на шинели
И хватаю воздух жарким ртом.
А потом —
Полосками бумаги
Накрест перечеркнуто стекло.
Наголо остриженная — мама?..
Мама!
И от сердца отлегло…
Тыловая деревня
Не верещит —
Замёрз сверчок,
До тёплых дней не отзовётся.
Наверно, поломал смычок,
А вот починит — и вернётся?
Мать принесла вязанку дров —
Морозный хворост,
Не поленья.
Трещит в печи огонь —
Багров,
С вишнёвым отсветом варенья.
Не потеплело —
Коркой льда
Стекло оконное покрыто,
Ледком подернута вода, —
Блестит, как озерцо, корыто.
Вода со звонами в ведре,
В пустой кастрюле тоже звонко.
Зима в избе и на дворе,
Но только бы… не похоронка.
Победа
Рассыпалась в небе ракета,
Взлетела другая звездой.
Победа…
Победа?
Победа!
А хлеб на столе с лебедой…
Гуляла деревня с восхода,
А к вечеру стало шумней:
Бывалого столько народа
Пылило со станции к ней.
Навстречу гармонь зарыдала
И стихла – и срезался звук.
И в голос одна, молодая,
О встрече, что горше разлук…
Какое же всё-таки счастье,
Забыв о ржаном калаче,
Качаться,
качаться,
качаться
Верхом на отцовском плече.
Под Великими Луками
Лесные просёлки,
Болотные топи,
Опёнки у пня –
Как солдаты в окопе.
Великие Луки –
Великие муки.
Следы огневые
Военной науки.
А рвы и траншеи –
Что не зарастают?
Лишь лиственный шелест
Летает и тает.
Воронки, осколки…
Лопату вонзаешь –
На что натолкнёшься,
Откуда узнаешь?
Разбитая каска,
Истлевшая кожа.
И ржавая пряжка –
Не наша, похоже.
«Гот тмит…» — еле видно.
Как видно, не вышло
Поддержки от Бога,
Ядри её в дышло!
Обрывки «колючки»,
Чужие патроны,
Следы наступленья,
Следы обороны.
От бледной берёзки
До чахлой осины
В промоине топкой –
Валежник, жердины.
И каска не наша,
И пряжка не наша –
Затягивай к чёрту,
Болотная каша.
Виктор ДРОНННИКОВ
(1940 – 2008)
***
Я спал в зелёной колыбели
У птичьей песни на краю,
Когда железные метели
Накрыли Родину мою.
Свинцовых струй вражда слепая,
Цветов кровавая купель.
Мать. Мама. Девочка седая
Мою качала колыбель.
Прошла гроза, и вслед за громом
Над вешней Родиной моей
Всем существом, зеленым горлом
Ударил ранний соловей.
Как будто пел за всех пропавших
У птичьей песни на краю…
Как чутко древний свет ромашек
Овеял Родину мою.
Моление о Витязе
За ушедшего на битву,
За последний русский край
Я шепчу одну молитву:
— Витязь мой, не умирай…
Подрывной волной фугасной
Гнут Россию на излом.
Господи, не дай погаснуть
Русской жизни под огнем.
По крови бежит остуда,
Как от раны ножевой.
Витязь мой, приди оттуда
Невредимый и живой.
……………………….
Сколько русской крови льется…
Господи, не покидай
Всех, кто бился,
Всех, кто бьётся
За последний русский край.
Вот и вся моя молитва
До последнего конца,
Только б слитно,
Только б слитно
Бились русские сердца.
Крест
Крестом ей выпала дорога –
В какую сторону свернуть?
Россия позабыла Бога
И потеряла светлый путь.
Забыла тёплые молитвы,
Знамения и благовест…
Теперь от битвы и до битвы
Несёт победы, словно крест.
***
Нет-нет да и вспыхнет во мне забытьё,
Как тайное чьё-то желанье…
Как будто чужое и всё же моё
Короткое воспоминанье.
К чему этот знак из далекой дали,
Точней, из военного лета?
Трехлетним гляжу я на зелень земли
Сквозь стеклышко синего цвета.
Гляжу я на солнце цветное с крыльца,
Гляжу на заречную пойму…
Не помню я взрывы… не помню отца…
А синее стеклышко помню!
«Кольцо»
Сыновним чувством схваченный в кольцо,
Смотрю, как дождик трудится над пашней.
Какое было у отца лицо
В атаке той последней рукопашной?
Накатывалась едкая слеза
От близкого слепящего разрыва.
Какими были у отца глаза,
Когда залёг весь батальон прорыва?
Какою мыслью был он напряжён,
Минуя поле минное вслепую,
Когда взяла убийственный разгон
Ему навстречу снайперская пуля.
Быть может, смерть заметила его
В бинокли с наблюдательного верха?
Я знаю всё о штурме Кенигсберга,
Я об отце не знаю ничего.
Завещание
«Похороните, как на фронте
Своих друзей я хоронил.
Шинелью старою накройте,
Я сорок лет её хранил».
Ещё сказал он, умирая:
«В гробу протезы не нужны…»
Прими его, земля родная,
Он, наконец, пришёл с войны!
Клич
«Мы русские – с нами Бог!»
А.Суворов
Не всё забыто и прошло,
В горниле войн перегорело.
Беречь надежду не грешно,
И надо верить до предела.
Покуда помнятся слова,
Не смолкли звуки русских песен,
Пока ещё встаёт трава.
Встречая солнце наших вёсен.
Пока последний стяг не сдан,
Последней жатвы не скосили.
Покуда хоть один солдат
Стоит на рубежах России.
Пока, в бессмертие уйдя,
Те, слава чья в веках пребудет,
Не отвратят небесный взгляд
От наших праздников и буден.
Пока хранят родной язык
Народ и письменное слово
И не иссяк ещё родник
Всего заветного, живого.
Под покровительством святых,
Страстотерпением народным
В трудах и чаяньях своих
Наш дух останется свободным.
До самой гробовой доски
Мы на земле за всё в ответе,
Затем – потомкам быть на свете,
Чтоб ту ответственность нести.
И шёпотом взывая к Небеси,
Пусть будет грозен и всесилен
Наш клич земной на всю Россию:
– Мы русские!
Довольно голосить!
На освящение Поклонного Креста
Поставлен крест
во имя павших
И в честь величия Руси!
Века прошли, как день вчерашний…
Всех павших, Господи, спаси!
Могильные кресты и звёзды
И безымянные холмы…
Их вновь омыли наши слёзы,
Пред ними вновь примолкли мы.
И раздвигаются столетья:
Встают из глубины времён
Все, кто в годины лихолетий
Здесь пал за Русь и погребён.
Святую память не нарушить,
Пока и день, и ночь окрест
За павших, за живущих души
Творит молитву Русский Крест.
Земною, грешною дорогой
Она восходит к небеси
И там, услышанная Богом,
Хранит величие Руси.
Страшится ворог той молитвы:
Его пугает трубный глас,
Вознёсшийся на поле битвы,
Что в сердце каждого из нас.
За нами – славные предтечи,
И нам завещана земля,
Которой быть во славе вечно…
А по-иному нам нельзя.
Нельзя, сломившись в тяжкой доле,
Срываться прочь с родимых мест,
Пока стоит, как ратник, в поле,
Поклонный Крест – Дозорный Крест.
Пока сердца молитвам внемлют
И в сокровенности чисты,
Мы отстоим и нашу Землю,
И Православные Кресты.
Поле
(диптих)
Памяти Николая Старшинова
1
Железный вал
ломился здесь…
Тем летом нива не дозрела:
Земля вздымалась до небес
Под ураганом артобстрела.
Но здесь
пробиться не смогла
Броня чужая до Урала –
на этом поле полегла.
И в наших домнах догорала.
2
Ни креста, ни скрижали…
В чистом поле стою…
Поколения пали
Здесь в неравном бою.
Пулей меченый камень,
Серебро ковыля…
И как будто штыками
Колосится земля…
Им благодарная земля
Вагину Владимиру Михайловичу
Среди полей
У поворота
На придорожье – обелиск.
На нём – звезда,
Под ним – пехота.
Зайди сюда, остановись…
Бойцы ушли на вечный отдых
Плечом к плечу в одном строю.
Каким он был солдатский подвиг,
В последнем выпавшем бою?
Нам не узнать, как это было,
Не киносъёмка шла – война.
Она для нас не сохранила
Солдат, здесь павших, имена.
Молчат уста полей окрестных
Об отгремевших здесь боях.
Хранит героев неизвестых
Им благодарная земля.
Стоит на фланге здесь по праву
Могилы братской фронтовой
В боях погибшим смертью равный
Соседней части рядовой.
По зову чести и присяги,
Детей спасая, пал солдат –
Водитель, русский парень Скрябин.
Горит над ним его звезда.
Погиб в мгновении едином
В одной машине, как в бою,
Со старшиною осетином.
Плечо к плечу в одном строю.
Здесь две звезды, две алых ленты.
Мемориал не возведён.
Но горы выше монументов
Под этим солнцем и дождём…
Молчат, исполненные долга,
В одной цепи, как связь времён.
Им вечно жить, им помнить долго,
Пусть мы не знаем всех имён.
Междоусобицы и споры
Меж ними больше не пройдут…
Могилы братские и горы –
Последний преданный редут.
1941 год
Женщина приехала на станцию,
Багажом всецело занята.
Протянула бережно квитанцию,
А в окне зияла пустота.
Застегнув навеки платье чёрное,
Женщина ушла от пустоты.
И несли молчанье удручённое
Железнодорожные мосты.
Занялась над миром ночь недужная,
Притаились тысячи огней.
Прыгала квитанция ненужная
Белою сорокой перед ней.
Баллада о герое
Утро вставало сырое,
Пленные скрыв города.
Смерть потеряла Героя,
Думала, что навсегда.
Полз он на свет вдоль траншеи
И наконец-то дополз.
Вскинулись юные шеи
Разгорячённых берёз.
Сник над своею могилой
Смерть переживший Герой,
Радуясь жизни немилой
Меньше, чем смерти второй.
Где-то бренчали награды,
Ветер печатал шаги.
Смерть чертыхнулась с досады.
Сгинув у Курской дуги.
Высота «203.5»
Здесь дважды травы не цвели.
Осин не стало.
Здесь не добраться до земли
Сквозь слой металла.
Воспоминание об эвакуации
Опять томит меня улитка
Беды, ползущей на восток.
Вдали колышется Магнитка,
Где выдаётся кипяток.
На стыках вздрагивают вещи
И пятятся в дверной проём.
Звучит с перронов голос вещий,
Чеканящий: «Передаём…»
Дымит вдогонку кукуруза,
Не спит пять суток младший брат.
Не мать, а будущая муза
Скулит над ворохом утрат.
Послевоенная зима
Морозяка – будь здоров,
Не спасает капор.
Я вношу охапку дров,
Грохаю их на пол.
Налущил пяток лучин –
На сегодня хватит.
В доме двое нас – мужчин:
Я и младший братик.
Пламя возле самых лиц
Пляшет до упада.
В дверь стучится пленный фриц:
— Надо дроф?
— Не надо!..
Александр ЛОГВИНОВ
(1942 – 2010)
***
Россия!
Сердце неуёмное,
Страна берёз и рек страна,
Ветрами щедро наделённая,
Одним простором полонённая,
Непокорённая она!
По скольким выгонам,
По падям
Костьми ложилась,-
Не легла,
Когда твой враг, как коршун, падал
И похоронкой листопадил
В домах
У каждого села.
А ты живёшь!
И сын твой пашет.
Неиссякаем сил запал.
Он в наши дни не только пашни –
И небо всё перепахал.
***
Восходит день
дымами в поднебесье,
в моей деревне, милой стороне.
Над нею журавли
прощальной песней
медлительно проходят
в синеве.
Их клик гортанный
силу набирает,
когда селенье
высветит вдали,
о прожитом
за всех, за всех рыдают
над русской деревушкой
журавли.
И в мирный час,
и в годы лихолетья
её мозоли,
словно кулаки.
На две войны
двадцатого столетья
отсюда уходили
мужики.
И там, в огне
разящего металла,
пред каждым сыном
из её ворот
в лице деревни
Родина вставала
и требовала грозное:
«Вперёд!»
У трёх берёз,
на каменистом плато,
в гнилых болотах,
заполярной мгле –
везде, везде
российского солдата
могильный холм
отыщешь на земле…
Теперь над ней
Притихшими ночами
Шумит вовсю
Густейший листопад,
и от неё
торжественно-печально
уходят обелиски
на закат.
***
Мы рождены,
Когда пожары плыли …
Куда ни глянь:
Горят, горят хлеба.
И погремушками нам взрывы были,
Качалками –
Сырые погреба.
Был праздником нам отсвет неба синий.
Глаза отцов нам видеть не пришлось,
И, матерью склоняясь,
Нас Россия
Поила соком раненых берез.
Но как бы нам порой ни трудно было,
Она всегда в виду держала нас,
И щавелек спасительный растила,
Картошку оставляя про запас.
А мы ковали, сеяли, пахали,
Росли от всяких нежностей в бегах,
И в жизнь входили твердыми шагами
С заплатами мозолей на руках.
***
Урочище, дремотная тоска.
Разбитый тракт, соломенная хата-
Мой мир, в который матери рука
Меня впервые вывела когда-то.
Кружил и цвёл над рощею закат,
Багровым блеском озарялись дали.
И я не знал, что мой отец солдат,
Не знал, какие принесёт медали.
Не знал, что мир из стали и огня,
Испепелённый яростно и грубо.
Давным-давно нацелился в меня
Всем адом огнедышащих орудий.
Далёкая и милая пора,
Откуда ж знать мне было в это время,
Что на земле нужда, вражда, война,
И вся земля – из океана горя.
И долго я потом не понимал,
Что мать в тревоге и зимой, и летом
И за судьбу того, кто жизнь мне дал,
И за мою в суровом мире этом.
Вяжи
Туман окутал рыжие курганы,
Стих ветерок, и гомон птиц затих.
Здесь пронеслись такие ураганы –
На тыщу лет вполне б хватило их.
И потому такая онемелость
И тишина – аж оторопь берёт.
Как будто наревелось, нагремелось,
Навылось здесь на тыщу лет вперёд.
Такой покой…
Сомкнёшь невольно веки
И тихо сердцем вымолвишь одно:
Здесь столько крови пролито – вовеки
Её пролиться больше не должно.
Ещё не раз история расскажет,
Взметая вёрсты огненных дорог,
Про танковый прорыв в районе Вяжей,
Про жаркий бой за хутор Одинок.
Когда от гула землю закачало,
Броня – и та вдруг крылья обрела…
Вот тут споткнулся ворог одичалый,
Со сломанной хребтиной –
У Орла!
***
Мы снова возвращаемся с учений,
И снова у калиток и оград
Застыли люди в сумраке вечернем,
На нас, идущих медленно, глядят.
И пусть устали, выдохлись, как гильзы,
Пусть выложились все мы до конца,
И сапоги – те самые , из кирзы –
Как будто бы из серого свинца, —
Всё ерунда!
Такое ли бывало!
И, враз подметив нужную волну,
Заводит самочинно запевала
О пареньках,
Ушедших на войну.
И мы живым проходим коридором,
Держа равненье,
Выправкой крепки,
По той же самой улице,
Которой
В тот грозный год
Шли молча пареньки.
Каменные солдаты
Иду я по летней, по зимней земле,
Миную то рощу, то хату,
И вижу я в городе, каждом селе
По каменному солдату.
Стоят они – тень на глаза легла.
Ждут клича они, молодые:
Всех павших, что армия снова свела
В колонны свои литые.
Они собрались бы со всей страны,
Как в то невесёлое лето –
И не было крепче такой стены.
Гранит ведь,
Гранит ведь это!
И я предлагаю поправку в устав:
Как только ударит тревога,
Внесите их, маршалы, в личный состав –
Они ещё сделают много.
***
Мы столько лет не ведаем войны
В не раз шумевшей битвами Европе,
Тюльпаны небывалые видны
На полуобвалившемся окопе.
Откуда в них такая красота
И эта алость сочная откуда?
Здесь кровь была когда-то пролита.
Так что ж? Неужто в ней причина чуда?
Стою я с обнажённой головой,
И жжёт мне грудь неясная тревога:
Ах, как в России нынешней весной
Тюльпанов много!
***
И упаду я в чистом поле,
Свалюсь на дальнюю межу,
И вновь последней вспышкой воли
Себе подняться прикажу,
И задохнусь от боли рваной,
И слово выкрикну, немой…
Мне снится сон, до жути странный,
До сумасшествия – не мой.
Мне снится сон, я в нём сражаюсь,
Сверкают молнии, слепя,
И я встаю, и не решаюсь
В самом себе узнать себя.
Ведь там я не был ни минуты,
Из книг лишь знаю да речей,
Но сон горит во мне. Откуда?
И почему во мне? И чей?
Холодный пот по лбу струится,
Я вновь встаю и вновь кричу,
И зорко вглядываюсь: слиться
С собою, снящимся, хочу,
С мечтою неосуществленной,
С походной звонкою трубой
И с подпоясанной, военной,
Пропахшей порохом судьбой.
Клокочет бой. Пылает небо
Под шёлком знамени тугим.
И опечален я, что не был
В те годы огненные с ним.
У памятника
Соловьи как будто ошалели,
День и ночь их пение гремит,
Пулями пробитые шинели
Заменили бронза и гранит.
Я стою, и свет глаза мне режет.
Сердце никогда не отболит.
Где же раньше, спрашиваю, где же
Были вы, и бронза, и гранит?
Почему, когда накрыл собою
Он огонь, летящий из ствола,
Ты его кольчугой боевою
Не прикрыла, бронза, не спасла?
Отчего, когда в глухую полночь
Рвали ногти, болью ослепя,
Ты, гранит, не бросился на помощь –
Что те пытки были б для тебя?
Видно, так ведётся век от века:
Где сдают и бронза, и гранит,
Крепче стали сердце человека,
Если в сердце Родина горит.
