ЛИПЫ

Липы – их было две – росли на середине деревни, на взгорке. Вековые, могучие, хорошо видные отовсюду. Когда они зацветали, по улице и проулкам плыл сильный, плотный запах мёда.

Возле лип были все наши игры. И часто мать, возвращаясь с поля, выговаривала мне:

– Что ж ты, старшун? Поросята, гляжу, не кормлены – угол грызут. Небось возле лип тёрся? – вздыхала: – Ох уж вам эти липы…

Но сама, когда нам случалось вместе идти домой из лесу или с покоса, всегда первой показывала рукой:

– А вон и липы наши… Считай, дома мы.

Никто в деревне не знал, когда они были посажены. По рассказам стариков, липы от веку стояли такими – высокими, раскидистыми, закрывающими своей прохладной тенью всю ширину улицы. Помню, как гордились мы, дети, своими липами, как отвечали сверстникам из соседней Дегтярёвки, куда мы ходили в школу, на их пренебрежительное: «Захолустные, ни клуба, ни магазина не имеете».– «А у нас липы! Таких нигде нет!»

…В то апрельское утро я опаздывал в школу и почти бежал с той особой, радостной легкостью в ногах, что вселяется с первыми проталинами, после долгой зимы. На переезде через разлившуюся Витаву мена догнал верхом на коне наш деревенский конюх – вёз на почту посылку.

– Слышь, Сашка… – негромко сказал он, поравнявшись, – липа маленькая упала.

– Как упала? Я же только…

Не договорив, я быстро оглянулся. На горизонте, там, где всегда темнели липы – одна была чуть-чуть ниже другой, и поэтому её звали «маленькой», – я увидел только одну верхушку…

– Аж стон пошёл, как вдарилась.

Конюх вздохнул, подбирая поводья:

– Хочешь, подвезу? Садись.

Мы ехали открытым полем, я сидел неловко, на самой холке, и всё оборачивался назад. Конюх грустно усмехался:

– Что, не верится? Жизнь, брат…

Тише стали наши игры в то лето… В ветреные дни матери, с опаской поглядывая на одинокую липу, все чаще говорили нам:

– Нашли бы вы себе другое место. Ишь, как скрипит…

А однажды кто-то предложил:

– Надо её спилить. А то как громозднёт…

Как-то дико прозвучали эти слова. А вскоре мало-помалу начали соглашаться – в самом деле, как бы беды не вышло.

Но старая липа умерла сама. Глухой октябрьской ночью, в ливень – мало кто слышал, как тяжко, в последний раз вздохнула она, рухнув на черную осеннюю землю…

1978 г.

МАТЬ

— Ничего-ничего, Василёк, мы их в шапку. Вон как родители волнуются… Да не бойтесь, не бойтесь, мы не кошки, мы люди…

А я-то из-за ветру не сразу разобрала, что это ты плачешь. Думала, поросята в пуньке, а стала прислухиваться — не, чей-то дитёнок на улице заходится весь… Глядь в окно, а ты над разбитой скворечней. И что ж это твой батька так плохо привязал?

Во-от, на крылечке пока птушенята посидят, а я за струментом схожу. Гляди, один, кажись, бедняжка зашибся… Только и жизни, что вылупился…

И мой-то Ванечка… Аккурат ровесник тебе, Василёк, — на седьмое лето тогда пошло…

Это у вас дверь открыта? Беги-ка закрой да гвоздков помельче пошукай, а то у нас одни костыли. Скоко часов-то? У-у, долго моих и твоих с работы дожидаться. Да ничего, я хоть и старая, и баба, а уж птушью хватерку как-нибудь подправлю — даром рази без мужика сорок годов живу? Да и делов капля: стенку вот эту заменим да крышу ещё.

Хата-то наша до войны вон там, повыше, стояла. А ещё выше погреб, огород, изгородь, а на изгороди, на еловых сухих жердинах, — две скворечни. Так перед глазами и стоит… Не, ты ко мне другой стороной поверни и придержи вот так. Ишь, гвоздь-то гнуться хочет. Чувствует старуху…

А Ванечка мой, вот как ты, кинулся… Мы к погребу подбегай, а снаряд прям под скворечни ударил — и они сразу валиться стали, а изгородь задымилась, огнём запыхала…

Покуль я старую мать свою (прости, покойница, что и на тебя вину кладу) с грудной Ленкой в погреб ссаживала, Ванечку из виду и выпустила — а он как раз к скворечням, птушенят вызволять. А тут второй снаряд…

А теперь сходи-ка вон в гараж, там у зятя много всяких проволок. Привяжем покуль к частоколу. Птушенят родители накормят, успокоят. А вечером их батька твой на место поднимет.

Я-то через год после того вот на эту березу сама лазила скворечню вешать. Прилетел скворушка, запел… И я ему подпела, ой как подпела, деточка, — водой отливали…

Не, не они тут виноваты, не они сыночка забрали… Хоть и горькая, а радость они моя. Прилетят, крылушками трепенут, запоют — и как вроде голос мне сынок подаст.

1978 г.

ПАРА СЛЕДОВ

Два следа, две узорчатые строчки по краю большой лесной поляны. Здесь прошла утром по свежевыпавшему снегу пара рябчиков. Из любопытства двинулся было за ними, а потом остановился и долго смотрел на их согласный, любовный ход близко друг от друга – как под ручку шли.

Подумалось, что, наверное, это молодая пара и это их первая зима. А она только еще началась, и много всякого трудного и опасного впереди, и не буду я их лишний раз пугать и беспокоить.

Пусть же счастливо перезимуют, и разбежится тут по ягодному перелеску в июле радостный, шустрый выводок!

Смотрю ещё раз на красивые печатные следки. На такую и хрупкую, и прочнейшую нить слитой вместе жизни. Отчего так мило, так светло-грустно сердцу сейчас?

Да ведь как похоже и на собственные юные годы, когда – как раз накануне зимы – только-только пошли с женой бок о бок, соединяя судьбу!

1993 г.