Для слабовидящих10 сентября 2021 года известному орловскому журналисту и писателю Владимиру Самарину исполняется 75 лет.
Владимир Иванович Самарин родился 10 сентября 1946 года в Орле. С четырёх лет воспитывался в детдомах в Орловской области, затем в Воронежской школе музыкантских воспитанников. Работая слесарем на одном из заводов Воронежа, окончил вечерню школу. После окончания Воронежского государственного университета работал учителем немецкого языка в сельской школе, корреспондентом районной газеты, заместителем редактора областной газеты «Орловский комсомолец», собственным корреспондентом «Орловской правды», заместителем редактора «Орловского вестника». За журналистскую деятельность награждён орденом «Знак Почёта» и значком «Отличник печати».
В.И. Самарин – лауреат высшей журналистской премии Орловщины имени И.С. Тургенева.
В 1989 году избирался народным депутатом Верховного Совета СССР.
Член Союза российских писателей с 2005 года. Автор нескольких книг прозы и многочисленных публикаций в центральных периодических изданиях. Лауреат Международного литературного конкурса памяти А.И. Куприна в номинации «Художественное мастерство прозы».
Орловская областная организация Союза писателей России, Орловский Дом литераторов сердечно поздравляют Владимира Ивановича с юбилеем, желают здоровья и новых творческих свершений!
Глаголы печали и надежды
Владимир Иванович Самарин родился 10 сентября 1946 года в Орле. В четырёхлетнем возрасте, после скоропостижной смерти родителей, маленького Володю отдают в детский дом. Приюты в Орле, Мценске, разных сёлах, затем Воронежская школа военно-музыкантских воспитанников.
Сиротские годы невольного скитания и одиночества юный Владимир Самарин никогда не воспринимал трагически. Они были согреты общением и дружбой с такими же осиротевшими мальчишками, с добрыми и понимающими педагогами (память о них Владимир Иванович сохранил на всю жизнь, своим собратьям по несчастью и лучшим наставникам он посвятил свои первые рассказы).
Трудился слесарем на радиозаводе, получив аттестат зрелости, поступил на географический факультет Воронежского госуниверситета. Вскоре перешёл на заочное отделение и уехал учительствовать в Тербуны Липецкой области. По душе пришлась работа педагога, в которой всегда ценил живое, творческое начало. И, если бы не повороты судьбы, вполне возможно, что так и остался бы учителем. Однажды ему поручили написать для районной газеты очерк о коллеге-педагоге: проба пера оказалась настолько удачной, что сразу приняли в штат редакции. На страницах газеты «Маяк» появился первый рассказ Самарина… Затем была работа в липецкой областной молодёжной газете «Ленинец», в газетах «Орловский комсомолец», «Орловская правда». Здесь складывается круг его журналистских и человеческих интересов: судьбы людей, история, борьба за справедливость.
В 1989 году Самарин избран народным депутатом СССР, был членом Большого жюри Союза журналистов России. С группой единомышленников вернул к жизни газету «Орловский вестник». Написал книги «Медные трубы», «Время сиротское», «Глаголы прошедшего времени». Член Союза российских писателей.
Чем ценно художественное произведение? Достоверностью, искренностью, жизненной правдой. Неповторимый личный опыт позволил Самарину практически ничего не сочинять, а просто рассказывать читателю о том, что знал и видел.
Маленький человек и огромный мир – такова общая тема прозы Самарина. Мы узнаём и запоминаем разных людей: детдомовцев и суворовцев-музыкантов, нянечку из детдома, учителей и офицеров, старого доктора из сельской амбулатории (вообще необходимо заметить, что портреты людей ушедшей эпохи написаны с большим чувством симпатии).
Современному юному читателю, наверное, в диковинку будет погрузиться в тот мир, приметы которого видны едва ли не в каждой строке прозы Самарина: чёрные лестницы и задние дворы, дома-завалюшки, заборы, телеги, солома, ржавое железо, воронки от бомб, замусоленные солдатские фуфайки, колонны понурых пленных, пьяные драки деревенских мужиков…
И среди всего этого тусклого провинциального мира («Повернулся к окну. Сколько ни глазел – ничего нового…» [1, с. 19]) – несмышлёный человечек, едва ли не главным качеством которого пока ещё является беспомощность. Задача, которую ставит перед собой автор, – не только изобразить что-либо, но и передать состояние мальчика, открывающего мир, напрямую передать чувство из его души в душу читателя. Вот начало рассказа «Каприз природы» – бытовая и лирическая зарисовка утреннего часа в глубинке:
«”Вяс-на-а!” – вполголоса и нараспев выдыхает нянька Дуся. Большое красное лицо её не проходит в форточку. Но нянькин нос старательно тянется наружу, с шумом всасывает и выпускает воздух, поворачивается туда-сюда, словно что-то ищет.
Весна? Я потихоньку выбираюсь из-под одеяла и по холодному полу шлёпаю к окну. Как ни вращаю полусонными глазами, ничего интересного не нахожу. Облинявшим мухомором торчит из-под серого ноздреватого сугроба зонтик песочницы, сани без лошади топырят у ворот свои усы-оглобли, на многоруких ракитах сиротствуют черные грачиные гнёзда» [1, с. 17].
В большинстве зарисовок Самарина, помимо массы бытовых граней, стилизации речи персонажей (детской, деревенской и т.д.) так или иначе присутствуют приметы сказки – таков авторский приём, позволяющий передать читателю не только картину давно ушедшего времени, но и настроение ребёнка, его взгляд на мир. На сказочного персонажа похож детдомовский возница в рассказе «К доктору». А воспитательница в рассказе «Каприз природы» – воплощение феи или Василисы Премудрой («Анна Игнатьевна появляется, как лист перед травой. Это её свойство такое. Старшая воспитательница совсем не похожа на всех других женщин. Высокая, прямая, с редкими седыми кудряшками за ушами, с острым и очень серьёзным носом. Коричневые туфельки, никогда не сменяемые, приятно и немножко важно поскрипывают при каждом её шаге. Чёрное, высоко застегнутое платье струится почти до самых щиколоток, при ходьбе овевает всё вокруг лёгким дурманом, в котором перемешаны запахи туалетного мыла, табака и каких-то лекарств. Строгий такой аромат. Она никогда не кричит, не размахивает руками – молча подожмёт подкрашенные «в бантик» губы и ждёт, когда нашкодивший воспитанник сникнет, пустит слезу и без допросов признается в своих проделках» [1, с. 17 – 18]). Антипод «Василисы» – нянька в рассказе «Портрет» («Нянька была вовсе не строгая, но по некоторым Витькиным наблюдениям – переодетая колдунья» [1, с. 31]).
Заметим, что повторяющееся присутствие сказочных мотивов в рассказах Самарина – не только авторский метод передачи видения ребёнком мира. Это и атрибут детской психологии сироты: окружающий мир страшит беззащитного, одинокого маленького человека, а «преображение» этого мира в сказку, напротив, успокаивает, примиряет, завораживает главного героя. Более того, попытка увидеть чудесное в обыденном, восприятие реальности как сказки точно и рельефно отражают особенность обыденного сознания первых послевоенных лет, когда всем так хотелось чуда (всё ещё ждали возвращения родных, пропавших без вести, мечтали о достатке и сытой жизни, верили в победу на планете коммунизма и т.д.). «Забытый и несчастный» маленький герой со своими наивными мечтаниями («За завтраком и на музыкальных занятиях только и думал о том, как весной переменится наше житьё. Обязательно произойдёт что-то такое, чего очень ждал, что-нибудь совсем-совсем хорошее» (рассказ «Каприз природы») [1, с. 19]) на самом деле удивительно органичен народу, многоликой массе, которая после военной трагедии так же по-сиротски обездолена, ранима и ждёт перемен.
Но будут ли на самом деле эти перемены? Зарисовки Самарина с беспощадной правдивостью рисуют картины скудости, общей бедности тех трудных лет. На этом фоне все надежды выглядят лишь сказочными мечтами. Вот строки из рассказа «К доктору» о поездке с заболевшим детдомовцем в сельскую больницу: «Муханово отличалось от нашей деревни только одним каменным домом. Возле него как раз и остановилась Касатка» [1, с. 27]. Получается, что и более крупное село, центральное по отношению к тому, где расположен детдом, – та же деревня, где всего только один кирпичный дом, да и тот занят под амбулаторию.
Показывая незамысловатость жизни в «заколдованном холодном краю», автор с максимальной откровенностью рисует и всепроникающую, но мало согревающуюдуши детей «радиацию» официозной пропаганды: «После полдника всей группой пели песни. О зимушке-зиме, о горах балканских. Но больше всего о нём – мудром и всевидящем, добром и простом. Витька петь не умел, зато здорово заучивал наизусть слова: «Сталин – наша слава боевая, Сталин – нашей юности полёт. С песнями, борясь и побеждая, наш народ за Сталиным идет!»
Чуткий Витькин ум ярко воображал картину этого шествия. Детдом был раньше в большом городе, два раза в год улицы его заполнялись нескончаемым потоком людей, и над головами, в такт маршу, вместе с красными флагами плыли и картины про вождя. Наверное, не могли обойтись без него не только дома, но и на улице: поэтому на время снимали портреты со стен и, прикрепив к палкам, несли туда, куда шли все» [1, с. 30 – 31].
Прозаик показывает, что живую душу ребёнка не могут охладить, осквернить ни равнодушие окружающих, ни пафос идеологии, ни отчаяние повседневности. Главный герой-детдомовец находит хороших друзей, всё так же мечтает, всё так же восхищается окружающим миром: «с узорчатой короны водосточной трубы свисала большая голубая сосуля. Заострённый кончик её светился крупной алмазной каплей; казалось, ещё миг – и она стремительно сорвётся вниз, пронзит глубокий сугроб…» [1, с. 19].
А сколько радости дарит простое яблоко! Автор не скупится на многократные (!) его описания, вкрапляя их в несколько абзацев: краснобокое, алое, слегка пожурившееся от зимовки, румяное и сочное, с медовым ароматом [1, с. 40 – 41]. Безупречно красивы в рассказах животные – даже у лошади «большие умные глаза и огненно-красная девчоночья чёлка» [1, с. 36]. Вступающий в отрочество, герой задыхается «свежим медвяным ветром» [1, с. 43]. Без этого лиризма не будет настоящего человека, а значит, и не будет и будущего, достойного людей.
И надежды не обманывают подростка – после сельского захолустья он оказывается в Воронежской военно-музыкальной школе. Главный герой повести «Медные трубы» Кирсанов годы спустя вспоминает о первом своём дне в школе:
«Дождь хлестал в стёкла высоких сводчатых окон. По огромному залу носились отражения изломанных молний. Вдоль глухой – без окон – стены на полсотни шагов протянулась шеренга новичков.
– Смир-р-рна-а!
Кирсанов даже не уловил, кто подал команду, так как эхо в мгновение облетело внушительный куб зала. От боковых дверей по длинной малиновой дорожке шагал совсем не военной походкой человек с полковничьими погонами.
– Здравствуйте, воспитанники!
Полковник весело тряхнул головой, потом, приподняв над переносицей очки, внимательно всмотрелся в шеренгу.
– Ну, что сказать: молодцы, как на подбор. Первый раз вижу такое крепкое пополнение. Правильно я говорю, товарищ майор? – полковник повернулся к румяному, щёгольски подтянутому офицеру.
– Так точно, товарищ полковник!» [1, с. 175 – 176].
Казалось бы, хрестоматийная картина, очень схожая с «Сыном полка» В.П. Катаева. Но Самарин не пытается идти проторенной дорогой и писать официозную повесть о том, как дети становятся настоящими воинами. Вместо этого пародийное описание («Морщинистый и худой капитан Мисюра, не вдаваясь в особые объяснения, намалевал мелом на доске несколько ритмических тактов и удалился, пожелав на прощание: «Стучите, не жалейте ладоней, если хотите пройти в парадном строю». Ребята лупили по крышкам парт с завидным усердием. Но так как начинали такт в разное время, в классе стоял неимоверный грохот» [1, с. 177 – 178]).
У повествователя свой авторский замысел и стиль, его привлекают прежде всего нюансы взаимоотношений между подростками, взаимоотношений юных воспитанников и воспитателей. Автору интересна замысловатая архитектоника выстраивания в детстве отношений по принципу «свой-чужой». Вот как показаны будни школы: «С первого урока по классу тенора Виктор тащился в спальню, как побитый. Лысый, в общем-то добрый майор Диденко два часа подряд отрабатывал с ним «извлечение звука». Ничего, кроме шипения и гугуканья, не получалось. Майор поинтересовался, не хочет ли воспитанник Кирсанов в связи с этим сменить «поющую медь» на барабан. Виктор от обиды разревелся, но майор тут же успокоил его: «Ничего, малыш, я и не таких медведей учил!»
Кирсанова нагнал в коридоре широколобый низенький крепыш:
– Чинарика лишнего нет?
Витька недоуменно пожал плечами:
– Сам ты чинарик!
– Понятно, в отличники метишь? Не куришь, не дерешься. Из тех, кто лижет хвост воспитателям? На, лучше это полижи!
От резкого удара в лицо потемнело в глазах. Витька очнулся на полу, окружённый сочувствующими взглядами однокашников» [1, с. 176].
В духе «Трёх мушкетёров» показано, как послевоенные подранки, враждуя и испытывая друг друга, находят настоящих друзей. Апофеозом беллетризованных воспоминаний становится праздничный парад войск военного округа на главной площади Воронежа:
«Холодным ноябрьским утром они стояли па почтительном расстоянии друг от друга. Но Кирсанову казалось, что Женька с серебряной фанфарой у колена великолепно видит и его на правом фланге маленьких барабанщиков. Ветер пробивал шерстяные мундиры, рвал с древков знамёна частей.
Но вот поднялись к небу фанфары, и Женька вместе с четырьмя лучшими трубачами округа запел серебряным горлом: «Слушайте все!»
Слегка скосив глаз, Витька видел, как чётко и точно мелькали его собственные руки в белых перчатках над туго натянутой кожей барабана. Мозг и тело как бы выполняли программу, которую задавала изящная маленькая палочка дирижёра» [1, с. 178].
Заметим, что в повести «Медные трубы» собственно описание становления юных музыкантов в школе резко обрывается (как вполне могут оборваться любые воспоминания), сюжетная линия сразу уходит в начало 1980-х годов (в те годы была написана и напечатана повесть). Но эту тему автор всё же завершил символичным финалом, каковым стал рассказ «Реквием под звездой».
Это рассказ о прощании военно-музыкантских воспитанников с ушедшим из жизни майором. Действие разворачивается на кладбище, показана реакция разных людей на то, что юные ученики сами пришли отдать дань уважения своему любимому наставнику. Глядя на этих тщедушных пацанов «дама в вуальке» пренебрежительно замечает: «Подзаработать, видать, пришли…». Вездесущий российский бюрократ недоумевает, видя заплаканных музыкантов у вырытой могилы: «Распорядитель дождался, когда прозвенит последняя пота незваного трио, но тут же посчитал необходимым всё прояснить:
– А кем, кстати, вы уполномочены?
…Худой подросток со шрамом над левой бровью вхолостую подвигал кулисой тромбона и обратился к вдове:
– Нина Николаевна, можно мы сыграем для Павла Сергеевича любимую им «Печурку»?
– Милые мои! Так вы из школы музвоспитанников…
Вдова зарыдала, ребята успокаивали её. Трубач пытался объяснить, что директор музыкального интерната (так назвали школу после сокращения Вооружённых сил) без указания сверху не решился направить детский оркестр на похороны ветерана-воспитателя…»
Таково столкновение детской преданности, ребячьей благодарности с извечным всесилием бюрократии: «Рассказ мальчика прервал распорядитель:
– Вы, конечно, проявили похвальную инициативу. Но почему вместо «Печурки» не сыграть «Вы жертвою пали…»?
– Потому что он не жертва, а боевой офицер! – дискант маленького флейтиста прозвучал как команда: солдаты взвели затворы, направили дула автоматов встречь лившейся с неба жаре.
Когда прогремели три залпа и по крышке опущенного в могилу гроба застучали комья земли, над кладбищем зазвучали звуки фронтовой солдатской песни. Провожающие застыли, словно исполнялся гимн страны, а распорядитель даже сделал руку под козырёк, хотя голова его была непокрытой…» [2, с. 23].
Картина не из самых весёлых. Но такова, в сущности, и сама жизнь, без прикрас показанная в прозе Самарина. И в этой сцене у могилы есть не только болевой эффект, но и, сродни роману «Братья Карамазовы», рождение братства подростков – братства на всю оставшуюся будущую жизнь. Автор достоверно показал, как формируется психология завтрашнего повзрослевшего человека. Что в итоге победит в этой душе: жестокость, как расплата обществу от возмужавших подранков, или всё же любовь?
Почему Владимир Самарин обратился постановке именно этого вопроса? Рискну предположить, что причиной была его многолетняя работа в качестве журналиста. Повседневно сталкиваясь с «пережитками» советского общества, с разгильдяйством, ненавистью, нечеловеческим отношением людей друг к другу, в газетных статьях и очерках он, конечно же, не мог с такой глубиной и скрупулёзностью изучить непростой генезис своего современника. Но работа над прозой помогала успешному журналисту не оставаться просто репортёром и хроникёром современности, она позволяла понять больше. Однако в этой первопричине есть ответ и на другой творческий вопрос: почему цепочка зарисовок о сиротском детстве не воплотилась в итоге в форму большого жанра (например роман, трилогию воспитания, подобной трилогиям Льва Толстого или Максима Горького)? Самарин, по существу, так и остался журналистом (и ещё мемуаристом – его воспоминания имеют и краеведческую ценность), не ставя перед собой масштабные задачи именно как прозаик. Более того, на рубеже 1980-х – 1990-х годов он «ушёл в политику», став народным депутатом СССР.
Видимо, этими обстоятельствами биографии автора можно объяснить итоговый формат его прозы: в основном это очерки и короткие рассказы, небольшие повести. Заинтересованный читатель найдёт стилевые недоработки, бессюжетность зарисовок, фрагментарность и т.д. Да, Самарин пишет не всегда с одинаковой степенью художественной удачи, но всегда честно, без утайки больных вопросов. Его чуть наивный, но не искусственный лиризм имеет свой читательский круг, и этот круг со временем не будет сужаться. Ведь сам выбор темы и героя удивительно верны для показа провинции, пережившей мировую войну. Сиротство как символ эпохи… Право ребёнка оставаться самим собой, не поддаваться грубой силе цинизма, несправедливости, дремучести…
Рассказы и повесть Самарина интересны современникам, тем, например, кто хорошо помнит описанные реалии, кому близко то заветное, что хранит автор в душе сквозь годы. В числе читателей ныне – все, кому хочется понять психологию «малых сих», тем более психологию ребёнка, попавшего в трудную жизненную ситуацию. Добрая проза Самарина, его восприятие чужой боли как своей – это и «терапевтическое чтение» для любого из нас, для взрослых и детей, кто понёс утрату, опалён жестокостью уже в наше время.
Алексей Кондратенко
- Самарин В.И. Время сиротское: рассказы, повесть, очерки / В.И. Самарин. – Орёл: ОАО «Типография «Труд», 2007. – 237 с.
- Самарин В.И. Глаголы прошедшего времени / В.И. Самарин. – Орёл: ОАО «Типография «Труд», 2014. – 333 с.
