Для слабовидящих
Публикуем произведения лауреатов XIII Всероссийского молодёжного литературного фестиваля-конкурса «Хрустальный родник».
ПРОЗА:
Пётр СВИСТУНОВ, г. Химки (Московская область)
Роман РАЗЖИВИН, г. Санкт-Петербург
Вера ТУИСОВА, г. Сыктывкар
ПОЭЗИЯ:
Дарья КНЯЗЕВА, г. Воронеж
Наталья НЕПОРАДА, г. Москва
ПРОЗА
Пётр СВИСТУНОВ, г. Химки (Московская область)
СОВСЕМ РЯДОМ
— Так, а что делать с ней? Прочная, хоть и не новая, выбрасывать жалко, вдруг кому-нибудь пригодится, — рассматривая инвалидную коляску, раздумывал Олег.
Ещё месяца не прошло, как он, вчерашний студент, унаследовал квартиру покойной бабушки — и обнаружил, что обе комнаты забиты всевозможным хламом. В последний год жизни старушка не могла ходить, да и раньше не любила выбрасывать старые вещи.
Разбор шкафов занял три дня, и, расположив там наконец свою одежду, Олег обратил внимание на инвалидную коляску, которая даже в сложенном состоянии перегораживала проход к окну. Он хорошо знал, сколько сил и времени уходило у его родителей на помощь бабушке, и поделился сомнениями с приятелем.
— Продай на Авито, — посоветовал тот. — Там точно обратят внимание.
Идея Олегу понравилась: коляска послужит людям, а лишние деньги на дороге не валяются. Сделав фото с выгодных ракурсов, он уселся за компьютер. Портал Авито был ему знаком — когда-то давным-давно Олег продал через него велосипед, из которого вырос. Олег загрузил на сайт фотографии и бодро набрал: «Коляска инвалидная, б/у, в хорошем состоянии. Складная, со съёмными планками для ног» — и задумался, не стоит ли добавить ещё что-то. Взгляд задержался на круглых поручнях, с помощью которых человек в коляске мог крутить колёса. «Предусматривает как самостоятельное передвижение, так и с помощью другого человека. Осталась от покойной бабушки, использовалась около года».
— Стоимость… — забормотал Олег себе под нос, изучая страницу с похожими объявлениями. — Пусть будет три тысячи рублей. Вроде всё, — и нажал «опубликовать».
Солнце за окном уже зашло, знойный июльский день сменился приятной тёплой ночью, и Олег, радуясь, что на сегодня заботы закончены, завалился спать.
***
На следующее утро Олег устроился возле компьютера с чашкой чая и бутербродами и сразу зашёл на Авито проверить, заинтересовался ли кто-нибудь его объявлением. Сообщений оказалось куда меньше, чем он ожидал — только одно.
«Здравствуйте! За две тысячи не отдадите?» — спрашивал некий Михаил.
Олег чертыхнулся. Скидывать цену совершенно не хотелось, да и люди, сразу начинавшие торговаться, никогда не вызывали у него симпатии. С другой стороны, таких вопросов стоило ожидать: вряд ли у инвалидов или их родственников есть лишние деньги. Тот, у кого они есть, не будет искать подержанную коляску на Авито, а купит новую в специальном магазине.
«Доброе утро», — написал Олег в ответ. — «Торгуюсь только очно. Приезжайте посмотреть на коляску, и договоримся. Сегодня готовы приехать?»
Ждать ответа быстро не приходилось: Михаил был в сети два часа назад. Оставив вкладку с Авито открытой, Олег перешёл на Яндекс и включил музыку. Через двадцать минут, когда чай был почти допит, а бутерброды съедены, в мелодию очередной песни ворвался звуковой сигнал, означавший новое сообщение на Авито.
Это был не Михаил: писала женщина по имени Ирина.
«Доброе утро! Скажите, пожалуйста, а бесплатно отдать коляску в госпиталь вы не могли бы? Раненым солдатам очень нужны коляски. Госпиталь рядом с нашим городом».
Олег поперхнулся остатками чая.
К происходившим на Украине уже пять месяцев боевым действиям он относился индифферентно. О них всё время говорили по телевизору — но помилуйте, кто в наше время, кроме пенсионеров и домохозяек, смотрит телеэфир? От факта, что Россия отправила свои войска на защиту донбасских республик, жизнь Олега, как и жизнь большинства его знакомых, никак не поменялась. Шок, испытанный в феврале от первоначальной новости, прошёл за пару недель, и всё вернулось в привычное русло. Да, в городе повсюду появились латинские буквы Z и плакаты с героическими призывами, но и они очень быстро стали привычными предметами ландштафта, на которые никто не обращал внимания. Некоторые знакомые жаловались на проблемы с доступом в заблокированные соцсети, но и это не коснулось Олега: ни одной из таковых он и раньше не пользовался, и только посмеивался над тем, сколько печали доставляет девушкам невозможность покрасоваться в сториз новым платьем.
И вот теперь его спрашивали, не готов ли он пожертвовать коляску для раненых… Олег никогда не служил в армии, честно получив категорию «ограниченно годен» за близорукость. Он представил солдата, ушедшего воевать сильным спортивным мужиком, а вернувшегося хромым или вообще без ноги или даже без обеих — и похолодел. Может быть, этого солдата дома ждут жена, дети, но теперь ему будет очень трудно заработать деньги на пропитание. Может быть, придётся просить милостыню на улице, как инвалидам войн в Афганистане и Чечне, каких Олег помнил в подземных переходах времён своего детства. Потом Олег вспомнил бабушку — той задорной, вовсе ещё не старой женщиной, всегда готовой играть с пятилетним внуком в прятки и догонялки в городском парке — а затем дряхлой развалиной, какой она стала в последний год жизни. Тогда она была не способна выйти на улицу без посторонней помощи и называла Олега то именем его отца, то дяди. Любой человек, нуждается в помощи, и раненый солдат ничем не отличается от его бабушки. Но точно ли коляска достанется раненым? В этом Олег не был уверен. В Интернете хватает обмана, и вполне может быть, что на самом деле ему пишет мошенник, желающий получить коляску бесплатно, а упоминание госпиталя — хитроумное давление на продавца. У военных госпиталей наверняка самое передовое обеспечение, и такие банальные вещи, как коляска, должны быть в нужном количестве. Да и, говоря честно, деньги получить хочется, коляску для бабушки когда-то покупал папа Олега…
«Отвечу обтекаемо», — решил Олег. — «В конце концов, Михаил написал первым, и я жду от него согласия посмотреть коляску».
«Здравствуйте! Мне уже написал один человек, и мы договариваемся, когда он посмотрит коляску. Нужду госпиталя понимаю, но некрасиво будет этого человека кидать, раз уже начали договариваться. Вот если не договоримся — тогда конечно же», — написал Олег и отправился мыть посуду, надеясь, что Михаил ответит первым, и прояснения, из настоящего госпиталя ли ему пишут, не произойдёт.
Однако, когда Олег вернулся к компьютеру, Михаил всё ещё не прочёл сообщение, а вот Ирина написала «Большое спасибо!» и была онлайн.
«Не за что, я пока ничего не сделал», — дежурно написал Олег, пожав плечами.
На экране мелькнул значок, что собеседник печатает, а затем появился ответ:
«Вы хотя бы откликнулись, многие вообще игнорируют» — и грустный смайлик в конце.
Олегу стало не по себе. В голове промелькнула мрачная картина больничных палат, где лежат прикованные к постели раненые, и никто не хочет им помочь. Стал бы мошенник писать такое? Вряд ли. А вот в равнодушие людей Олегу верилось. Большинство его знакомых бескорыстно помогали только членам семьи и самым близким друзьям, но никогда бы не подошли к незнакомому человеку, которому стало плохо на улице. Знал Олег и тех, кто считал российское государство неправым — эти проигнорировали бы просьбу помочь солдатам не из равнодушия, а из принципа. Но кто-то же должен им помочь?
«Если Михаил не станет смотреть коляску, я отдам её госпиталю», — решил Олег.
День прошёл для него как в тумане, и виной тому была вовсе не давящая на мозги душная июльская жара. Мысли Олега путались, а сердце билось быстрее, чем следует. Что, если Михаил купит коляску? Тогда Олег останется с деньгами и жалостью, что упустил шанс совершить доброе дело. Но что, если никакого доброго дела нет, Олег наивный дурачок, а Ирина — всё-таки мошенница, а в настоящих госпиталях всё с колясками нормально?
На часах было уже восемь часов вечера, когда Михаил зашёл в сеть и разбил сомнения сообщением «Выбрал другой вариант, подешевле». Олег вздохнул и написал Ирине:
«Готов отдать коляску в госпиталь, но хочу убедиться, что вы не мошенник — сами понимаете, в Интернете сейчас верить никому нельзя. Я могу вместе с вами отнести коляску прямо в госпиталь?»
Ответ пришёл через полчаса:
«Спасибо вам! Да, можете вместе со мной. Я из волонтёрской организации, и могу вас провести как волонтёра. Встречаемся завтра в 13:00» — далее шло название железнодорожной платформы в ближайшем пригороде, в пятнадцати минутах ходьбы от которой находился госпиталь.
***
Морщась от светившего в глаза солнца, Олег ступил на перрон и осторожно спустил из тамбура перевязанную скотчем коляску и пакет с планками для ног. Электричка, лязгнув дверьми, шумно укатила в область, а Олег стал искать на перроне Ирину.
Она оказалась девушкой лет тридцати, высокой, худощавой и коротко стриженной. На Олега она смотрела серьёзно и с некоторым презрением, как профессионал смотрит на взявшегося за его дело профана.
— Идёмте, нас ждут.
Дорожка от железнодорожной станции асфальтировалась последний раз ещё в прошлом веке, но, несмотря на постоянные выбоины и камни под ногами, Олег залюбовался окружающим пейзажем. Вдоль железнодорожного полотна вдаль уходило дикое поле, где цветы соседствовали со злаками в половину человеческого роста, а отдельные участки были захвачены белыми гроздьями борщевика. Дальше начинался лес из тонких прямых сосен.
«Хорошее место для больницы», — подумал Олег. — «Чистый воздух».
Дорожка от станции привела к проезжей улице, а та уткнулась в высокий забор. За забором виднелись те же сосны, а за ними — четырёхэтажное кирпичное здание.
— Пришли, — Ирина деловито посмотрела на Олега. — Надеюсь, вы не забыли паспорт?
Преодолев КПП, где охранник долго сверял паспортные данные со списком, Олег и Ирина оказались на небольшой площади перед широким крыльцом, ведущим к пластиковым дверям госпиталя. Слева, по идущему вокруг здания проезду для автомобилей, к ним спешила низенькая полная женщина в фиолетовом хирургическом костюме.
— Ирина Витальевна, извините, чуть не опоздала вас встретить! А этого молодого человека я вижу впервые, новенький?
— Это наш жертвователь, — Ирина посмотрела Олегу прямо в глаза, словно намекала: «Не говорите глупостей!».
— Меня зовут Олег.
— А я Наталья Сергеевна, врач травмотолого-ортопедического отделения, — женщина улыбнулась и махнула следовать за ней.
Олег думал, что они поднимутся по крыльцу и войдут, но Наталья Сергеевна повела их на другую сторону здания, к служебному входу. Перед ним находился уютный дворик для прогулок больных. На одной из скамеек, поставив рядом костыль, сидел мужчина лет тридцати пяти-тридцати семи с обветренным загорелым лицом. Увидев приближающихся людей, он встал и, опершись на костыль, похромал навстречу.
— Твоя? — спросил он Олега, когда расстояние между ними стало достаточным, чтобы не кричать.
— Да, я отдаю коляску покойной бабушки, — ответил тот прежде, чем Ирина или доктор Наталья Сергеевна успели что-то сказать.
Мужчина остановился в нескольких шагах. Ростом он был выше всех присутствующих, где-то метр девяносто.
— Молодец, — сказал раненый, хлопнув Олега по плечу. — Бабушка была бы рада. Хочешь знать, для кого эта коляска?
Олег кивнул.
— Валере Портнову не повезло наступить на мину, — в голосе раненого была горечь. — Мы с ним служили в одном батальоне. Рисковый парень. Иногда только так и надо — он вынес ребёнка из дома, куда угодил вражеский снаряд, пока другие медлили. А иногда… Если бы он не спешил тогда или прошёл на пару шагов правее! Но что теперь… Собирается освоить протез и вернуться на фронт добровольцем.
— Сержант Колодин, вам следовало бы быть в столовой, а не находиться здесь в обеденное время, — Наталья Сергеевна недовольно прервала рассказ о сослуживце.
— Не забывайте, что вы, и ваши товарищи окончательно выздоровеете тем быстрее, чем точнее будете выполнять рекомендации врачей!
— Я уже пообедал, — Колодин сел обратно на скамейку. Олег смотрел на него с испугом. Что сказал бы этот только недавно бывший на фронте человек, если бы узнал, что Олег подозревал в Ирине мошенницу, и что вообще сначала надеялся, что продаст коляску Михаилу? И остался бы неизвестный Олегу боец Портнов без возможности выздороветь быстрее. Олегу стало стыдно, но думать о своих переживаниях дальше было некогда: он последовал за Ириной и Натальей Сергеевной внутрь здания.
За тёмной дверью служебного входа оказался длинный коридор с белым плиточным полом и светло-жёлтыми стенами, на которых на уровне около метра над полом были прикреплены поручни — на них могли опираться при ходьбе больные, которым трудно передвигаться. Пахло лекарствами, дезинфицирующими средствами и едой — судя по гулу голосов и звяканью столовых приборов, столовая находилась за ближайшей, полуоткрытой дверью.
Наталья Сергеевна позвонила по телефону, и из глубины коридора вынырнул мускулистый санитар, которому Олег передал коляску вместе со всеми комплектующими.
— Нам нужно обсудить некоторые вопросы, подождите во дворе, — сказала Олегу Ирина, и обе женщины удалились в одну из дверей в дальней части коридора.
Олег повернулся было назад, но любопытство переселило, и он, сделав четыре шага по коридору, заглянул в столовую. За ближайшим столом сидели мужчины в больничной одежде, большинству было лет двадцать пять-тридцать, некоторым под сорок. Обедая, они разговаривали и смеялись. Было трудно поверить, что сюда они попали с передовой, оттуда, где убивают.
Олег вышел во двор, не зная, что и думать. Каждый из раненых солдат выглядел самым обычным человеком, таким же, как сам Олег — но каждый прошёл то, чего Олег не смог бы и представить. А кто-то, как Портнов, ещё и собирался вернуться обратно на войну. Олег опустил глаза и посмотрел на свои ноги. Ими он ходил, катался на велосипеде, играл в футбол… И до сегодня не задумывался, что можно потерять ногу в сражении, и при этом желать вернуться туда, где это произошло.
Сержант Колодин всё ещё сидел на скамейке, подставив руки летнему солнцу.
— Скажите, пожалуйста, — Олег замялся, не зная, как сформулировать вопрос.
— Как… там? Страшно?
— Там? — в глазах сержанта мелькнуло сомнение — должно быть, он не был уверен, что Олег сможет понять ответ. Затем Колодин перевёл взгляд на верхушки сосен. — Там страшно и не страшно одновременно. Страшно, потому что в любой момент можно умереть, не успев ничего сделать. Страшно смотреть, как враги бомбят жилые дома. И не страшно, потому что даже если ты умрёшь или будешь ранен, знаешь, что это не зря. Что это поможет принести мирную жизнь местным жителям. И ты просто продолжаешь делать своё дело.
— Вы тоже туда вернётесь? — ответ действительно показался Олегу слишком сложным.
Колодин засмеялся.
— А кто мне помешает, эти лекари? Что они понимают… Ещё ничего не кончилось, а я хочу увидеть нашу победу. Поучаствовать в ней. И Валера Портнов хочет. И остальные.
Олег вспомнил, как не сразу согласился на просьбу отдать коляску раненым, успокаивая себя доводом, что Михаил написал первым, и опустил голову. Скоро ли она будет, победа, если все будут медлить, как он?
— Мы победим, — успокоил его Колодин, иначе истолковав неловкость Олега.
— Обязательно победим, если такие хорошие люди, как ты, будут помогать таким парням, как Валера Портнов. Будь здоров, — и сержант похромал к служебному входу.
Олег растерянно посмотрел ему вслед. Он совсем не ощущал себя хорошим человеком и слабо представлял, что нужно сделать, чтобы таким стать.
***
Они покинули территорию госпиталя молча, пройдя через турникет под усталым взглядом охранника. Солнце стояло высоко, воздух прогрелся градусов до тридцати — и Олег был вынужден вытереть рукавом пот со лба. Медленным шагом они двигались обратно к железнодорожной станции. Увиденное и услышанное в госпитале никак не выходило у Олега из головы. Ему казалось невероятным, что мир вокруг продолжал жить своей жизнью. Навстречу, на ходу обсуждая телесериал, прошли две одетые по-летнему откровенно девчонки. На платформе пожилая женщина кому-то громко жаловалась по телефону на ленивого мужа, не способного покрасить на даче забор. Усталый рабочий в мокрой от пота спецовке вёл неравную борьбу с зарослями борщевика — и никто из них не задумывался, что война, о которой писали в Интернете и говорили по телевизору, война, которой люди если и интересовались, то разве что как болельщики ходом футбольного матча, происходит не где-то далеко, а совсем рядом.
— Скажите, а вы часто ездите в госпиталь с помощью раненым? — спросил Олег. Ирина, всю обратную дорогу смотревшая в телефон, встрепенулась.
— Каждую неделю. Наш волонтёрский центр сейчас в основном занимается ранеными и беженцами.
Внутри у Олега что-то торкнуло, и следующие слова, которые он произнёс, были совсем не теми словами, какие он мог бы ожидать от самого себя ещё утром:
— А к вам можно вступить? Стать волонтёром?
На лице Ирины впервые за день появилась улыбка.
— Мы будем очень рады.
Роман РАЗЖИВИН, г. Санкт-Петербург
А ЧТО БЫ ТЫ ВЫБРАЛ?
— Саня, а что бы ты выбрал: пучеглазить десять лет или чтобы медведь съел тебя на обед?
— Пучеглазить десять лет? Это как?
— Да какая разница, выбирай!
— Ну, если пучеглазить десять лет, то они ведь всё равно пройдут, да? А если медведь, то это грустно, конечно. Первое! О, а ты… — Саша дёрнул плечом и подтянул лямку ранца, — Вован, а что бы ты выбрал: угнать папину машину или съесть сардину?
— Сардину? А это чего?
— А какая разница, выбирай!
— Что-то вкусное вряд ли сардина назовут.
— Ну так что? Что?
— Машину!
— Ого, мужик.
— Ну!
Вова и Саша шли из школы домой, упираясь плечами в лямки своих ранцев, словно бурлаки, тянущие корабль. Вяло шаркали они по сырому асфальту, пиная мятые пластиковые бутылки и прочий мусор. Они почти всегда ходили дорогой вдоль бетонного забора, за которым возвышалось брошенное здание бывшей типографии. Родители и того и другого запрещали ходить по безлюдным улицам, но друзья раз за разом выбирали этот путь.
— А что бы ты выбрал: весь год одни только тройки или спать на каменной койке? — Саша дёрнул правым плечом и подтянул лямку.
— Сань, алё, у меня и так одни тройки. Зырь, колба какая, пойдёт? — Вова остановился напротив мусорного бака, глядя на пустую пластиковую бутылку, и бухнул свой ранец на асфальт.
— Угу… — промычал Саша и дёрнул ногой.
— Давай, ты первый.
Саша вдарил ногой по бутылке. Она закрутилась в воздухе и, стукнувшись об угол мусорного бака, упала на землю.
— Нормас, Саня! На семёрочку, а?
— Ну, пусть, — промямлил Саша.
Вова подбежал к бутылке.
— Ща я ей тресну!
Он толкнул бутылку на центр тротуара, уверенно подошёл к ней, прицелился, сжал кулаки, выпрямил плечи, шумно выдохнул и умело подсëк её так, что она взлетела и, как пушечное ядро, мягко опустилась в мусорный бак.
— Видал!
— Ого, Вован, могёшь. Десяточка типа?
— Ну!
— Быстро мы её, — сказал Саша и пошёл по тротуару.
— Да погоди, ты, Сань! Давай ещё раунд.
— Ну… колбы-то нет, — негромко произнёс Саша, стесняясь перед внезапным прохожим их странного занятия.
— Ща будет, — бодро ответил Вова.
Вова скрылся за мусорным баком. Саша, дважды дёрнув плечом и ногой, взглянул вслед уходящему мужчине. Он надеялся, что тот за ними не наблюдает. К своему стыду, он обнаружил, что мужчина несколько раз обернулся и даже ненадолго остановился, глядя на школьников. Из-за бака шумно вылетела бутылка, Саша вздрогнул, за бутылкой выскочил Вова.
— Зацени, эта с водой! Ща полетит! Ты чё такой?
— А? Да мужик вон странный.
— В жёлтой куртке? Чё-то грязный он, шмыга какой-то. А те не пофигу? Ща мы его. — Вова установил бутылку по центру бака, — Давай, Санёк, покажи.
— Вован, ты-то рядом со школой живёшь, а мне домой ещё пёхать, — дёрнул Саша правым плечом.
— Да лан тебе, Сань, немного сыгранём. О, а что бы ты выбрал: выпить из колбы ту воду или чтобы только для тебя одного прям всю жизнь на улице самую плохую погоду?
Саша тяжело вздохнул, дёрнул ногой и без желания ткнул бутылку.
— Ну алё, давай нормально, не считается, — ткнул Вова бутылку обратно, — и по правилам нельзя не отвечать, ну.
Тогда Саша разбежался и с криком «Погоду!» всадил по бутылке так, что та улетела через забор, зазвенел шквал осколков.
— Блин, Саня! Ну ты то нифига, то дофига.
— Давай дёру, чё стоишь?! — уже рванул Саша.
— Да пофиг, заброшка же — стоял, не шелохнувшись, Вова.
Саша остановился и машинально бросил взгляд туда, где минутой ранее видел мужчину. Вова подошёл ближе к забору и поднял палец вверх: «Тсс» — друзья затихли.
— Бу! — резко развернулся Вова.
— Блин! — подпрыгнул Саша, — дурак, что ли?
— Да лан тебе, слышишь? — Вова снова поднял палец вверх, — тишина вообще, нет там никого.
— Ну да, нету…
— А помнишь русичка рассказывала, что там бомжи живут?
— Помню.
— Пойдём позырим.
— На бомжей? Ты серьёзно? — Саша дважды дёрнул плечом.
— Да гон это всё. Пойдём позырим чё ты разбил, — Вова направился к забору, — я пока колбу искал, видел там дыру.
— Вован, мне домой пора, я мамке обещал помочь.
— Да лан те, если не хочешь, то рюкзак мой посторожи.
Вова скрылся из виду, до Саши доносились лишь какие-то шорохи.
— Саня! А чё бы ты выбрал? — кричал Вова уже из-за забора, — жить с бомжами или спать в пижаме?
— Вовандер, блин! — процедил сквозь зубы Саша, озираясь по сторонам.
— А?! — крикнул Вова.
Саша поднял ранец Вовы и понёс его в сторону бетонного забора. Он увидел дыру в его основании и кучу мусора вперемешку с прошлогодней ломанной крапивой.
— Ну так что насчёт моего вопроса, Саня? — продолжал кричать Вова откуда-то из внутренностей заброшенной типографии.
— Да задолбали твои вопросы, — пробурчал под нос Саша.
Саше пришлось сесть на корточки и аккуратно шаг за шагом протискиваться через неудобный лаз. Дёргая плечом, он задевал пачкающий куртку бетон и продолжал держать перед собой ранец товарища, чтобы не запачкать и его. Саша оказался за забором и готов был встать, как дёрнул правой ногой и скользнул по жидкой грязи. Он потерял равновесие и угодил коленом прямо в кучу битого стекла под окном типографии.
— Ай! — крикнул Саша, обнимая ранец товарища на земле.
— Чего там? Забрался? — спрашивал Вова.
— Да я ногу расфигачил.
— Ха-ха! Растяпа, — высунулся из окна Вова, демонстрируя в руках пластиковую бутылку с водой.
Вова перелез через подоконник и спрыгнул к лежащему на земле Саше.
— Давай мне его, — накинул на одно плечо ранец Вова и направился обратно к окну, — пойдём чё покажу, там крутямба такая.
— Блин, Вован, я штаны порвал! Мамка убьёт же, ну, да и колено болит сильно.
— Ну, в следующий раз аккуратнее будешь, — ответил Вова, взбираясь на подоконник.
Саша, сидя на земле, немного попыхтел от досады, дёрнул дважды правым плечом и, смахивая грязь с колена, обнаружил на нём следы крови.
— Блин, больно-то как… Вова, мне домой надо!
— Да погоди ты немного, иди сюда, потом пойдём, — доносился из окна голос Вовы.
Саша стал аккуратно приподниматься. «Ай!» — вскрикнул он, встав на правую ногу. Хромая, с тяжёлым ранцем за спиной, подошёл он ближе к окну.
— Да ты внутрь зайди, так не увидишь!
— Да я не поднимусь, колено… а дверь-то тут где?
— Вон, — махнул Вова рукой в сторону высокого борщевика.
Саша скинул ранец и перекинул его внутрь здания, на руках он приподнялся на подоконник и перебросил себя вслед за рюкзаком. «Ай! Колено!» — нелепо опершись на груду кирпичей, воскликнул Саша. Он дёрнул левой ногой и задел стеклянную зелёную бутылку, которая закрутилась на бетонном полу, издавая свистящие звуки. Повсюду лежали кучи разного мусора, ворохи старых газет и битый кирпич. От пыли засвербело в носу. В кровле зияли дыры, отчего внутри здания было светло, как на улице.
— Во, смотри! — указывал Вова рукой на стену.
На всю стену красовалось сочное граффити в виде толстых червяков с руками, в которых держали они маленьких человечков безо рта, но с одним глазом.
— Ну, круто же? — воодушевлённо спрашивал Вова.
— Ага, — безучастно отвечал Саша.
— А что бы ты выбрал, Саня, быть толстым червяком или безвольным дураком?
— Второе… Апчхи! Ух, ну и пылюга.
— Будь здоров! — раздался голос со стороны окна.
— А?! — в один голос воскликнули Саша и Вова.
С подоконника внутрь здания спрыгнул мужчина в грязной жёлтой куртке. Медленно с хитрой улыбкой на лице подходил он к школьникам.
— Ну чё, парни, делаете?
— Да ни-ч-чё, — дрожащим голосом ответил Саша и три раза дёрнул плечом, — гра-ф-фити смотрим.
— А я вот тоже посмотреть зашёл, — говорил мужчина, глядя на красочную стену, — на телефоны ваши да на деньги.
Саша забегал глазами, дыхание его сбилось, Вова стоял уверенно, твёрдо глядя в глаза врагу.
— Ну что глаза таращим, счастью своему не верим? Давай-давай, достаём чего есть.
— А у нас ничего нет! — с вызовом воскликнул Вова.
— Ха! — усмехнулся мужчина и поднял с пола стеклянную бутылку, — мне-то не затирай, давай по-добру, — он со всей силы метнул бутылку в нарисованного толстого червяка. Стены вздрогнули.
— Да есть-есть, да, — обомлев произнёс Саша, — давай, Вован, отдадим, ну ты чего, — обратился он к Вове так, чтобы мужчина слышал.
Дрожащей рукой Саша достал из кармана брюк свой телефон и протянул грабителю.
— Деньги давай тоже, родители не дают, что ли?
— Дают, — Саша шарил по карманам, напрочь забыв, куда обычно кладёт деньги, которые даёт ему утром мама, он дёргал то плечом, то ногой, что усложняло поиски, — спустя полминуты он вытащил из куртки двести рублей и мелочь и протянул их мужчине. Вова продолжал стоять неподвижно.
— А ты чё выберешь? — обратился к нему мужчина, — счастливую жизнь или… — он достал нож из внутреннего кармана куртки.
Вова цокнул языком, презрительно взглянул на своего друга, и повторил те же действия, что и Саша.
— Молодцы, — сказал мужчина, распихивая добычу по карманам, — слышь, что ты дёргаешься? — обратился он к Саше.
— Б-болезнь у меня…
— Б-болезнь у него, лечиться надо!
— Шмыга… — сплюнул Вова.
— Чё сказал?!
— Вован, ну спокойно… — пытался угомонить друга Саша.
— Вот-вот, дружка-то своего послушай, пацан. Повезло вам, настроение у меня хорошее. Я ща уйду, но… — он нагнулся и поднял пластиковую бутылку с водой, — вы выйдете отсюда, — он указал пальцем на Сашу, — когда у тебя штаны высохнут.
— Что? — Саша сделал шаг назад и скорчился от боли в колене.
Мужчина подошёл к Саше, открутил крышку на бутылке, и вылил воду ему на брюки. Откинул колбу в сторону и со смехом сказал: «Давайте, пацаны, удачи!»
Он ушёл так же, как и пришёл. А друзья стояли на месте, даже не глядя друг на друга.
Спустя минуту Вова молча направился к окну и ловко перемахнул на улицу.
— Вован, погоди! — крикнул Саша и дёрнул правой ногой, присев от боли в колене.
Саше пришлось сквозь боль поспевать за другом. Вова стоял напротив мусорного бака, когда Саша неуклюже протискивался через пролом в заборе.
— Вован, ну погоди.
Саша, запыхавшись, дохромал до Вовы. Вова отряхивал одежду и не глядел на Сашу.
— Вован, ну ты чего?
— Я чего? У меня только что телефон отобрали, — бросил Вова.
— Так у меня тоже, Вован.
— Так из-за тебя и отобрали. Так тебе и надо.
Саша не знал, что ответить, Вова пошёл в сторону короткого пути к дому.
Минуты три друзья молчали, Саша уже приловчился волочить за собой правую ногу так, чтобы поспевать за шагом Вовы. Тот шёл, сунув руки в карманы и пиная перед собой кусочек красного кирпича.
— Вован, я пижаму выберу, — с бессмысленной улыбкой сказал Саша.
— Чего? Какую пижаму?
— Ну, ты спрашивал… жить с бомжами или… — Саша подтянул лямку ранца и дёрнул левой ногой, — пижаму, по правилам нельзя же не отвечать, а я тогда не ответил.
Вова молчал.
— Вован, может, не будем сворачивать? Мне здесь совсем дальше, я не дойду.
— Иди, мне-то чего?
— Вова, ну! — остановился Саша, — у него же нож был, ты что, не видел?
— Я видел, что ты отдал ему телефон и деньги до того, как он достал нож,— ответил Вова, продолжая идти и пинать кирпичик.
— А что я должен был делать? — говорил Саша всё громче, продолжая стоять и дёргать ногой.
— Всё из-за тебя, — еле расслышал Саша отдаляющегося от него друга.
— Что из-за меня-то?! Мы оказались в заброшке, потому что ты туда полез! — уже кричал Саша. —Мы и ходим тут только потому, что тебе здесь ближе!
Саша не расслышал, что ответил Вова, а, может быть, он вообще ничего не ответил. Вова стоял и пытался прицелиться кусочком кирпича в открытый люк канализации недалеко от дороги. Саша резким движением скинул ранец на землю.
— Да ты задолбал меня уже!
Вова развернулся.
— Что ты сказал?
— Да то! Ты со мной и дружишь только потому, что у меня компьютер есть! — кричал Саша.
— А с тобой чё, много кто в классе общается, дёрганый? Голос прорезался?
Возникла тишина, Саша тяжело и часто дышал. Вова говорил громко.
— Короче, либо идёшь со мной дальше по этой дороге, либо сворачиваешь на свою, и только порознь. Выбирай! — развернулся Вова спиной к Саше.
— Вован, да я же не это имел ввиду… ай! — замялся Саша и дважды дёрнул больной ногой, — я же…
— Выбирай! — гаркнул Вова и ударил по кирпичику со всей силы. Тот угодил точно в открытый люк, раздался глухой удар.
Послышался слабый стон. Друзья прислушались, стон повторился с усиливающимся эхом.
— Это оттуда! — указал рукой на люк Саша и похромал в его сторону.
Вова и Саша аккуратно заглянули в открытый люк.
— Ах! — вздрогнул Саша.
— Ха-ха-ха! — залился смехом Вова.
Саша с ужасом взглянул на друга.
Мужчина в жёлтой куртке лежал на спине на дне колодца, ноги его неестественно согнулись под телом, а голова прислонилась к стене. Он едва шевелился и постоянно стонал.
— Вы живы?! — крикнул Саша и дёрнул плечом.
— Кто-то… есть? — выдыхал он слова, — помогите… позвоните в…
— Ты у нас телефоны отобрал, шмыга поганый, вот и звони сам! — бесновался Вова.
— Вова! Прекрати! — кричал Саша.
— Пацаны, это вы…? Прошу, помогите, — приоткрыл глаза мужчина и понемногу стал приходить в себя, — здесь не ловит… Простите меня, пацаны. Не губите…
— Да мне плевать! — кричал Вова.
— Мы найдём кого-нибудь! — кричал Саша, — погодите немного!
Саша смотрел по сторонам и никого не видел, Вова, казалось, наслаждался зрелищем и не собирался двигаться с места.
— Вова! Надо найти кого-нибудь! Я не могу с больной ногой…
— Ты слышал, что я тебе сказал? Мне плевать! Так ему и надо… — добавил он спокойным голосом, — а ты, если хочешь, то спасай, ищи кого-нибудь, только телефон мне завтра в школу принеси, понял?
На этих словах Вова развернулся и пошёл дальше по улице. Саша не проронил ни слова. Он метался из стороны в сторону насколько позволяла больная нога и понял вскоре, что не успеет найти подмогу.
— Вы тут? — прозвучал голос мужчины.
Саша лёг на живот и подполз по сырой земле ближе к люку, чтобы лучше слышать мужчину.
— Только я, — ответил Саша, — простите, я не могу найти никого.
У Саши наворачивались слёзы. Мужчина кряхтел и пытался пошевелиться, но у него ничего не получалось.
— Я, кажись, себе всё переломал…
Саша задрожал, слёзы потекли по его щекам, ещё никогда он не видел чужих страданий в такой близости.
— Я выбрал… — прошептал он сбивчиво, — я выбрал.
Саша аккуратно встал, утёр слёзы, прихрамывая обошёл люк, и поставил здоровую ногу на ржавую кривую ступеньку. Он в последний раз обернулся, посмотрев по сторонам, и понял, что никого поблизости нет.
— Дружище, спасибо тебе… век не забуду, — доносился слабый голос мужчины.
Саша ухватился руками за поручни лестницы и сосредоточенно переставлял ноги со ступеньки на ступеньку. Худая лестница отвечала скрипом на каждое движение Саши.
— Прости меня… за штаны, за всё прости…
Саша старался не слушать мужчину и держал во внимании только ступеньки. Руки тряслись, дважды дёргал он плечом, останавливался и снова переставлял ноги сквозь боль. Саша добрался до самого дна, взглянул наверх, и сердце его съёжилось. Снизу сырость и холод пробирались под куртку, отчего Саша дрожал ещё сильнее. Переломанный человек лежал под его ногами, и от него веяло смертью.
— Дружище, как тебя зовут? — простонал мужчина. Его голос устрашающе отдавался эхом.
— Саша, — ответил Саша и присел на пол колодца, прислонясь спиной к холодной стене. В полумраке он разглядывал мужчину со сковывающим любопытством.
— А, да, точно, Саша… А я Дима, ох… — он попытался пошевелить левой ногой, но ему это не удалось.
Саша впервые взглянул Дмитрию в лицо и увидел не грабителя и не бандита, а обычного человека. Дмитрий не открывал глаза и на лице его читалось холодящее душу спокойствие. Саша вздрогнул, вспомнив, что такое же спокойствие уже видел он однажды на лице своей покойной бабушки, лежащей в гробу. Но врывающиеся в реальность стоны Дмитрия напоминали, что этот человек принадлежит тому же миру, что и Саша.
— Ты настоящий мужик, Саша. Телефоны ваши у меня… в кармане вон, слева, — слегка мотнул он головой, — а мой где-то справа лежит, я пытался…
Саша привстал, дёрнул плечом и, приблизился к Дмитрию. Он видел, как неровными толчками вздымается его грудь: Дмитрий, казалось, дышал всё тяжелее и отрывистей. Саша увидел вблизи его скрюченные ноги и невольно поморщился, ему не хотелось прикасаться к обезображенному телу Дмитрия. Саша набрал воздух и залез рукой во внутренний карман его куртки, нащупал он рукоять ножа и выдернул руку, словно обжёгся, сунул её обратно и тут же нашёл телефоны.
— Не воруй люк от колодца — сам в него упадёшь, — произнёс с трудом Дмитрий и попытался посмеяться. — Честное слово, Саша, никогда никого не грабил, жизнь заставила.
— А дальше что? Честной жизнью жить будете? — склонившись над Дмитрием спрашивал Саша.
— Честное слово, Саша, я уже ей живу, открылось, дал Бог. С тех пор, как сюда провалился, — Дмитрий тяжело дышал, по уставшему лицу его покатились слёзы. — Видит Бог, — говорил Дмитрий слабым прерывающимся голосом, — что чист я перед ним теперь. Как только всё кончится, в церковь пойду, Саша, обязательно пойду, — Дмитрий приоткрыл глаза и взглянул на Сашу сквозь слёзы. — За тебя молиться буду и за жизнь чистую.
— Ладно, потерпите, — проглотил Саша ком в горле, — мне наверх теперь.
Саша вновь взглянул туда, откуда бил притягивающий и такой безопасный дневной свет. «Смогу ли?» — взглянул Саша на Дмитрия ещё раз и решил: «Смогу».
Он положил телефоны в карман куртки и на руках подтянулся на первую ступеньку. Также сосредоточенно он стал переставлять ноги. Путь наверх оказался тяжёл для его больного колена, и оно его предательски подвело. Нога соскочила, Саша схватился руками за ржавую ступеньку, но та не выдержала столь резкой нагрузки и переломилась, сбросив Сашу обратно на дно. Саша ударился затылком о стену колодца и потерял сознание.
— Саня! Саня! — смутно звучало в темноте.
Саша чувствовал, что он на чём-то лежит, но не может пошевелиться. Всё тело полнилось тяжестью, голова не поднималась, мысли перекатывались, как чугунные ядра. Саша насилу смог приоткрыть глаза, но ничего не разбирал.
— Саня! Живой, ну?!
— Во… ван, ты? — простонал Саша.
— Ну! Я до дома дошёл и…, — запыхавшись объяснял Вова, но Саша не успевал понимать слова друга, слыша лишь обрывки фраз где-то вдалеке: — я ж так и думал, что… а как рюкзак твой… то сразу всё…
Саше удалось открыть глаза, он видел расплывчатое облако вместо Вовы, вокруг мельтешили чьи-то силуэты, всё переливалось сказочными яркими цветами и звуками внутри и снаружи.
— Саша, привет! — коротко и чётко прозвучал голос Дмитрия в пространстве или в голове Саши и навсегда растворился в вечности.
— Дмитрий? — едва произнёс Саша.
— Какой Дмитрий? Мужик, что ли, тот?
— Ну…
— Умер он. Тебе повезло… прям на него… — Саша едва разбирал обрывки фраз, — и тебя бы не спасли… прости меня… Обещаю, что…
— Ага…
— Сань, — бодрым голосом произнёс Вова, — а что бы ты выбрал…
— Стой. Вов, хватит… — прервал его Саша и прикрыл глаза.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Я держала руль ослабевшими руками. Вот ещё один перекресток позади. Словно со стороны услышала свой вздох мимолётного облегчения. Мимолётного, потому что до выезда из города ещё два квартала. На трассе станет спокойнее.
Права я получила пару недель назад, а машину с рук купила вчера. И тут же затеяла такую серьёзную поездку. Я, наверное, умом тронулась. Но как иначе добраться туда, куда автобусы не ходят?
Из города я выбралась, это хорошо. Начала чувствовать руки и как-то даже осмелела. Более того, получила прилив адреналина и уверенность, что я доберусь до места назначения невредимой. А до места назначения оставалось ещё сорок километров по трассе и двадцать по лесной дороге. А в лесу вообще не страшно. Встречные машины там редкость, столкновения не будет. Существует опасность свалиться с дороги в какой-нибудь овраг, но настрой у меня был довольно-таки оптимистичный. Но только лишь на этот счёт. Об остальном я предпочитала не думать. Пока. Иначе нервное напряжение действительно сведёт меня с ума.
Лесная дорога лежала волнами. Я спускалась в очередную ямку медленно-медленно, а выныривала резко и с азартом. Мимо мелькали старые ели, такого глубокого оттенка зелёного, что казались почти чёрными. Чёрные ели прореживал берёзовый молодняк с нежно-зелёной листвой. По мере того, как я продвигалась вперёд и вглубь, берёзы становились всё выше, а ели как будто светлели. Неожиданно показалась кирпичная кладка сгоревшей десять лет назад школы. Я добралась.
На заднем сидении машины лежал запас провизии на несколько дней и сумка с одеждой. На всякий случай. Я взяла с собой маленький рюкзак и оставила машину у спуска под гору, на месте, где когда-то стоял старый коровник. Прошла по древнему тротуару, аккуратно ступая на гнилые доски и ежесекундно рискуя провалиться в сырость. В двух шагах слева — лес и болото. Справа некогда проезжая дорога, но сейчас тоже болото, а за ним сухостой.
Я шла и чувствовала стеснение в груди. Смешанные чувства. Вроде всё очень знакомо, но другое, очень другое. Заболоченное, заросшее травой. Как во сне, когда тебе навязана якобы твоя реальность, но она чужда тебе, и ты подсознательно это понимаешь.
Желая пробудить важные воспоминания, я отправилась прямиком к двухэтажкам. Там я минут десять бродила меж развалин, не решаясь войти внутрь той, которая прежде была моим домом. Я была уверена, что внутри, сто́ит мне неудачно топнуть, меня засыплет ворохом бруса и досок.
Я заглянула в окно своей бывшей комнаты. Она была пуста и убога, но воображение тут же нарисовало мне залитые солнечным светом бордовые обои с розами, металлическую кровать, выкрашенную белой эмалью, и зелёное гобеленовое покрывало на ней. У окна тяжеленный письменный стол, ящики которого с трудом открывались. На двери — два маминых ситцевых халата. Один серый с розовыми лилиями, другой красный в мелкий белый цветочек. На книжной полке флакон духов из синего стекла и с грушей.
Всё в прошлом. Всё в памяти.
А теперь пора.
Я подходила к берегу реки. Там заросли крапивы и иван-чая подпирали покосившиеся заборы брошенных огородов. Вот бы нырнуть в эти заросли, как в детстве. Скрыться в них, раствориться в этом зелёном море, не обращая внимания на жжение кожи и копошение членистоногих в волосах. А почему бы и не нырнуть? Нельзя, некогда. Я уже опаздываю.
Неожиданно я споткнулась обо что-то и почти пролетела на несколько шагов вперед. Я оглянулась назад. Чьи-то ноги, босые и сверху до колен прикрытые розовой тканью с рюшами. А кто там выше — не видно, зарослями скрыто. А ноги бледные, почти белые, с синевой вен под тонкой кожей. И тишина. И нет движения.
Мне стало жутко. Голова опустела, как если бы я снова села за руль. И тут:
— Бу! — и женский смех привел меня в чувство.
— Розка! — выдохнула я с облегчением.
Вслед за ногами из травы выползла Розка, моя давняя подруга. Вся в шифоновых рюшах, кружевах. В ушах янтарные сережки, на голове крутые кудри. Всё как обычно — излишняя броскость, но и в то же время очарование, которому впору позавидовать. Подруга обняла меня.
— Пошутила, не дуйся, — сказала она своим грубоватым голосом, так не сочетавшимся с рюшами и всем остальным. — Я думала, ты уже не приедешь.
— А я приехала. Уже начали?
— Нет, тебя ждали, — Розка оценивающе на меня смотрела.
— Ну, идём тогда.
— Переодеваться будешь?
— Это обязательно?
Судя по взгляду Розки — обязательно. Я зашла со своим рюкзаком за ивняк и быстро сменила джинсы с футболкой на голубое атласное платье, кроссовки на туфли. Смешно, в самом деле, в деревне носить такие вещи. Розкина причуда. Я распустила волосы и вышла к подруге.
— Годится? — спросила я.
— Вполне.
Мы вышли к берегу. Я почувствовала дымок и тут же увидела костер. И толпу. Я растерянно бросала взгляд на каждое лицо, обернувшееся в нашу сторону. Лиц десять, а знакомых всего пять. И одно лицо — самое важное. Юрка. Те же густые брови и кривоватый нос. Он едва заметно улыбнулся.
— О, а вот и Ленка! Встреча выпускников почти в полном составе, — провозгласил Гришка. Он подошёл и легонько хлопнул меня по плечу.
Я огляделась, пытаясь понять, кто не приехал.
— Дэн отказался. И от встречи, и… вообще.
Наряженные были только мы с Розкой, остальные были одеты нормально. Розка встретила мой возмущённый взгляд совершенно спокойно. Она подвела меня к остальным, и я поздоровалась. Одноклассники, кроме Гришки и Розки — Андрюха, Людка, Макс и Юрка. Гришка и Розка уже два года женаты, с ними мы встречались в городе не раз, а вот остальных я не видела с окончания школы. Новыми знакомыми были жёны Андрюхи и Макса, Людкин жених и двое Гришкиных друзей.
— Вы, девчонки, вообще не изменились, — сказал Гришка. — Десять лет пролетело, как… десять дней. Школа закончилась, сгорела и деревня тоже того… Ну, тоже закончилась. Её же в тот год и закрыли?
— Да, — подтвердила Розка.
Последовали разговоры ни о чём. Они напрягали. Я знала, что все ждут конкретного разговора со мной, но начинать его не решаются. В скором времени берег окутали ароматы шашлыка и ершовой ухи. Вечерело. Я сидела на бревне, куда меня заботливо усадили, держала в руках пластиковую тарелку с ломтиком помидора и смотрела на реку. Ни одного движения на ней, даже удивительно. Только рой комаров над водой у осоки. Похоже на мысли в моей голове.
— Что ты решила? — вдруг выпалила Розка. И на меня тут же уставились абсолютно все в немом ожидании.
Я молчала.
— Мы тут все в деле. А ты? Просто на выпускной приехала? Или всё же что-то решила?
— Не надо на неё давить, — осадил Розку Гришка.
Розка хмыкнула. Церемониться со мной она явно не желала.
— На самом деле ты нам нужна. Очень, — сказал мне Гришка. — Но ты сама решай.
Я быстро взглянула на Юрку. Он внимательно смотрел на меня, но, поймав мой взгляд, отвёл глаза.
— Ну вот смотри. У нас всё готово, всё куплено. Нас здесь уже двадцать человек. Скоро приедут ещё девять. С тобой будет тридцать. Тридцать, понимаешь! — сказала Розка. — А потом ещё и ещё.
Гришка продолжил:
— Картошки мы посадили четыре здоровенных поля, морквы — одно. Сенокос начинаем завтра, на следующей неделе покупаем пятнадцать ягнят. Романовской породы, они вроде как самые мясистые. Коровы пока две будет, потом посмотрим. Сахар уже привезли, ягоды скоро пойдут, а там и грибы. Соль и холодильники для рыбы имеются. Дрова до следующей весны заготовлены. Интернет нормальный. Многие работают онлайн. Воспитатель у нас есть, помещение для сада — есть. Юрист есть, с бумагами на восстановление населённого пункта и на участки — всё пучком. У нас даже ветеринар есть! Врач нужен. А врача нет.
— В твоей старой квартире жить нельзя, но мы тебе нашли дом, от нас недалеко. Тёть Рита в нём жила, он ещё вполне приличный. Ремонт сделаем. А потом, как знать… Мы себе уже новый сруб поставили, — добавила Розка.
И снова все затаились.
— Хорошо! — тихо сказала я.
— Что? — пытливо уставилась на меня Розка. И все остальные.
— Хорошо, — громче повторила я. — Врач теперь у вас тоже есть.
Розка взметнула свои крутые кудри.
— Значит, остаёшься? — спросила она, едва сдерживая улыбку.
— Значит, остаюсь.
Розка меня обняла. Через её плечо я снова взглянула на Юрку. Он мне кивнул и, кажется, был доволен.
Я ощущала, как, наконец, начинаю успокаиваться. Весь этот день, да что уж тут говорить, последние полгода, я была накалена и почти кипела, словно чайник. Неопределённость и нерешительность нервировали. А теперь, когда решение принято — мой внутренний чайник перестал булькать, начал тихонечко остывать. Недавно казавшаяся чуждой реальность начала, наконец, обретать знакомые и родные очертания. Деревня моего детства и юности снова стала моей.
Этой ночью никто не спал. Гуляние продолжалось до утра. А утром я уехала в город, но только за тем, чтобы снова вернуться — вернуться домой.
ПОЭЗИЯ
«И присно, и вовеки, до сих пор»
***
Не встраиваясь в сумерек уют,
прострелы серебристые плывут,
змеятся оперением драконьим.
Над чёрным частоколом хвойных чащ,
над сонной глубиной озёрных чаш —
насмешкой над билбордовым неоном.
И кажется, откуда-то извне
всеведущий потусторонний свет,
исписывая свод, предупреждает
о том, что, не умея прочитать,
узнаем с опозданием опять,
когда уже не отвернуть от края.
Когда уже…
И не с кого спросить.
И снова мир в преддверии застыл
бессмысленного жертвенного гона.
А может быть, на нёбе у кита
такие же знамения видал
и толковал по-своему Иона.
В необъяснимый беззаконный бег
сияющих голубоватых лент
протянется живой утробный трепет —
из темноты, из самого ядра.
А за небесной рябью нету дна,
но кружит-кружит первородный пепел.
***
Красота в глазах смотрящего.
И я вспоминаю, как смотрела
на загорелых, проворных, смелых,
в волейбол, по щиколотку в песке увязая, играющих.
Для них это было самое важное дело,
принципиальное дело.
Уникальный в своем ритме счастливый танец.
Танец юности, беззаботности, бликов солнца,
расплескавшихся по глянцевито лоснящейся коже.
На десятки таких же по сути — ни капельки не похожий,
потому что запечатан в моменте:
каждой клеткой прочувствован, запечатлён и прожит.
Ах, какая была в них животворящая сила,
звонкоголосая неопалимая сила.
Господи, как красиво…
А я подавать умела разве что в аут,
и на приёме больно звенели предплечья,
расцветая назавтра бескрайними синяками.
Потому в волейбол я почти никогда не играла,
исподлобья взирая на торжество человечье.
В такие моменты они запасали энергию.
В такие моменты я запасала энергию.
Они — умножая чувство собственного всесилия,
я — принимая прекрасным чуждое, невыносимое.
От этого взахлёб колотилось сердце,
хотелось объять, раздать и обратно впитать сторицей.
И так раз за разом, из поколения в поколение…
Но, пожалуйста, Господи, не обувай их в берцы,
не выстраивай вдоль границы,
не стирай лица,
не прерывай поток.
Умов отмени затмение
или экономическую целесообразность
самого страшного, самого уродливого явления.
Ведь красота не утратит своё значение,
только если для неё останется место,
если продолжимся мы,
если не будет войны…
***
Полое солнце дремлет в озябшем воздухе:
белая-белая-белая даль без просини…
Чёрная сеть наброшена на рыжину.
Мне бы молочную стынь киселя небесного
в пригоршню зачерпнуть.
Мне бы собрать про запас золотого, медного,
чтобы оно до весны истекало светом бы
в выпотрошенном дому.
Но я стою посредине безлюдной улицы
и ничего из этого не пойму.
И ничего не могу. Только ждать и щуриться,
как бы оно само разошлось во мне —
полое солнце, простёртое бледным куполом —
в начисто обескровленной глубине.
***
Всё качается, знаешь, от знамени до креста.
Всё кончается даже у тех, кто живет до ста.
От сухого куста не останется и листа…
Растекаются лица, расползается пустота
ядовитым газом.
Превращаются планы в тонкий свечной дымок.
Ни терпенья, ни мужества не заготовить впрок —
пусть в конечном итоге каждый не одинок
оказался бы по желанию, если б смог,
узелок развязан.
И последний развязан, и прежние все узлы.
Расставания преждевременные тяжелы.
Но по пеплу мостов разбросанные угли
указуют отчётливо сухо — не сберегли.
Да и поздно плакать.
Между тем по проталинам бесится детвора,
утомительно неиссякаема и пестра,
посылает безоговорочное «ура»
в сердцевину седого облачного нутра,
в кучевую мякоть.
Посмотри на этих зверёнышей, посмотри!
Не сокрыто от них ни одной потайной двери,
их куда-то уносят июни и декабри,
чтоб в измотанных клонов по кальке перекроить
и огня не стало.
Где-то должен быть камень шлифованный, путевой,
у которого время натянуто тетивой,
чтоб в обратную сторону к станции нулевой,
заглушая считалкой густой энтропийный вой,
усвистать в начало.
***
Так мёдом недозрелый чернослив
в вечернем полумраке поливая,
болеть воспоминанием трамвая,
какого след десятки лет простыл.
И разобрали рельсы. И раздали
не по размеру платья, свитера…
Я вырастаю из себя и исчезаю,
заглядывая в дальнее вчера,
в медвяные такие вечера.
Там счастье — меж высоких фонарей,
где синее разбавлено пунцовым,
а «папа» не звучит ещё отцово
и «мама» — обречённо, как теперь.
Или цедить сквозь грушевую крону
текущее по небу молоко,
в нём бусинки мерцают и не тонут
разбросанных в прорехах огоньков.
Нетленно лето и компот из фруктов.
И я смотрю внимательно туда:
в замшелое бессрочное тогда,
что ныне, присно и вовеки будет.
В меня оттуда смотрит человек,
наивный незнакомый человек,
что верил в наилучшую из судеб.
Ему ложились в ноги чудеса,
хотелось изучать и осязать,
худое таяло, а лучшее сияло.
Но где-то состоялся перелом,
и смутное бесцветное «потом»
разбухло в непроглядную усталость.
Так павшим в Лету имя легион:
прозрачноглазым, вечным, золотым,
густы их чащи, реки глубоки,
и солнце светит с четырех сторон.
То были окончательно не мы,
но ясные стремительные сны
о том, как дети в мир вовлечены,
стихийно влюблены.
В осипший ветер, в сломанный забор,
в осенний неприкаянный простор…
И присно, и вовеки, до сих пор.
Наталья НЕПОРАДА, г. Москва
«Мы попробуем что-то вырастить…»
***
был ночью шторм, лихой и громкий,
а утро — тихий антипод —
взошло на зыбкий небосвод
и по его прозрачной кромке
поплыл коралловый восход.
и луч по берегу с дозором
бродил, отметив как скупы
осколки намывного сора,
что с грудой галечной крупы
волнами смешивались сонно.
и только после за чертой —
изломанной чертой прилива —
нашёлся крестик золотой,
поодаль спящий сиротливо.
и луч прилёг в его тени,
прочтя: «спаси и сохрани».
цепочка — стебелёчка тоньше,
сам крестик — невесом и мал,
но он лучился чем-то большим,
чем просто свет.
напоминал
о неизбывности ухода,
о том, что каждому дано:
моллюскам — пасмурное дно,
киту — открытых вод свобода,
судам — моря, Ковчегу — суша,
Титанику — удар и течь,
а нам — неведенье как душу,
как всё ещё живую душу
в штормах эпохи уберечь.
***
На тусклом и обшарпанном заборе
В черте промзоны бывшезаводской
Однажды утром появилось море,
Огромное лазоревое море,
Написанное опытной рукой.
Всю ночь под светом лунного жетона
Баллончик словно кисточка парил,
И всю палитру синего до тона
На полотне холодного бетона
Воспроизвёл старательный акрил:
Волны изгиб, сиянье водной взвеси,
Насхлёст небес, почти незримый чёлн…
И по закону жанра неизвестен
Остался автор.
Айвазовским Бэнкси
Был живописец в шутку наречён.
И город, на курорт похожий мало,
Стал чуть прибрежным пару дней спустя,
И потянулись к странному муралу
Зеваки, инстадивы, неформалы,
Что, видимо, не нравилось властям.
Банален был конец у этой сказки:
Как только спал людской ажиотаж,
Пришёл к забору человечек в каске,
Замазал всё густою серой краской —
Вернул однообразие в пейзаж.
На возмущенья редкие народу
Ответили спокойно, не дразня:
«Кривой забор — владение завода,
Художник тот — без племени и рода,
Его картина — глупая мазня «.
Я спорить бы, пожалуй, не посмела —
В стрит-арте я не смыслю ни черта,
Но это море будто бы шумело…
Я слышала сама: оно шумело,
И лился свет с бетонного холста.
***
Трещат причинно-следственные связи
Волокнами токсичного асбеста,
Магнитится к словам приставка «квази»
Как знак языкового манифеста:
Язык — он отражает суть процессов
Быстрее всех научных изысканий,
И новые слова сквозь сеть и прессу
Запрыгивают в разум и глоссарий.
А я хочу, чтобы словесный слиток
Очистился и стал бы драгоценным
И «Родина» от брани и с агиток
Вернулась бы на правильную сцену.
Ругательному слову «патриоты»
Вернётся первый смысл, могуч и тонок.
И при вопросе неизбежном «кто ты?»
Не будем подбирать формулировок.
***
Будет весна. Вот и солнце лениво щурится,
Ландыши зеленеют в озимом хворосте.
А из сети ползут новостные щупальца,
Тянут людей на дно инфернальной пропасти,
В пропасти — черти, вокруг всё живое выжжено,
Да и тебя сожгут, с ритуальной пляскою.
И ты бежишь от них в лабиринты книжного,
Где херувимы смотрят с открыток ласково,
Где с симметричных полок взирают классики,
Напоминая о превосходстве вечного,
Будто по всем тревогам проводят ластиком
И уверяют, что в целом бояться нечего.
Миг — и придавлен вновь мировой повесткою,
Лезут из инфополя эксперты-рупоры
И произносят что-то настолько веское,
Что свои радости сразу находишь глупыми…
Так и живёшь, без устали балансируя
И сомневаясь при каждой двоякой новости.
Что-то тебя наполняет теплом и силою,
Нечто обратное опустошает полностью.
Но есть задача. Мы ею отныне связаны:
Отгородить от праздности, от немилости,
И от любых мутаций
Росточек разума.
Будет весна!
Мы попробуем что-то вырастить.
ПИСЬМА
Пишет: ну как ты? Здоров ли, успешен, счастлив?
А у нас прохладно да ливни бывают часто,
Местные шутники покупают ласты,
Местные реалисты опять грустят:
В такую погоду на сердце особо глухо,
Апатия, сплин и внутренняя разруха.
Слушай, ты помнишь котёнка с подбитым ухом?
Он оказался кошкой. Родил котят.
Очень смешных, как то лето, весёлых, рыжих,
Сейчас для меня никого нет на свете ближе,
Они не дают раствориться в осенней жиже,
Ластятся и мурчат.
А я понимаю, как всё на планете зыбко,
Мне кажется, мы совершили тогда ошибку…
Мне кажется, мы совершили тогда ошибку!
Всё обрубив с плеча…
Он пишет: я знаю, что ты весела, красива,
А я в этом городе снова теряю силы,
Давят дела, автострады, жилья массивы,
Пыльные облака.
Местное счастье — впихнуться скорее в випы,
А я вспоминаю твой дом, у забора липы.
Да то, как калитка меня привечала скрипом
И пса вокал:
Я ему нравился, лаял тот пёс для форсу…
Ты старше на жизнь, несмотря на смешные косы,
Я только сейчас становлюсь хоть немного взрослым,
А был дитя.
Как всё непрочно в нашем проклятом мире.
Милая, что мы с тобой тогда натворили?!
Милая, что мы с тобой тогда натворили,
Шутя, шутя…
Они пишут друг другу длинные-длинные письма,
В которых рифмуются фразы, намеки, мысли,
Как этот стих.
Они пишут друг другу единственно верные письма…
Они никогда не отправят их.
ЗИМНЕЕ
На полустанке тишь и снег.
Картина мелом:
Спит лес, не разнимая век,
Под пледом белым.
Сверкает, словно стразы, лёд,
Сшиваясь с настом,
Штрихуют хлопья небосвод
Движеньем частым…
Но дрогнет прикорнувший рельс,
Разбудит шпалу:
Покажется дневной экспресс,
От бега шалый.
Как хлыст, пронзит пространство свист
Высокогласый,
Из снежной пыли сотни брызг
Покроют насыпь.
Сойдутся благость и порыв,
Вздохнут тревожно,
И воздух станет гулом, взвыв,
Сугробы — дрожью.
А поезд не прервёт полёт
Лихой и чудный
И не заметит как мелькнёт
Односекундно
Фонарь, скамья, дорога, лес
И след от санок…
Ты — мой полуденный экспресс.
Я — полустанок.
