Для слабовидящих
Василий Дворцов: «Город Орёл своей мировой литературной значимостью был и есть совершенно правильное, абсолютно законное место сверки всех тайных и поверхностных течений, которые сплетают и животворят литературный процесс».
Публикуем произведения лауреатов XIV Всероссийского молодёжного литературного фестиваля-конкурса «Хрустальный родник».
ПРОЗА:
Анна ТЕМНИКОВА (г. Новосибирск)
Оксана МУХОРТОВА (г. Северск, Томская область)
Вадим СИРОТКИН (г. Ульяновск)
Виолетта ЗИМНИЦКАЯ (г. Красноярск)
ПОЭЗИЯ:
Дарья ИВАНОВА (г. Чебоксары, Республика Чувашия)
Янина БУЛГАКОВА (г. Брянск)
Инна ПОДЗОРОВА (г. Липецк)
Жанна ГЛАДЧЕНКО (г. Курск)
ПРОЗА
Анна ТЕМНИКОВА (г. Новосибирск)
ХОРОШАЯ КОЛЛЕКЦИЯ
Дни без Жени стали какими-то бестолковыми. Словно каждое утро Тамара подходила к заветной двери и видела табличку «Технический перерыв». И непонятно, когда всё это кончится и чего ожидать, и вообще, надо ли — ждать? Она, по совету психолога и друзей, продолжала заниматься в этот «технический перерыв» своими делами: работала, бралась то за одно, то за другое — как это Жене так всё легко давалось? И где он находил время. Бесконечные созвоны, оперативки, перспективные разработки, франшизы, тендеры — Тамаре всё это виделось безумным аттракционом, а она хотела сесть в кафе, поесть мороженого и наблюдать за ярмарочной свистопляской издалека.
Тамара тряхнула головой и чуть не ударилась головой об дверцу книжного шкафа, который разбирала. Читал Женя много и запоем, когда Лена с Игорем были маленькие, именно он с книгой наперевес шёл в детскую и часами напролёт рассказывал про Винни-Пуха, Карлсона, Алису Селезнёву и Дядю Фёдора. Дети засыпали, а он всё читал…
Когда друзья знают о твоём хобби, вопрос о подарках не встаёт. Тамаре дарили камни со всего мира, Жене — книги. Как-то это странно: он коллекционировал живые истории, она — мёртвые. Так похоже на Женю, так похоже на неё.
От мыслей отвлёк телефонный звонок. Катя, по работе.
— Тамара Львовна, добрый день! Последняя кандидатура на позицию офис-менеджера нам не очень понравилась… Будете собеседовать?
— Катенька, привет. Нет, раз не понравилась, то давайте отказывать.
— Девочки спрашивают: вас сегодня в офис ждать?
Тамара окинула тоскливым взглядом ряды синих корешков, разделённые синими же камнями: бразильский авантюрин и забайкальский дюмортьерит.
— Нет. Сегодня дома дела.
После короткого прощания телефон умолк. Синий навевал тоску. Отсутствие Жени навевало тоску. Наверное, лучше бы книги раздать по друзьям и библиотекам. Понять бы, какие куда. Психолог советовала некоторое время отводить машинальным делам с чётким алгоритмом действий, чтобы «переключиться». Тамара же думала, что она только и делает, что переключается с одного на другое, совсем потеряв себя. Она уже ничего не понимала и совсем запуталась. То ли дело Женя…
Женя чётко понимал, чего он хочет и как этого добиться. Акулой малого бизнеса он не был, но дело своё знал хорошо: брал заказы только у госсектора или у крупного бизнеса, небольшие проекты внедрения или оптимизации, «пилотные» запуски импортозамещённого ПО. Что он умел, как никто другой — так это подбирать команду. Он брал и крутых столичных спецов, и местных студентов, и людей с других городов. На последнем этапе собеседования, после девочек из HR и самой Тамары, к собеседованию подключался Женя и первое, что спрашивал: «Расскажите, как мы можем помочь друг другу». И после этих слов происходила какая-то магия: кандидат или терялся и отклонял оферту, или с осторожным энтузиазмом обрисовывал взаимные выгоды. И оставался. И оставался надолго. И если уходил — то непременно с лёгким сердцем и приличным багажом новых знаний.
Сработал будильник, пора в магазин. Обычно Тамара заказывала на дом, но психолог — ох уж эта психолог! — предложила пару раз в неделю выбираться за покупками лично. Ладно, раз решила с книгами разобраться, то нужно закончить хотя бы с синими.
Кресло слева — для друзей, справа — для библиотеки. «Маленький Принц» налево, «Мэри Поппинс открывает дверь» направо, старый многотомник Лермонтова — туда же, «Сильлмариллион» налево, «Гарри Поттер и Орден феникса» направо, «Шифр» … Тамара задержала тоненькую книжку в руках. Названия она не помнила, но внешне невозможно было ни с чем перепутать: эту книгу Женя печатал на заказ, в единственном экземпляре. Маленькая, но эффектная: плотная мелованная бумага, кожаный переплёт, тиснение… Женя говорил, что этот рассказ в бумаге найти сложно, откопал где-то в соцсетях, у переводчиков-энтузиастов. Интересно, что в нём такого?
«Приехав по работе в Канда, Ядзима по обыкновению заглянул в букинистический магазин». Ну… так себе начало. Тамара неосознанно перескочила сразу на другой абзац.
«Когда-то у него был свой экземпляр этой книги», — прочла Тамара и с опаской отодвинула книгу подальше от себя, боялась закапать непрошенными слезами. Наверное, стоит отдать книгу в библиотеку. Да. Вряд ли кто-то из друзей такое будет читать. Женя часто сравнивал японскую литературу с озером: тихое спокойствие на поверхности и нечто тёмное на дне. Тамара находила такие пейзажи — и такие истории — просто скучными.
Скучно-скучно, цифры в столбик…
«Я буду на обычном месте. 5.07, 15:00».
О, как будто детектив?
«Листок сложен в четыре раза. Похоже на послание от любовницы».
Куча имён и событий, и так это скучно и буднично описано, что Тамара выхватывала только прописные буквы имён и названий: «Я» — это Ямада или Япония, «К» — это Камио или Китай, «Т» — Такако или Токио. Какая в сущности разница, где там сюжет, а?
«У него не имелось никаких конкретных доказательств, что записку написала Такако, и теперь, когда она ослепла, а Камио погиб, не было и смысла ворочать прошлое». Так… а зачем писать-то тогда, если не имеет значения? Ох уж эти писатели…
В ходе скучнейшего расследования герой выяснил, что любовные письма адресовала его собственная жена его же лучшему другу. «Камио мертв, Такако ослепла — один хранитель тайны потерял жизнь, другой — зрение, однако улика, выдающая их, не сгорела в пламени и через вора случайно попала в руки того, кто способен раскрыть секрет, — просто невероятно!». Тамара зевнула. Для кого-то, может, это и было невероятно, но только не для неё. Странно, как Жене могло понравиться нечто настолько скучное?
Абзац за абзацем, страница за страницей Тамара подобралась к финалу рассказа. «Ядзима с головой погрузился в расшифровку», — прочитала она и осталась в недоумении. Нет, конечно, открытые финалы не такая уж редкость, но тут закончилось совершенно ничем. Может, для японцев это и норма, но для Тамары — точно нет. И вот за это Женя отдал…, да чёрт его знает, во сколько ему обошлась эта книга! Тысяч десять, наверное, не меньше. Тамара вернулась к началу, чтобы посмотреть название типографии, но тут из книжки вылетела страничка. Ну вот, теперь даже в библиотеку не отдашь. Как так-то? Край страницы был оборван. Путём нехитрых проверок Тамара выяснила, что другой оторванной страницей оказалась последняя. Что же заставило Женю так варварски поступить с такой дорогой, любимой и желанной книгой? Неужели, плохой финал? Тамара хмыкнула и стала собираться в магазин.
Она купила несколько упаковок молока. Зачем? Почему бы и нет. Для здоровья полезно, вот. Так и скажет потом психологу.
На кассе почти не было очереди, только тоненькая девушка неуклюже доставала из кошелька одну карту за другой и неровно прикладывала к терминалу. Терпеливая женщина за кассой раз за разом повторяла: «Отказ, недостаточно средств на карте», словно сама была говорящим терминалом. Девушка пролепетала несмелое «Извините» и полезла за мелочью.
— Давайте я оплачу, — нетерпеливо встряла в диалог Тамара. Не по доброте душевной, просто надоело это копошение.
Девушка вздрогнула, выронила мелочь и бумажку. Старую потрёпанную бумажку, сложенную в несколько раз. С номером Жени, им же и написанным. С таким знакомым нижним колонтитулом.
Это точно его номер. Это та самая последняя страница. Тамара сосредоточенно сощурилась и прочитала:
«… словно говорили ему, даруя утешение: «Мы …».
Что за чушь! Почему ей вздумалось это прочитать? Откуда Женин номер у незнакомой девушки? Почему он вырвал страницу из своей драгоценной, единственной в мире книги и отдал ей??? Насколько дорога она была ему, что он… вырвал…
В глазах потемнело. Так странно, не чернота с лёгким оттенком красного, что-то… Тяжёлое. Вязкое. Синее.
В этой пульсирующей тёмно-синей мгле Тамара не заметила, как незнакомка ушла. После напоминания кассирши расплатилась за продукты, подхватила пакет и пошла домой. Возможно, перешла дорогу на красный, все цвета слились в один. Дома она кинула продукты у порога, обречённо всхлипнули тетрапаки с молоком. В кабинете стопки синих книг смотрели с жалостью и тоской. Они знали, чем закончилась история — из Жениной книги и из Жениной жизни, а Тамара совсем ничего не знала. Она спихнула стопку для библиотеки и, рухнув в кресло, разревелась. Из синей тоски её вытянул звонок. Не ей. Мужу. Надо бы отключить уже, наверное, все контакты уже в курсе, что он…
Незнакомый номер. Тамара, проглотив слёзы, со второго раза провела пальцем по экрану и поднесла телефон к уху.
— Здравствуйте, Евгений, — тихо, но очень быстро произнёс женский голос. Тот самый голос девушки из очереди в продуктовом. — Вы, наверное, меня не помните. Мы несколько лет назад вместе летели на самолёте в Челябинск. Я сидела рядом с вами и плакала, а вы вырвали из книги страницу и оставили свой номер. И сказали, что если у меня возникнут трудности, то можно позвонить. И…
Девушка шумно вдохнула, а Тамара задержала дыхание. Вот нахалка!
— И я сегодня вдруг нашла ваш номер, не знаю, сможете ли вы мне помочь… Мне… нужна работа. Вы говорили, что у вас компания. Что-то с технологиями связано, вы на презентацию какую-то ехали. Я не очень понимаю в этом всём, но могу в офисах убираться, могу…
— Это не Евгений, — оборвала её Тамара. — Он умер.
— Ой… Простите. Я… соболезную. Извините, я так не вовремя… — тихий голос истончился и грозился сорваться в плач.
— Всё нормально. Я его жена.
Тамара закусила губу, осознав, как сильно накрутила себя за такое короткое время. А ещё она поняла, почему Женя вырвал ту страницу. Не сунул безликую визитку, не написал на обратной стороне билета. Именно на странице. Просто люди были ему дороже всего. Даже дороже любимых книг. Он собирал коллекцию, самую лучшую — из прекрасных людей: коллег, друзей, заказчиков, партнёров… Тамара улыбнулась и посмотрела на свои минералы. Ещё одна хорошая коллекция ей тоже пригодится.
— Давайте подумаем, чем мы можем помочь друг другу. Нам как раз нужен офис-менеджер. Я вам в ватсап перешлю почту для резюме, только сегодня присылайте, ладно?
— Ла… ладно, — голос девушки звучал растеряно, но с едва уловимыми тёплыми нотками. — Вы сказали то же самое, что и ваш муж тогда, в самолёте.
— Я знаю.
— Я в тот раз ему ничем не смогла помочь. И теперь мне немножко стыдно. А чем я могу помочь вам?
Взгляд сам собой упал на скучную синюю книжку.
— Тот листок, на котором мой муж написал свой телефон. Будет замечательно, если вы сбросите мне фото с двух сторон. Только чтобы качество было хорошее.
Через пару минут Тамара сбросила почту отдела HR, а в ответ получила одно фото и приписку: «с обратной стороны пусто, только синяя страница». Тамара отправила короткое «ок» и отложила телефон. Книгу надо бы перечитать повнимательнее перед последней страницей. Может, не так уж скучны отношения этих «Я», «Т» и «К»? Может, не так уж бесцельно можно провести жизнь за время «технологического перерыва»?
Оксана МУХОРТОВА (г. Северск, Томская область)
ЗАДАНИЕ
Первым в мою комнату ворвался крик мамы. Совершенно сумасшедший, к слову сказать. Потом вошла она сама — и резко сдернула с меня одеяло. Я чуть на пол не скатилась!
— Ты с ума сошла! На кого ты похожа? Совсем уже ку-ку, что ли? Быстро иди, смывай!
— Не получится, это хорошая краска…
Но мама кричала так, что её бы и в другом городе услышали:
— И так друзей нет, а теперь вообще изгоем станешь!
Бесполезно что-то объяснять, когда она кричит, машет руками, что-то спрашивает и тут же сама с ехидством в голосе отвечает, мотая круги по комнате. Даже если соглашусь, краска-то всё равно не смоется. Зря я пустую пачку оставила в ванной вчера вечером…
— Нин, ты моей смерти хочешь? — Мама тяжело вздохнула.
Потом присела на край кровати и положила руку мне на голову. Я решила пока помолчать — самый лучший вариант. Только головой мотнула.
— И зачем ты в зелёный цвет покрасилась, русалка ты наша?
И вот что мне ответить? Что это одно из заданий? Начнутся ненужные расспросы. Поэтому я просто промолчала, и, когда мама вышла из комнаты, взяла телефон. Там как раз светилось входящее сообщение. Новое задание!
«На выходные задание для смелых: подстричь какую-нибудь красотку. Жду видео, пока».
Вот это да… У меня аж дыхание перехватило. Ладно, ещё с собой что-то делать, но с кем-то… Ещё и подстричь! Ну и задания, а что дальше будет? Пока я стояла в ступоре, телефон пиликнул.
«Тем, кто не пришлёт видео до понедельника, три задания сверху! А пришлёте сегодня до обеда — сразу двадцать бонусов в копилку».
Мотивировать Бэкс умеет, бесспорно. Некоторые за эти двадцать бонусов мать родную продадут. А я попробую выполнить задание.
Мама позвала завтракать. Я быстро умылась, заправила кое-как кровать — нельзя было тратить драгоценное время. Натянула помятую футболку и любимые джинсы. Вошла на кухню в ожидании, что мама снова разразится, но молнии сверкали только в её глазах. Поэтому я наспех закинула в рот бутерброд, глотнула тёплый чай, сказала «спасибо» и пулей выбежала из кухни.
— Ты куда? — только крикнула мама.
— Гулять! — Я метнулась в комнату, кинула ножницы и телефон в пустой рюкзак и вылетела из квартиры, на ходу надевая кроссовки. До обеда была ещё уйма времени, но поиски «красотки» могли затянуться. Хорошо, что ещё весна и тепло, иначе бы пришлось шапки со всех снимать, а потом стричь…
Я обошла район, но как назло на улицу из домов-муравейников вылезали только дети. Время предательски бежало, а мне ох как надо было сделать это до обеда! Слишком ценный приз от Бэкса.
Свернув на аллею с новыми скамейками и цветущей черемухой, я заметила девушку с очень длинным хвостом каштановых волос. Она говорила по телефону, и, казалось, ничего вокруг не замечала. Сердце у меня ухнуло куда-то вниз, а потом вернулось обратно и застучало так сильно, что я мысли свои перестала слышать. Так, надо собраться. Я перечитала сообщения и, набравшись храбрости, пошла к девушке. В левой руке держала телефон с включенной записью, а в правой — ножницы.
— Ай, что вы делаете! На помощь!
Я не сразу сообразила, что происходит. В какую-то долю секунды рядом с девушкой оказались двое парней с кислотным цветом волос, один держал её за плечи спереди, а второй стоял за скамейкой и стриг хвост!
— Вот, задание выполняется, — хихикал тот, который держал её. Я заметила, что у него закреплен телефон.
Девушка пыталась встать или пнуть парня, но тот ей зажал ноги коленом.
— По-мо-ги-те! — кричала девушка, а я стояла с открытым ртом и не могла пошевелиться. Первая мысль — меня опередили, а значит, нужно снова искать… Стоп.
— Эй, придурки! — Я вложила всю силу в крик. Получилось очень громко, не зря же я хожу на пение. Точнее ходила, ведь одно из заданий было бросить то, что тебе очень дорого.
Парни отпрянули от девушки и, хихикая, убежали. Девушка плакала, держа в руках отрезанные волосы.
— Ты как, в порядке? — Я села рядом, спрятав ножницы и телефон за спину.
— Не знаю. — Девушка всхлипнула, даже не посмотрев на меня, и с новой силой заревела в голос:
— Мои волосы!
И вдруг в груди защемило, дышать стало трудно, а щёки обдало жаром. Я вспомнила, как папа стриг меня, когда мальчишки залепили волосы пластилином. И как я плакала, не желая расставаться с длинными волосами. Длиннее чем у всех девчонок во дворе. И какой клоун придумал это ужасное задание? И сколько в рассылке таких как я, которые собираются отрезать, а некоторые уже отрезали, прекрасные хвосты девушкам?
— Что у тебя с волосами? — спросила та, наконец, немного успокоившись. Она убрала отрезанные волосы в сумку и вытирала щёки ладонями.
— А, спор проиграла, — соврала я.
— Ты только в группы никакие не вступай, а, — предостерегающие сказала она. — Младший брат недавно пирсинг сделал, его в итоге засмеяли в школе так, что пришлось школу менять. И пирсинг этот чёртов убирать, не без последствий.
Хорошо, что мой пирсинг никто не увидит, подумала я и попыталась пошутить:
Зато есть повод сменить прическу.
Не сработало.
— Придётся, но ты не представляешь, каково это — столько лет отращивать их, ухаживать, чего масочки одни стоят! Недавно ламинирование еще сделала… Для чего? Чтобы однажды меня подстригли, пока сижу в парке?
— Да, ужасно, — согласилась я.
У меня появилось странное чувство, которое пробивалось словно росток через толстый асфальт. И тут мне пришла в голову одна мысль.
— На, подержи вот так, — я включила запись на телефоне и протянула ей.
Она с непонимающим взглядом взяла, а я подняла свой пучок зелёных волос над головой и резанула поверх резинки.
— Ты что, с ума сошла?
— А это важно? — я усмехнулась, взяла телефон и нажала «стоп».
Потом подумав, удалила видео. Бэкс — придурок, как и те, кто задания выполняют. Даже ради самого ценного приза.
Давай я тебя подравняю? У меня и инструмент есть. — Я клацнула ножницами перед ошарашенной девушкой и подмигнула.
— Давай, потом я тебя, а то слишком криво подстриглась, — ответила она. — Ты из солидарности это сделала, да? Меня, кстати, Катей зовут.
— А я Нина, — только ответила я и улыбнулась.
ДРАГОЦЕННОСТИ
Когда мне было шесть или семь лет, мама пугала меня тем, что отдаст в детский дом. Не идёшь спать, не доедаешь суп, плачешь после отказа от покупки игрушки — собирайся. Вот прямо сегодня. Никаких «мам». Да, прямо сейчас. Я почему-то до сих пор вспоминаю тот усталый взгляд, который сопровождал эти слова, то пугавшее меня равнодушие в голосе, с каким она это произносила. И я по-прежнему не нахожу им объяснений. Как можно своего ребёнка… Несколько раз она даже собирала мои вещи в дорожную сумку, брала какие-то документы и только у самого порога, застегнув на мне старенькую куртку, разворачивалась и запиралась в своей комнате. Я слышал её тихие всхлипы, но ничем не мог помочь: мне было запрещено заходить за эту дверь и многие другие, которые не всегда были очевидно обозначены в пространстве. Под угрозой того же детдома.
Уже столько лет прошло, а эти воспоминания по-прежнему пульсируют в моём сознании точно свежая рана. Казалось бы, столько всего было пережито и оставлено в прошлом, но эта часть жизни засела глубоко в настоящем и покидать его не собирается. Моя мама была соткана из струек сигаретного дыма на кухне, горького вкуса обезболивающих, запиваемых крепким кофе, угрюмого молчания и фортепианной классики. Она была образом, запахом, звуком. В ней не было места для нежности, ласки и признаний в любви. Словно она была «не отсюда». А я был маленький и просто хотел, чтобы у меня была мама. Настоящая. Как у всех.
Когда мне было шестнадцать, я впервые сформулировал для себя, что у меня нет матери: она мне чужая, и я ей чужой. Мы почти перестали видеться и совсем не разговаривали: пара сухих слов утром перед тем, как она уходила на работу, и тройка таких же — по вечерам, если я будил её своим поздним возвращением. А она почти всегда просыпалась. Или вовсе не засыпала. Тогда я впервые подумал, что перспектива отправиться в детский дом сама по себе не такая страшная, какой казалась в детстве: я осознал, что могу справляться без неё. Я хочу справляться без неё. Мама уехала, пропала без вести, умерла. Мамы никогда и не было вовсе.
Когда мне был двадцать один год, она действительно умирала. Я сам делал ей уколы опиоидов, действия которых хватало на полчаса. В лучшем случае. Мне пришлось оставить свою жизнь где-то на её прикроватной тумбочке, где-то рядом со всеми шприцами, ампулами и блистерами; похоронить вместе со сном и надеждой на то, что когда-нибудь всё наладится. Я не помню даже, как мама выглядела в то время: в памяти всплывают только жёлто-зелёная кожа в постоянно закисавших синяках и такой же закисавший голос. И стоны. Отчётливее всего я помню запах, который окружал маму: запах боли и беспомощности. Однажды после очередной дозы лекарств мы смогли немного поговорить. Тогда она впервые призналась, что никогда не отдала бы меня в детский дом. Что бы ни случилось. Слёзы скатывались с её высохшего лица падающими звёздами. Я плакал вместе с ней, с каждой новой такой звездой повторяя единственное желание. «Живи. Живи как можно дольше. Пожалуйста». Тогда мы обнялись в последний раз. Мы оба это понимали. Я попросил у неё прощения за всё, что ей пришлось со мной пережить. Она попыталась по привычке махнуть рукой в ответ, но резко провалилась в сон. Спокойный и тихий сон о мире без обид, боли и злости. Мама никогда не проснётся. Кто-то включил во мне беззвучный режим и потушил свет.
На её похоронах в моей голове постоянно прокручивалось одно и то же воспоминание, как я, карапуз пяти-шести лет, ждал возвращения мамы из магазина. Несколько часов, пока не стемнело. От необъяснимого страха её исчезновения я залез на подоконник, открыл форточку и стал кричать проезжающим под нашими окнами машинам просьбу привезти мою маму. К тому времени, как она вернулась, я спрятал все наши «драгоценности» под подушку: хрустальную вазочку для варенья, мамино колечко с рубином и скромные наручные часики. Увидев заплаканного меня в коридоре, она взяла мои мокрые от слёз щёки и попросила прощения: заболталась с соседкой у подъезда. Я так и не успел спросить, правда это была или нет. Женщина «не отсюда» возвращалась домой. Гроб исчезал под новыми и новыми горстями влажной земли, а я только и думал о том, чтобы выйти к дороге и кричать вслед каждой из проезжавших машин просьбу вернуть её, мою сложную, часто невыносимую, но бесконечно любимую маму, снова оставившую меня совсем одного. Мою единственную драгоценность.
На днях исполняется уже семь лет, как она не возвращается, а я всё высматриваю её за окном среди прохожих. Как в детстве. Знала бы ты, мама, как мне не хватает твоего строгого взгляда поверх газеты. Всё бы отдал, чтобы снова встретить его своим. Мама, где ты теперь? Возвращайся. Я тебя жду.
Виолетта ЗИМНИЦКАЯ (г. Красноярск)
ПЯТЬДЕСЯТ КОПЕЕК
Однажды в городе Ш. произошла занятная история, такая, что на грани вымысла и правды. Гражданин Кипарисов, преуспевающий бизнесмен, любящий муж, словом замечательный человек, в обеденный перерыв прогуливался по набережной, что была недалеко от его офиса, и заметил что-то под ногами. Оказалось, на асфальте лежала кем-то брошенная монетка. «Поднять или нет?» — пронеслось в голове.
«Тебе-то она зачем? — говорил один голос, ласковый и нежный. — От пятидесяти копеек не обеднеешь, но и не разбогатеешь. Уж лучше пусть её бедняк какой-то поднимет, ему она нужнее».
А другой голос, видимо, злой и жадный, кричит ему: «Что ж ты стоишь, как разиня! Гляди, даже дитя тянется к денежке. А ты не дитя, поди, должен в деньгах толк знать!»
Естественно, разболелась у Кипарисова голова. Даже качнуло его пару раз, а июньское солнце ударило молотком по самой макушке. Кое-как нашёл он скамейку, сел, отдышался. Перемешалось всё: думать не может, рассуждать — тем более. В общем, какой голос победит — так тому и быть.
Первый голос, такой же добрый, как и сам Кипарисов, уговаривает: «Жадность не доводит до хорошего. Ты же всегда таким щедрым был! И деткам помогал чужим, и братишек своих с мамой не забывал! К лицу ли тебе ползать по асфальту? Ты что голодаешь? Раздет? Убогой?»
И вроде убедил этот голос. Вспомнил наш герой избушку, где родился и вырос, деревенский быт, как они впятером с мамой там ютились, как он в большой город учиться поехал… Утром и днём — в универе, точит гранит науки, а вечер настанет — садится на велосипед, яркий портфель на спину и, здравствуй, 1 мая, День всех трудящихся! А потом братишки друг за другом в школу собрались. И форма нужна, и ручки-тетрадки, да только где же ты их найдёшь, в деревне-то? Обходились бартером: мама творог, мясо посылает, а он — одежду да сгущёнку, макароны, рис и др. Вот и учёба позади! Кипарисов — работник низшего звена. Опытные юристы с документами работают, а он за кофейком бегает, к тому же наперегонки. Целый год «проработал», а толку нет — уволился. В другой фирме пошло дело лучше: с первого дня доверять стали. Сначала — младший юрист, затем — просто юрист, а потом — начальник юридического отдела. И все эти годы Кипарисов, как и прежде, помогал своим: то вещами, то деньгами, а то и трудоустройством.
Со временем наш герой сделался ещё добрее: стал детские приюты посещать и дома престарелых. Конечно, миллионов у него не было, но с миру по нитке, как говорится, а рубаха получится. В это время стали к нему интересные идеи приходить. Как-никак карьерного роста нет, «выше директора не прыгнешь», а застой наш герой не терпит: ему перспективы, движение и развитие подавай. Вот и решил Кипарисов, что на дядю работать в его тридцать с лишним нехорошо, а потому сам решил стать большим начальником. Открыл ООО, то есть с нуля начал. А потом настало самое трудное — поиск первоклассных специалистов. Он искал таких, каким некогда был сам: с горящими глазами и безудержным желанием работать. И хотя приходилось нелегко, а порою и вовсе тяжко, но Кипарисов и с этим справился. Бизнес поехал в гору.
И вдруг, как и все люди, наш герой влюбился! Служебный роман перерос в церемонию бракосочетания и новую молодую семью. Вот и настало оно, настоящее счастье! Всё, что только может желать мужчина, у Кипарисова есть: и успех на работе, и уют в доме. Жена-красавица, два сына: один — спортсмен, другой — отличник; дочка — тоже красавица. Много друзей, часто в гости ходят и к себе приглашают. И денег на всё хватает, хотя это, как известно, явление редкое. И как всё отлично было до той самой минуты, как он монету увидел!
Вот уже решился: «Не буду брать её, мимо пройду!» А злой голос как запричитает: «Ты что же самым богатым стал? Разве бывает денег достаточно, а тем более — в избытке? Ты — бизнесмен, а, значит, должен всегда и во всём выгоду видеть! Эта монета ждала тебя не один день, её небеса послали». Но подобные аргументы Кипарисова не убедили. Деньги давным-давно перестали быть его целью. Теперь было важно, не как их заработать, а как грамотно потратить, с умом.
Тогда тот же голос, не желая отступать, добавил: «Копейка рубль бережёт». И вспомнил опять Кипарисов свою юность, молодость, как трудился курьером, как обманывали его то клиенты, то работодатели. Никто не жалел его, не думал, что он, семнадцатилетний паренёк, в семье за отца был. Но этого никто не знал, никто не видел, а, может, и не хотел знать или видеть. А ведь это было. «Ты гнул спину за копейки, а теперь неужели не имеешь право поднять эти несчастные пятьдесят копеек?» — кончил злой голос.
Жребий брошен, выбор сделан. Кипарисов вскочил со скамейки и, не стесняясь прохожих, схватил монету. Громко крикнув «Моё!», он галопом побежал к парковке, вероятно, боясь, что кто-то погонится за ним и отберёт находку. Не погнались. Лишь странно посмотрели на него и покрутили у виска. А, когда увидели, что бегун на крузере скрылся, повторили последнее движение.
С того дня и повалилось всё из рук. Не заметил Кипарисов, что чем-то заболел, а окружающие заметили. Сначала он стал ревнив до безумия. Поедет жена с подружками по магазинам, а нашему герою везде измена мерещится, сначала не хочет отпускать и ищет причины, затем — сдаётся и отпускает, но посылает слежку, а порою, всё чаще и чаще — бросает все дела и сам следит. Только своим глазам верит, думается ему, что перекупили охранников.
Покинул его сон. Ещё бы: не доверяет никому. Даже детям. Да и сомневаться стал: его ли это дети? Вот Вадим, старший сын, занимается боксом, физически развит, сложен не по годам. Но разве был он таким в его годы? Не был, в том-то и дело. И не думает наш герой о том, что для того Вадима в спорт и отдали, чтоб он, слабенький от рождения, возмужал и превратился в исправного паренька. А Димка, младший сын, всё с уроками возится. «Я таким заучкой никогда не был», — говорит себе Кипарисов, забыв, что именно хорошая учёба позволила ему, деревенскому парню из бедной семьи, поступить в государственный университет да ещё на бюджетное место. А дочка Соня вообще ни на кого не похожа: ни в него, ни в жену.
Приходят братовья в гости, так он их упрёками осыплет и сразу прогонит. А мама нагрянет — ни с того ни с сего ругается: «Загубила меня, — кричит вдогонку, — я и юности не видел. То одежду требует, то крупу». Марина Сергеевна молча заплачет и пойдёт прочь. Через несколько дней приходит снова: переживает, сын всё-таки, хоть и взрослый. А он слышать её не хочет: уходи и всё тут.
Уже и на работе заметили: начальник явно не в себе, будто с цепи сорвался. Ко всем придирается по причине и без причины, наставления читает. В общем, возомнил себя чуть ли не Богом. Что ни день — планёрка, что ни ошибка подчинённого — строгий выговор, а чаще — увольнение. «Так доувольнялся, что работать некому стало». Но, удовлетворив своё эго, Кипарисов, всё равно сердится, но, конечно, не на себя, а на них, что «растоптали его многолетний труд».
Со всеми поругавшись, сидит наш герой в кабинете и смотрит в стену, что напротив. А на стене той фоторамки висят. И тогда, мучимый совестью и несчастьем, запускает он горшки с фиалками в некогда любимые портреты. «Вот вам!» — кричит, а новые сотрудники боязливо переглядываются. Наконец, цветы в кабинете и во всём офисе кончились, вместе с ними и фоторамки — ещё один день долой.
И сам уже Кипарисов видит и понимает: жизнь идёт под откос. Бизнес рушится, жена и дети ушли, а братовья и соседи к нему дорогу забыли. Что-то надо делать. Что, не знает, но надо. Спросил бы у кого, так все разбежались, а впрочем — нет, не разбежались, разогнал. Сами виноваты.
Сердце не камень! Марина Сергеевна, единственная, кто не обиделся на нашего героя — ибо мамы не могут обижаться на детей — пришла к нему снова. Двери открыты, в доме погром. Сидит Кипарисов на диване и что-то пьёт из горла, вероятно, очередной коньяк. Мама тихо и спокойно, без упрёков входит в кабинет.
— Здравствуй, сыночек! — говорит она, еле сдерживая слёзы. — Все тебя покинули. Но мы это поправим.
— Не нужно ничего. Я нынче прозрел, слышишь? Знаю теперь, чего вы все возле меня крутились: вам не я нужен был, а мои деньги! Я раскусил вас. Хватит притворяться! И не жалко вам, мамаша, на меня время тратить? Уж лучше б работать пошли, чем на шее сидеть.
— Так я работаю, сыночек, работаю, ты же знаешь, — оправдывалась мама.
— Мало работаете, вот и кружите надо мной, как вороны. Обезумели от жадности!
— Верно говоришь, сынок. Сколько ж бед на свете. А от чего, думаешь? От денег, их недостатка или избытка.
— Ты мне, мамаша, моралей не читай. Со своими деньгами сам уж разберусь. И вообще шла бы ты отсюда. Что толку теперь-то прибедняться?
— Я уйду, уйду, сыночек, — произносит старушка хриплым голосом. — Расскажу тебе историю и уйду. Навсегда, коли прикажешь.
— Давай, рассказывай. А после, чтоб духу твоего не было, — отвечает сын грозно.
Не спросив разрешения, присела Марина Сергеевна на краешек кожаного дивана и взяла сына за руки.
— Холодные они у тебя. Помнишь, сосед у нас был? Дед Архип? У него тоже такие руки были. Болел он часто и рано помер. А какой он, здоровенький, крепенький был? Каждый день зарядку делал, и в проруби купался и в банях засиживался! У нас в деревне не было мужика сильнее и крепче его. Бывало, вместо лошади запрягут — пашет, люди вилами копают — он голыми руками. А потом и вовсе сдурел: дом забросил, хозяйство да в лес ушёл, чтоб «дарами матушки-природы питаться». И воду пил студёную, и на скалах спал. Нашли его почти при смерти. Сказал он мне шёпотом, что пообещал ему кто-то эликсир вечной молодости. Привезли, купил. А как выпил его, так и стало твориться что-то непонятное. И поделать ничего не может, а чувствует, что надо. Тогда посоветовала я: выбрось монетку на здоровье и пройдёт твоя хворь. Подняли мы деда Архипа на ноги. Ещё пять лет после того прожил. Видишь, как оно случается: кому помогают деньги, а кому — вредят.
Внимательно выслушал наш герой эту историю. И вспомнилась ему та монетка. Как он бросился за ней, словно зверь какой, а потом побежал. И так стыдно ему стало. Выходит, победил злой голос? Ведь это он нашёптывал ему эти ужасные мысли! Ведь это он вселялся в его тело и душу, когда Кипарисов следил за женой и увольнял людей направо и налево! И рассказал тогда сын матери про тот случай. Пожалела его мама и добавила:
— Это злые духи тебя искушали и не искусили до конца, потому что в сердце твоём поселилось сомнение. Доброе у тебя сердце, чистое, я знаю. Не прогнило оно, сколько бы кто ни старался. От этой напасти одно лекарство.
— Что ж за таблетка?
— Не таблетка. Здесь клин клином вышибать надо. Ты должен в том же месте выбросить монетку да такую, чтоб большего достоинства была.
На следующий день поехал Кипарисов на ту же набережную. Стояло жаркое лето, славное, как и год назад, когда он схватил те злосчастные пятьдесят копеек. Сел наш герой на скамейку и достал портмоне. Искал, искал и нашёл: три десятирублёвые монеты. И давай бросать: одну бросит — легче, вторую — ещё легче, третью — совсем хорошо! Смотрят на него люди и диву даются: чтоб богатые деньги хватали, помнят — в том году был случай; но чтоб деньгами раскидывались — никогда. Нищие упали на колени, подбирают с асфальта, дерутся, на всю набережную крик стоит. А Кипарисов говорит: «Подходите, у меня ещё есть».
— Чего ты, дяденька, деньгами разбрасываешься? — недоверчиво спросил мальчик лет шести.
— С жадностью прощаюсь! — радостно ответил Кипарисов. — Когда мы ставим деньги во главу угла, нами овладевает жадность. Она делает дурные поступки и рушит нашу жизнь. Я только теперь вырвался из этого плена.
— Странный вы народ — богатые, — проворчал один старик, проходивший мимо. — И кто вас разберёт?
Вернулся наш герой домой. Постепенно стало всё налаживаться. Сначала помогала только мама, помирился с братовьями, и они присоединились. А вскоре вся семья во главе с Кипарисовым приехала в его офис и извинилась перед работниками. Уволенных восстановили, в кабинете убрались. Потом и с соседями, и с друзьями отношения наладились.
Потекла жизнь Кипарисова, как прежде, спокойно и размеренно. После той истории поняли все, что ничего чужого им не надо, ни пороков, ни болезней, а потому не поднимали ничего с пола, а брошенные монеты и вовсе обходили стороной.
ПОЭЗИЯ
Дарья ИВАНОВА (г. Чебоксары, Республика Чувашия)
ЛЕНИНГРАД
Это время прощаться, прощать, заметать следы,
Вспоминать с благодарностью и не считать потерь.
Я к тебе возвращалась из каждой своей беды
Заговаривать боль и тоску. Но теперь… Теперь
Не зови. Ты же знаешь, что эта любовь не в счёт.
Я сильнее любви и сумею с ней совладать.
Пусть по венам моим тихо горечь твоя течёт —
Сердце примет её точно высшую благодать.
Но когда эпилог ты допишешь в моей судьбе,
Поцелуем на лбу ставя смерти моей печать,
Обрати меня в камень — я стану служить тебе.
Обрати меня в камень — мне будет о чём молчать.
КОНСТРУКТОР
Мам, я — конструктор! Не спрашивай, почему.
Мам, ты отгадку в больничных найдёшь листах.
Доктор сказал, чтобы я отдала ему
Пару деталек — мол, я проживу и так.
Мама, а вдруг он себе их решил забрать?
Вдруг он свои потерял и не помнит, где?
Может, придумал нелепое «умирать»?
Может, не сбудется страшное «быть беде»?
Глупо, бессмысленно верить же, что внутри
Точит меня, разгрызает смертельный враг.
Я же конструктор! Я собрана, посмотри!
Разве заметен во мне хоть какой-то брак?
Мам, мне деталек не жалко, но объясни,
Всё же откуда он знает всё наперёд?
Вдруг он детальки возьмёт, а меня без них
Снова не соберёт?
ХРАНИТЕЛЬ ЯНТАРЯ
Я живу в темноте, словно жду, что взойдёт заря.
Я живу в тишине, словно вновь языку учусь.
Я усталый хранитель волшебного янтаря —
Лучезарного сгустка эмоций, надежд и чувств.
Я ночами не сплю, я ночами молчу с тобой,
Увожу тебя в мир, что был дорог и важен был.
Но, всему вопреки, причиняю тебе лишь боль,
И священный янтарь покрывает земная пыль.
Мне нельзя отыскать тебя в ворохе одеял,
Настежь окна открыть, распустить темноты конвой.
Но, представь же себе, как янтарь бы мой засиял,
Если б солнце когда-нибудь дом озарило твой.
Не беги от себя, не гони меня на чердак.
Эти страхи, сомнения, в сущности, так малы.
Посмотри на меня: я не враг тебе, я не враг.
Я храню твоё прошлое в каплях густой смолы.
***
Били ветры стылые и слова лютые,
И казалось сердцу: не равен бой,
Но шептало, глупое, «я люблю тебя» —
Как молитву робкую пред тобой.
Били капли горькие и слова резкие,
И боялась я, что, не ровен час,
Обернётся сердце в груди железкою,
И не будет счастья с тобой у нас.
Жгло ли солнце новое небеса синие,
Или в новый круг подалась Земля,
Но смолчало сердце моё «спаси меня»,
Позабыв всё то, чем болела я.
И любить устала я, и страдать бросила,
Перестав загадывать наперёд.
И пришло спокойствие золотой осенью
Или счастье… Кто его разберёт?
***
О чём мне тебе рассказать, о чём? —
О том, как спокойно к плечу плечом?
О том, как в любви твоей горячо?
О чём рассказать ещё?
Я верил другим, я искал других,
Я с жадностью вслушивался в шаги.
Но ты улыбнёшься: «Себе не лги.
Хотя бы себе не лги».
Вот сердце моё отбивает ритм,
И только любовь у него внутри.
И если дороги приводят в Рим,
То, видимо, ты — мой Рим.
Ты радость моя и моя печаль,
Мой шумный прибой и пустой причал.
И я никогда таких не встречал —
Родных таких не встречал.
Мой самый счастливый и долгий день,
Я полон с тобою надежд, идей.
Мой ангел-хранитель среди людей,
Вот сердце моё — владей.
Послушай, оно отбивает ритм,
И только любовь у него внутри.
И если дороги приводят в Рим,
То, видимо, ты — мой Рим.
АНДРЕЙ
Нет, жизнь не кончена в 31 год…
Л.Н. Толстой
Шелестели страницы, и дом оживал в ночи.
На пороге стоял мной утраченный человек.
Он вернулся домой. Словно просто забыл ключи.
Словно вот он возьмёт их и снова уйдёт навек.
Тишина дребезжала натянутой тетивой.
И трещали в камине дрова, и сверчки — в траве.
Он не помнил меня. Только небо над головой.
Только старое дерево в сочной, густой листве.
Он ещё не познал ни измены, ни жажды мстить,
И не знал, что судьба быстротечна его, как ртуть.
Он вернулся домой. Точно вынужден погостить.
Точно день отлежится и снова сорвётся в путь.
Но недели летели, дождями в стекло звеня.
И мерцали глаза в полумраке горящих свеч.
Я шептала ему неустанно: «Прости меня.
Я не знаю зачем, но мне нужно тебя сберечь».
И когда вновь немыслимый страх охватил мой дом,
Ночь сулила беду и была холодна, длинна,
Он опять угасал, я сжигала четвёртый том.
Ибо что ему мир, если в мире идёт война?
Здесь деревья усыпаны зелени бахромой,
Здесь такое же небо — высокое, в облаках.
Он останется здесь. Он вернулся к себе домой.
И уже никогда не умрёт на моих руках.
БАБИЙ ЯР
Хватит выстрелов! Может, призыв не нов,
Но хочу, чтобы, где бы ты ни был, знал:
Это был самый жуткий из страшных снов,
И с тех пор я ни дня не спал.
Ты незваным ворвался в ночи в мой дом,
В прах пытаясь нетленное превратить.
Грабил, рушил, сжигал… и свершил потом
То, что я не смогу простить.
Ты привёл мне моих же детей на казнь,
Словно я для того на земле возник,
Чтобы песнь их навеки оборвалась,
Чтобы дух их навеки сник.
Видел я, ты коричневою чумой
Расползался по свету, гноясь, гния.
Скольким выпал ещё горький жребий мой?
Сколько в мире таких, как я?
Я рыдал, я кричал, я просил не сметь
Неповинных карать, отменить расстрел!
Но по капле в меня проникала смерть,
Я от смрада её зверел.
Только ты просчитался. Со мною Бог.
И народ мой, представ предо мной нагим,
Весь в крови и слезах, умереть не мог,
Сочиняя победы гимн.
Хватит выстрелов. Или придёт беда.
Сколько б лет ни прошло по календарю,
Ты не выстоишь — ты проиграл тогда.
Это я тебе говорю.
Моя память — осколок большой войны.
Моё тело — для боли людской футляр.
Оглушённый, я требую тишины!
Ибо имя мне — Бабий Яр.
БРЯНСКУ
Середина лета. Уже в восемь утра солнце стоит высоко над городом, высветляя трещины на асфальте, в которые пробивается трава, подсвечивая красные скатные крыши пятиэтажек, озолачивая изумрудную росу, никогда не уходящую из оврагов, и целуя ресницы, на которых еще теплятся обрывки сна.
Лучи,
Пока шум улиц гулких
Не звучит,
Срываясь с крыш,
Запутываясь в ветках,
Ложатся на асфальт
Прозрачной сеткой,
Пока мой город спит.
Ты слышишь? Слышишь?
Стеклянный перезвон.
(Щебечут птицы?)
Сквозь сон не разобрать.
А может, снится
Всё здесь тебе —
И город, и овраг?
Окно застыло
На бетонной глади,
Что выложена сотней
Огоньков
Мозаики.
Луч,
(может, смеха ради)
Пробрался сквозь стекло
И был таков.
Июль словно заливает зеленью только пробудившийся город. Люди бегут по своим делам, а метла дворника неустанно шкрябает тропинку во дворе, собирая цветные фантики, мелкие стекляшки и всякий мусор, который мы так любили рассматривать в детстве.
Трава захватила город, каждый сантиметр пригодный для жизни, и кажется, что даже сердце твое стало мягче и поросло травой.
Трава
Неспешной рябью,
Видимой едва,
Неслышно захватила все овраги
И все дома.
И под ногами море
Колышется
Зелёное, живое,
Щекочет щиколотки,
Тянет за подол.
Подолгу в ней лежать,
Считай, блаженство.
И веет лёгким запахом
Из детства
Нескошенной травы…
Впадаешь в морок,
И вот тебе уже совсем не сорок,
А семь,
И хорошо,
Что дождь прошёл…
Самое лучшее время дня летом — перед закатом, когда все дела завершены, ты идешь по городу возле университета и так сладко пахнут липы. Людей на улице становится больше, но город становится тише. Кажется, что каждый не хочет спугнуть момент и говорит почти шепотом. И город говорит. Главное — слушать.
Когда мне кажется,
Что прожит день не зря,
Заря вечерняя стекает за края
Домов. За реку, за кусты и за овраги.
Так нежно на мелованной бумаге
Ведёт вечерний томный разговор
Пастелью грёз.
Неспешно вдалеке
Прохожие как будто проплывают,
Идут устало, мысли налегке,
Губами шевеля, перебирают.
А в старом парке
В десять гасят свет —
Здесь никому не нужен лоск фонарный,
И ночь комкает листик
Календарный.
Как чёрный пёс,
ложится
ждать рассвет.
Летняя ночь не похожа на зимнюю. Зимой ночь настолько длинная, что ты не воспринимаешь ее, как отдельное время суток. Летом — совсем другое дело.
Она подкрадывается неслышно, когда веки уже слипаются, когда самые тихие звуки, неразличимые днем, становятся острее, когда город замирает, чтобы встретить новый рассвет.
***
Раз,
два,
три:
Осыпаются стены города моего
И сползают закатные краски
С усталых окон
И проводов.
Сколько их ещё будет,
Нехоженых городов?
Сколько их ещё канет
В обрывках тревожных снов?
Света меньше, и
Ширится
Твой зрачок.
Мир изменчив,
Становится горячо.
От касания,
Нежного,
Будто бы невзначай.
Тёплый вечер
Разделит
На́двое
Всю печаль.
Размозжит мою голову
Сотнями звёзд и лиц,
Растревожит
Под крышей
Асфальтовых глупых птиц,
Разрисует
Ожившей тенью
Остатки стен.
Это всё понедельник,
А что ты ещё хотел?
Город скроет все тайны
И время запустит вспять.
Три,
два,
раз:
Я вожу
И тебя я иду искать.
***
Будущее настало.
Здесь, рядом с нами.
Оно допивает утренний чай,
Ведёт переписки и управляет снами.
Как оказалось, лишь надо было начать
Жить.
Не в чужих постелях холодных,
Не в голостенных комнатах
Съемных хат.
А там, где двоих и таких свободных
Каждый вечер видеть хотят.
То есть Дома.
Так удивительно странно,
Что город… Он вечен,
И не покинули строки,
Аккорды и песни.
Мы встаем рано.
Мы чистим зубы,
Целуем. До вечера.
Ждём этот вечер.
И любим.
А знаешь? Выходит неплохо.
Мне нравится, правда.
Что-то хорошее сделали мы
В этой жизни…
Что? Для кого?
Но это награда
За дни самовольных скитаний.
Инна ПОДЗОРОВА (г. Липецк)
МАРЕВО
В мареве, зависшем поутру
над продрогшей липовой аллеей,
голос льётся благостным елеем,
словно растекаясь на ветру.
Говоришь, а кажется — поёшь,
пьёшь вино из предрассветной чаши,
в паутинках тонких и блестящих
вызывая трепетную дрожь.
Так бы и продолжили слова
прорываться сквозь застывший воздух,
но обманщик рано или поздно
вмиг ослабнет, словно тетива,
выпустив калёную стрелу
в широко распахнутое сердце.
И тогда придётся опереться
на туман, зависший поутру.
ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЯ
Бескрылая правда не лучше всесильной лжи.
Надежда в руках рассыпается на песчинки.
Пожалуй, не мне рассуждать и не мне учить —
всего лишь привычка дотошно искать причину.
Но кто-то, наверное, вытянул мой билет,
уехал в деревню, женился, завёл собаку.
А я здесь один на один с вездесущим «нет»
могу разве только бесцельно марать бумагу.
Не каждый добьётся, не каждому хватит сил,
но верить в обратное хочется, чтобы было
зачем просыпаться и тратиться на бензин,
а после — безропотно рыть для себя могилу.
Не хочется знать о конце роковой игры,
да только итог предрешён и давно известен.
В неведенье лучше до времени, до поры.
А правда потом прозвучит лебединой песней.
***
— Заплаканная улица как хрустнет подо льдом —
и прошлое разрушится, и всё, что было в нём.
Бумажные кораблики размокнут от воды,
плохое станет маленьким, хорошее — пустым.
Растает день, впитается расплавленной смолой,
и ласточка-проказница покажется с весной.
А мысли — проходящие, в них всё, что не сбылось…
— Я верю в настоящее до кончиков волос,
хотела переждать, да как? Мне некуда идти.
Почует сердце нужный знак, но стихнет взаперти.
Теперь смотрю сквозь призму слёз на каменную глушь.
Опять не сбудется прогноз — всё не дождаться луж.
…А ты мне про кораблики, ребёнок стылых дней,
в побитой молью сталинке, прилипший, как репей.
К чему твои напутствия, поросшие быльём?!
— Прости, хотел почувствовать
дыхание твоё.
РАЗГОВОР СО СТАРШИМ ТОВАРИЩЕМ
Чай, или кофе, или что покрепче —
мне всё одно.
О том, что время никого не лечит,
я знал давно,
да только раньше не кололись мысли
репьём обид,
не ощущалось двойственности смысла
в словах родных.
Искал, теряясь сам в себе, и думал,
что день за днём
найду, зачем живу. Жизнь обманула.
Я стал репьём.
Случайные попутчики в трамвае
или семья —
нет разницы, ведь каждый выбирает
путь для себя.
Сейчас ты понимающе киваешь,
но плюнешь вслед,
а завтра, может быть, таким же станешь.
А может, нет.
Я знаю, ты спешил, но, если можешь,
побудь со мной.
Пока ты рядом — я чуть-чуть моложе.
И я — живой.
О СНЕГЕ И С.
Вчера рассыпался хрустящий снег
из вспоротого облака на слякоть.
Седой двадцатилетний человек
остался на ночь выпивать и плакать.
Впечатал боль в кружочек на руке —
отметину зажжённой сигаретой —
и докурил, оставленный никем,
в ничейном коридоре ждать рассвета.
Внизу спала надтреснутая ночь,
вверху гудели провода, а между
неудержимо колотила дрожь
и слабо плакал сильный человечек.
…Под утро накрывал густой туман
и лился белоснежьем на колени,
чтоб бесконечно долгая зима
дала последний шанс на искупление.
О СПОКОЙСТВИИ И З.
Полюби пустоту
за возможность услышать дыхание
сквозь прозрачную кожицу листьев, их мелкую дрожь.
Перешедший черту,
ты баланс не удержишь на грани
и опять упадёшь. Но теперь навсегда упадёшь.
Полюби тишину,
чтоб до звона в ушах оставалась,
оседая по капле на землю вечерней росой.
Я, посеяв, пожну —
ты попробуешь самую малость
научиться цвести даже самой холодной весной.
Полюби одиночество —
с терпким каштановым мёдом,
с ароматом осенних цветов в одичалом саду.
Всё когда-то закончится,
с ветром пройдёт непогода.
Мне останется ждать.
Даже если бессмысленно жду.
Я ведь тоже люблю —
лепестками садовой герани,
опрометчивой правдой, застывшей в ушах —
да, на счастье, глухих.
Я тебя оживлю,
если только услышу дыхание.
А пока ты не знаешь всего, я дышу за двоих.
***
Утро было ни добрым, ни злым, в каждом жесте отточенным.
Говорили вполголоса, ждали, пока вскипятится, и
на ходу допивали, дочитывали до точки мы,
чтобы снова спешить по делам перелётными птицами.
День стекал по бордюру, недели сливались в лужицы,
разносились по свету подошвами и колёсами.
Повзрослели тогда, когда перестали слушаться —
или слушать. И, может, ещё — соблюдать условности.
Нам осталось привыкнуть к безумному ритму города
и свои вечера довести бы до автоматизма,
чтобы после работы до дома вспорхнуть перелётными
и почувствовать, хоть ненадолго, как будто мы птицы.
***
А жизнь идёт — неидеальная
сквозь хаос времени-песка
ростками правды на развалинах,
надеждой, сшитой по кускам,
шипящим ворохом усталости,
полуулыбкой добрых глаз —
но что-то важное сломалось в ней,
чего язык не передаст.
Реальность кажется обманчивой,
как сон, пришедший наяву,
и слово, данное играючи,
не остаётся на плаву.
Потом поймём причины, следствия —
сейчас сберечь бы то, что есть,
пока главенствует телесное
и лживых слов не перечесть.
Но жизнь идёт — и пусть продолжится
незатухающим огнём.
Пока мы живы — есть возможности.
Пока жив мир — мы живы в нём.
ТАМ, ГДЕ ВОДЯТ ХОРОВОДЫ
В изумрудных разнотравьях луга, —
Только ты себе вообрази, —
Крепко взявши за́ руки друг друга,
Хоровод водили на Руси.
Позади оставив все заботы,
Песней завершали трудный день.
Пчёлы наполняли мёдом соты,
И закат ложился на плетень.
Там земля дышала из-под плуга,
Бирюзой светили облака,
Угощала детвора друг друга
Кринкою парного молока.
Чистая рубашечка льняная —
Самый главный праздничный наряд.
Нет глазам милей родного края,
И они надеждою горят.
Там, где предки водят хороводы,
До сих пор не разнимая рук,
Их венки с собой уносят воды,
И рождает Солнце новый круг.
Мы сильны единством наших предков.
Душу русскую да разве кто поймёт?
Взявши за́ руки друг друга крепко,
На Руси водили хоровод.
***
Рожь сверкнула золотом над нивой.
Я в своей любви не удержусь:
Кто зовёт Россию несчастливой,
Тот не знает, что такое — Русь.
Дом мой святый, Господом хранимый.
От тебя вовек не отрекусь!
Кто зовёт Россию нелюбимой,
Тот не знает, что такое — Русь.
Блещет луг, росою напоëнный.
Не солгу я, коли поклянусь:
Кто мечтает видеть покорённой,
Тот не знает, что такое — Русь.
Брошен вызов всем «друзьям» заклятым.
Я от лжи их сердцем содрогнусь.
Кто зовёт Россию виноватой,
Тот не знает, что такое — Русь.
Край, колоколами пробуждённый,
Я твоим величием горжусь!
Кто сочтёт Россию побеждённой,
Тот узнает, что такое — Русь!
