РАЗВЕДКА ИДЁТ ВПЕРЕДИ

Повесть

Генерал сам инструктировал командира взвода пешей разведки в одном из своих полков. Дело, о котором шла речь, было чрезвычайно важное, и для выполнения его требовались особенно смелые и решительные люди. Комдив долго думал, кому поручить это задание, и остановил свой выбор на лейтенанте Чернове.

Приехав в полк, генерал заявил его командиру, подполковнику Шатову:

— Заберу я у тебя Чернова. Хватит ему взводным быть, пусть растет дальше. Вот он мне еще одно дельце сделает, и заберу. У тебя Нурбаев хорош будет. Парень, как говорится… — Генерал потряс кулаком в воздухе. — В полковой разведке вполне справится.

Подполковник Шатов, соглашаясь, что Нурбаев со взводом справится, про себя подумал, что Чернов неплохо мог бы продолжать службу и в своем полку — замечательный был бы помощник начальнику штаба. Однако спорить с комдивом не приходилось, и Шатов промолчал.

Сейчас все трое — генерал, подполковник и лейтенант Чернов — сидели в одном из домиков польского села, недавно освобожденного от немцев. По селу методически била вражеская артиллерия. Местные жители еще отсиживались в погребах, овощных ямах и щелях, прислушиваясь к тяжелому грохоту разрывов, гремевших через каждые три минуты с чисто немецкой пунктуальностью. В домике, кроме генерала и двух офицеров, никого не было.

Объяснив Чернову задачу, генерал сказал:

— Результат поиска должен быть у меня через сорок восемь часов. В течение этих двух суток боев на нашем участке не будет. По крайней мере, мы не начнем. За немцев не ручаюсь, но думаю, что первыми они не полезут. Немцы измотаны и копят силы. Людей с собой бери самых надежных, но немного. Только, смотри, выполняй основную задачу, разные фортели и выкрутасы не выкидывай. В прошлый раз ты мне притащил немецкого комбата. Это-то хорошо. Но за каким бесом тебе понадобилось тащить его любовницу?

Генерал пристально взглянул на разведчика. Чернов встал. Он был высокого роста и очень молод, не более двадцати пяти-двадцати шести лет. На загорелом лице его перекрещивались два шрама. Но шрамы не безобразили лица, только делали его суровым, а в бою, вероятно, страшным. Сухой, хрящеватый нос и тяжелый, упрямо выдвинувшийся вперед подбородок говорили о гордом и энергичном характере лейтенанта.

Чернов стоял вытянувшись, и его спокойные внимательные глаза выдержали прямой, испытующий взгляд генерала. Разве только в самой глубине их сверкнул на секунду озорной блеск и сразу же потух. Но генерал заметил это и, вдруг рассмеявшись, махнул рукой.

— Ну, чего вскочил? Садись. Ты вот своим солдатам в свободное время стихи читаешь. Так ты смотри, не особенно там напирай на это… как его… — и неожиданно генерал с выражением проскандировал: — «Безумству храбрых поем мы славу! Безумство храбрых-вот мудрость жизни!» Храбрость-то — дело хорошее и нужное,- продолжал он, — а вот безумство оставь только для стихов. Ясно? Сиди, сиди. Ну, что ты смеешься?

— Вспомнил, товарищ гвардии генерал-майор, как вы нам тоже один раз стихи читали, — лукаво улыбаясь, ответил Чернов. — Это когда нас на Донце немцы отрезали. Вы тогда нашим полком командовали. Помните: «Смерть в горячей схватке ярче и моложе жалкого бессилья дряхлых стариков».

— Вот тоже вспомнил,- с притворно сердитым видом сказал генерал. — Это когда было?.. Из окружения выходили, а патронов по одному на брата. Штыками пробивались. Тут, дорогой, не такое начнешь читать. Ну, да что там. Тебя разве убедишь! Сведения через сорок восемь часов должны быть у меня, а действовать — твое дело. Только… Ой, смотри, гвардеец… Не посчитаюсь с тем, что ты со мной еще простым солдатом воевать начал. Не посмотрю, что я тебя три года назад сам рекомендовал в партию. Будь храбр, но не безумствуй. Понятно?..

— Понятно, товарищ гвардии генерал-майор. Быть храбрым, но не безумствовать!

— Ну, бывай здоров, лейтенант Чернов. Иди.

Чернов круто повернулся и вышел из хаты.

Озорные огоньки снова блестели в глубине его глаз, но теперь, не встречая строгого генеральского взгляда, они уже не гасли.

Пройдя двор, Чернов через низенькую плетневую калитку вышел в небольшой, густо заросший вишняком садик и стал спускаться по тропинке к речке.

— Эй, лейтенант! Куда торопишься? Зачем друзей забываешь? А еще земляк! — раздался веселый окрик. В звонком голосе ясно звучал мягкий восточный акцент. Командир роты автоматчиков капитан Розиков сидел на лужайке в тени густого кустарника. Рядом с ним расположились и его командиры взводов — лейтенанты Мальцев и Ляпин и старший сержант Гопоненко. Перед ними на траве стоял большой поднос с целой горой спелых вишен.

— Заходи, друг, заходи. Кушать будем. Сейчас Зина придет,- кричал Розиков Чернову.- Она уже тут с польскими девушками дружбу завела,- меду продать обещали. Сам знаешь, вишня с медом — кушанье, которым наш мусульманский аллах в раю собирался кормить правоверных. На каждого святошу по пять гектаров вишневого сада и под каждым кустом полный казан меда стоять будет. Так и в коране написано. Ей-богу, не вру. Сам читал. Садись, земляк!

Собственно говоря, тридцатипятилетний ферганский узбек, капитан Розыков Ильяс, превращенный в Илью Розикова вначале полковыми писарями, а потом и всеми солдатами и офицерами полка, мог только с большой натяжкой считаться земляком донского казака Чернова. Всего за несколько лет до войны красноармеец-кавалерист Чернов приехал отбывать срочную службу на одну из среднеазиатских пограничных застав и… с тех пор навсегда полюбил Узбекистан. Но встретились Розиков с Черновым только здесь, на войне, и подружились быстро и крепко — по-фронтовому. Будучи на десять лет старше Чернова, капитан

Розиков в первые же дни знакомства безапелляционно заявил:

— Ты совсем как мой младший брат. Он, как и ты, на молодого петуха походит. Горячий и дурной. Зачем на каждое дело сам ходишь? Ты офицер. Твое дело — командовать умело, а ты сам погибнешь — и люди погибнут без тебя.

Впрочем, благоразумная осторожность далеко не всегда руководила капитаном, и обычно Чернов, выслушав очередную нотацию Розикова, насмешливо спрашивал:

— А за что тебе, Ильяс, позавчера командир полка голову намылил? Опять впереди своих автоматчиков в село забрался? Ох, не сносить тебе головы! Пропадешь ни за грош. И сделает какой-нибудь фашист из твоей «правоверной» башки обычную пиалу. Хотя фашисты, наверное, по глупости и не догадаются, какая бы хорошая пиала из нее вышла.

Капитан смущенно крутил головой:

— Вот совсем, как мой младший брат, как есть молодой петух. Не понимает мудрого слова. — И, внезапно делая страшные глаза, кричал на Чернова: — Ну, что ты пристал, ей-богу? Я с первого дня воюю. С самого Перемышля. А ты когда пришёл? В сорок втором? Так слушай, когда старший говорит. Я скоро седой стану. Знаешь, как наш народ говорит? «Что знает седой человек, того никто другой не знает». Понял? Вот и слушай, когда тебе старшие говорят.

Но эти споры не омрачали их настоящей фронтовой дружбы.

Сейчас Чернов, взглянув с сожалением на вишни и пожав руки Розикову и его сотрапезникам, отказался от угощения.

— Некогда, Ильяс, спешу. Дел много.

— Э, мой дорогой! Всех дел не переделаешь.

Все равно кому-нибудь после нас доделывать придется. Смотри, вот и Зина с медом пришла. Садись, кушать будем.

К друзьям подошла невысокая тоненькая девушка, одетая в красноармейскую форму.

— Смотри, Зина, — продолжал Розиков, — лейтенант не хочет даже твоего меда кушать.

— Что я могу сделать, товарищ гвардии капитан, — с улыбкой ответила девушка, — если даже вы, старший по званию, и то его удержать не можете.

— Э-э! Зачем пустые слова говоришь? Звание, звание. Причем тут звание? Парень сейчас от «бати», а там еще и большой «хозяин» сидит. Что, Гриша, опять, наверное, языка требует? — спросил Розиков, поднимаясь, чтобы проводить друга.

— Ну, что там у тебя? — повторил свой вопрос капитан, когда они отошли несколько шагов по направлению к берегу. — Опять к немцам «в гости» пойдешь?

— Да, надо будет.

— Сам «хозяин» посылает?

— Сам. А когда возвращаться стану, ты будешь мой выход обеспечивать. Это в зависимости от обстоятельств.

— Не заботься. Нужно будет, на руках вытащу. Ты ведь моих джигитов знаешь?

— Ну, а если что-нибудь… так у тебя мой адрес есть…

— Э-е! Это совсем лишние, плохие слова. Напишу, конечно, но только… лучше не надо этого. Ну, хоп.

Друзья обнялись. И ни тот, ни другой не видел, как из-за вишневого куста смотрели на них ласковые глаза девушки.

Наружность Зины Карелиной как-то странно не вязалась с ее военной одеждой. Она была невысокого роста, худенькая и всегда задумчивая. Помначштаба, пожилой капитан, в прошлом преподаватель литературы и большой поклонник Чехова, звал ее Мисюсь. «Если одеть нашу Зину по-настоящему, то она, как две капли воды, будет похожа на Мисюсь и ни на кого больше»,-уверял он.

С капитаном не спорили, но, сказать правду, маленькая, хрупкая девушка в больших, не по росту, брюках, в разношенных кирзовых сапогах и выгоревшей солдатской гимнастерке мало напоминала грациозную героиню чеховской повести.

Скорее всего она походила на мальчишку-подросгка. Девичьими в ней оставались только большие синие глаза да совершенно светлые, с соломенным отливом волосы.

В роту автоматчиков Зина попала недавно, под Брестом, в самый разгар уличного боя, когда солдаты Розикова яростно штурмовали сильно укрепленный двухэтажный дом на перекрестке. Готовясь поднять роту в очередную атаку, Розиков увидел подбегавшего к нему щупленького подростка-солдата.

Подросток, добежав до штабеля полусгнивших досок, за которым укрывался капитан Розиков, упал рядом с ним на сухую землю и доложил:

— Санинструктор гвардии сержант Карелина прибыла в ваше распоряжение.

Оглядев невзрачную фигуру нового санинструктора, Розиков с неудовольствием подумал: «Что они там в санроте понимают! Заморыша прислали для такой работы. — А заметив светлые волосы, выбившиеся из-под пилотки, окончательно расстроился.- И волосы, должно быть, крашеные. Какая польза от такой будет? Уж сидела бы где-нибудь в медсанбате». Но вслух сухо сказал:

— Раз прибыли, так приступайте к обязанностям. Видите, что кругом творится? Обязанности-то свои знаете?

В этом бою Зина действовала, как положено. Безрассудно в огонь не совалась, но и в укрытиях не засиживалась. Умело и незаметно, то ползком, то быстрой перебежкой, пробиралась она к раненым и, казалось, не обращая внимания на грохот боя, неторопливо, но споро делала свое дело.

После победного боя за Брест дивизия на три дня остановилась для отдыха и пополнения. Автоматчики капитана Розикова расположились на берегу ручья, в густой березовой роще. Вокруг на траве запестрели выстиранные и раскинутые для просушки портянки и гимнастерки.

В первые же часы отдыха Зина попросила у Розикова разрешения сходить в санроту.

— Часа на два, товарищ гвардии капитан. Переоденусь и вернусь обратно.

— Идите,- разрешил Розиков.- Только доложите там командиру санроты, что я прошу прислать другого санинструктора.

Девушка покраснела.

— А что, разве я плохо справляюсь?

— Я не сказал этого. Я совсем о другом говорю. Ведь мы не просто рота пехоты. Понимаете? Мы рота автоматчиков. Автоматчиков! — гордо подчеркнул он. — Тут и мужчине-то трудно, а вы…

— Что я? — еще больше покраснев, резко спросила девушка, но тотчас же, сдержав себя, спокойно добавила: — Есть, доложить командиру санроты о присылке санинструктора-мужчины. Можно идти?

— Идите! — сухо сказал Розиков.

— Только разрешите доложить,-в голосе Зины зазвучало откровенное злорадство — командиру санроты некого будет прислать для замены, если с пополнением не прибыли санинструкторы. В двух стрелковых ротах санитаров совсем нет. Под Брестом выбыли. Меня из санроты прислали к вам только потому, что у вас ведь рота не простая, а автоматная. — И, лихо козырнув, девушка четко повернулась «налево кругом» и отошла, печатая шаг.

Розиков удивленно смотрел ей вслед, пока фигура санинструктора не скрылась за кустами. В раздумье он хотел привычным жестом взъерошить свою густую, с ранней проседью, шевелюру, но, наткнувшись на свежую повязку — результат брестского боя,- ожесточенно плюнул.

— Старшина!

Старшина явился.

— Командиров взводов ко мне и сам вместе с ними.

Через пять минут командиры взводов Мальцев, Ляпин и Гопоненко стояли перед Розиковым.

Разговор капитана с командирами взводов занял несколько минут. В заключение Розиков сказал:

— А если кто уж очень отчаянный найдется и «матушку» загнет, сам с того шкуру спущу. Девушку-санинструктора нам в первый раз дали. Помнить надо — мы не кто-нибудь, мы автоматчики, единственная рота в полку. Это понимать надо!

Назидательные слова капитана оказали действие прежде всего на самих Мальцева, Ляпина и Гопоненко. Они довели до бойцов приказание командира роты, а затем каждый из них, забравшись в свою палатку, вытащил из кармана маленькое зеркальце и, исследовав свою физиономию, уселся бриться.

Командир взвода старший сержант Гопоненко в крохотный треугольный обломок зеркальца мог видеть свое лицо только по частям. Маленький рубец — след давнего осколочного ранения — капризно изогнувший ему бровь, вызвал сейчас особенное неудовольствие Гопоненко.

— Вот черт, — ворчал он себе под нос,- и угораздило же этот осколок по самому лицу проехаться. Не мог по виску или по затылку, чтобы под волосами незаметно было. Так нет, в самое видное место хватил.

Разговаривая сам с собой, Гопоненко одновременно соображал, как бы ему вежливо и не теряя своего достоинства, заговорить с новым санинструктором. Повод для этого был. Во вчерашнем бою, когда дело дошло до рукопашной, какой-то фашист задел штыком левую руку старшего сержанта. Весь рукав, от плеча до локтя, был распорот, а на теле осталась неглубокая, длинная рана. Гопоненко в пылу рукопашной схватки даже не сразу почувствовал, что фашист вместе с рукавом разрезал ему руку.

Сейчас гимнастерка была уже зашита, а рана хорошо перевязана бинтом. В другое время Гопоненко, искренне считавший свою рану пустяковой царапиной, постеснялся бы заявить, что он ранен. Но сейчас эта царапина была хорошим поводом для знакомства с санинструктором.

Осторожно оттянув рукав гимнастерки, Гопоненко с сожалением взглянул на белоснежный бинт, покрывавший руку, и опять проворчал себе под нос:

— Даже кровь не проступила. Одно слово — царапина.

Когда после долгих колебаний Гопоненко пришел на медпункт, он с удивлением увидел человек двадцать автоматчиков, ожидавших своей очереди на прием к санинструктору. Среди ожидавших были бойцы и его взвода.

— Что, Перший, разве и тебя задело? — спросил он одного из них.

— Никак нет, товарищ гвардии старший сержант,- смущенно ответил молодой веснущатый солдат Першин.- Не задело. Это я сам вчера, когда через стену перебирался, колено здорово зашиб. Так ничего, в медсанбат не уйду, а чтоб хуже не было, думаю, пусть подлечит свой санинструктор.

— Добре, добре, подлечись на досуге. А у тебя, Жуков, что?

Жуков, такой же молодой солдат, как и Першин, глядя на своего командира озорными глазами веселого здоровяка, покашлял и ответил, стараясь говорить хриплым, простуженным голосом:

— Кашляю, товарищ гвардии старший сержант. Порошков от кашля хочу попросить, простыл, должно, когда Буг позавчера форсировали.

— Что ты, чудило? — удивился Гопоненко.- Такой дядя, а летом, в июле, в теплой воде простудился?

— Простыл, кашляю, товарищ гвардии старший сержант. А как мы сейчас на отдыхе, то и здоровье отремонтировать не вредно.

Не желая нарушать очередность приема, Гопоненко присел на траву рядом с бойцами.

Люди шли все с пустяками. Царапины, ушибы, порезы. Да и сами они относились к своим ранениям без всякого уважения. Чувствовалось, что всех собрало сюда желание, свойственное каждому солдату, давно оторванному от мирной жизни, услышать звонкий девичий голос, почувствовать мягкое прикосновение ласковой руки к своей продубленной фронтовыми ветрами коже. Даже это мимолетное, всего лишь дружеское участие дорого сердцам фронтовиков. Ярче становится образ тех, самых близких сердцу подруг,

Дума о которых всегда идет с солдатом по трудным дорогам войны, в самые страшные места боя.

«Вот чертушка,- подумал Гопоненко, глядя на здоровенного автоматчика, которому Зина прижигала иодом ссадину на пальце руки.- С такой мелочью лечиться пришел, а о том, что на плече старая рана открылась, помалкивает. Не хочет в госпиталь уходить. От полка отстать боится. Ну и народ».

Наконец, дошла очередь и до Гопоненко. Разбинтовывая сам себе раненую руку, старший сержант взглянул на Зину и вдруг почувствовал, что краснеет. Девушка внимательно и, как ему показалось, с каким-то особенным интересом смотрела на него.

— Я сам… Ничего… Ерунда…- смущенно забормотал он, когда Зина хотела помочь ему снять бинт.

Рана, казавшаяся Гапоненко пустяковой, не понравилась Зине.

— Пожалуй, я вас в санроту направлю. Рана воспаляется.

Преодолевая смущение, Гопоненко взглянул на девушку.

— Зачем в санроту? Сама заживет. Перевязывать почаще, и все тут.

— Перевязывать мало. Ее лечить надо.

— Вот и лечите,- обрадовался Гопоненко и вдруг, собравшись с духом, брякнул: — Вашими глазами и без лекарств вылечить можно.

Девушка удивленно посмотрела на сержанта.

— Пойдете в санроту. Там заодно и от комплиментов вас вылечат. Не к лицу они вам.

Еще больше смутившись и в душе проклиная себя за неумение ответить остроумно, Гопоненко серьезно спросил:

— Что так? Иль фотографией не вышел?

— Да нет, относительно «фотографии» у вас все в порядке, а вот… в санроту все-таки пойдете. Лечиться.

— Правильно! — раздался у них за спиной веселый и громкий возглас.

Гопоненко и Зина вскочили. Позади них стоял капитан Розиков.

— Правильно,- повторил он так же громко.- Рана воспаляется, значит, лечить. Как думаете, товарищ санинструктор, за два дня она у него перестанет воспаляться? На два дня его, пожалуй, можно отправить в санроту…

Быстро промчались дни короткого отдыха. Начались новые бои. И постепенно капитан изменил свое мнение о новом санинструкторе. Гопоненко по возвращении к себе в роту имел с Розиковым разговор. О чем они говорили, сидя на штабеле почерневших от времени жердей в стороне от расположения роты, осталось для всех неизвестным. Но автоматчики видели, что, говоря с капитаном, лихой комвзвода беспрестанно вынимал из кармана носовой платок и вытирал им шею и лицо, хотя вечер был довольно прохладный.

Скоро капитан убедился, что не всякий мужчина может заменить Зину в автоматной роте.

Окончательно же покорилось капитанское сердце, когда он узнал, что эта синеглазая девушка родилась и выросла под ласковым солнцем далекого Самарканда.

* * *

Взвод разведки расположился в тени огромной ивы, широко раскинувшей свой густой шатер на отлогом берегу глубокой и тихой реки. Августовское солнце заливало все вокруг сухим зноем. Пахло перезревшими колосьями.

Человек пять разведчиков спали, раскинувшись на траве. Остальные, собравшись около курносого рыжеусого солдата, недавно вернувшегося с выполнения боевого задания, слушали его рассказ:

— …Мы, конечно, сразу поняли, что это тот самый разведочный танк. Устименко и говорит нам: «Эх, упустили его, ребята. Теперь уйдет». Ну мы, конечно, понимаем, что никак нам нельзя с этим согласиться. Умаров предлагает: «Давай, я по этой самой канавке поползу, ты, Устименко, по за теми кустами подходить будешь, а Прокудин,- это я то-есть,- из своего «Дегтяря» экипаж успокоит, когда фашисты из танка полезут. На том и порешили. Расползались по своим местам, как уговорились, и лежим. С полчаса еще все тихо было. Потом видим, по балочке еще один фашист к танку подобрался и в люк нырнул. В скорости танк попер прямо на Умарова. Устименко тогда выскочил, да за танком. По нему из танка стреляют, а он бежит. Видит, немцы-то с переполоха попасть никак не могут. А Устименко тоже не дурак, бежит и петляет, бежит и петляет. Да прямо танку под хвост и угодил гранатой-то. Ну, поазартничал, близко подошел… Вот так-то и вышло… Танк закрутился, а потом дым из него черный… Фашисты наверх вылезают. Я по ним очередь. Они копыта кверху. Умаров подбегает, кричит: «Не бей всех, «языка» возьмем!» А я вижу, один фашист какие-то бумаги рвать начинает. Ну, я и его успокоил. Их четверо было. Двое там остались, а двух мы с собой привели.

— Ну, а Устименко как теперь? — спросил один из разведчиков — Ваня Кругликов, за свой малый рост прозванный Малюткой.

— Мне врач говорил, что жив будет,- ответил Прокудин.- Только лечить долго надо. В тыловой госпиталь отправят.

— Контузия — это хуже, чем открытая рана,- сказал молчавший до сих пор младший сержант Гуляев, взятый в армию с первого курса медицинского института и пользовавшийся среди разведчиков почти докторским авторитетом.- Последствия контузии чрезвычайно разнообразны и очень трудно поддаются лечению.

— После контузии всегда месяца два-три не говоришь, а потом долго заикаешься. Я знаю, меня уже два раза контузило,- медленно, растягивая слова, подтвердил пожилой разведчик сибиряк Белов, самый сильный человек во взводе.- Первый раз на Кубани, на «высоте героев», а второй раз под Бобруйском.

— У тебя еще сейчас проявляются рецидивные последствия контузии,- проговорил Гуляев, любивший выражаться «научно».- Но это, безусловно, пройдет и, по всей вероятности, без последствий.

— Какие могут быть последствия у такого, как Белов,- пошутил лежавший рядом с Беловым разведчик старший сержант Нурбаев.- Таких людей, как он, в Узбекистане зовут богатырями. А Белов у нас настоящий богатырь. Помнишь, Миша,- обратился Нурбаев к сибиряку,- как ты целый километр бегом бежал и немецкий пулемет за собой тащил? Ночью-то, помнишь? А потом глядим, это не пулемет, а малокалиберная скорострельная немецкая пушка.

— Ошибка вышла, помню. Обмишурился малость,- сконфуженно ответил Белов. Поднявшись с земли, он достал из кармана кисет с махоркой, завернул огромную «козью ножку», прикурил и снова улегся рядом с Нурбаевым.

— Как думаешь, гвардии старший сержант, будет сегодня что-нибудь особенное или только по наблюдению работать будем? — спросил у Нурбаева Малютка.

Старший сержант лежал на спине, закинув руки за голову. Прищурив глаза и вглядываясь в голубое бездонное небо, он долго не отвечал на вопрос Малютки.

Нурбаев был неразговорчивым человеком. Улыбался он тоже очень редко. Товарищи его по взводу хорошо помнили, как во время наступления на Украине старший сержант при виде каждой сожженной немцами деревни горестно качал головой и что-то тихо говорил сам себе. В такие минуты его черные густые брови плотно сходились на переносице. Еще в первые дни после прихода Нурбаева в разведку Белов как-то спросил его:

— Что ж ты, друг, какой-то понурый, улыбаться не умеешь, что ли?

Нурбаев ответил не сразу.

— Почему не умею? Умею. Я у себя дома очень веселый был. Я очень сильно буду смеяться. Каждый день буду смеяться, когда мы немецкую границу перейдем.

Сибиряк промолчал, но с тех пор проникся к Нурбаеву большим уважением.

Хорошо владея русским языком, Нурбаев все же говорил неторопливо, стараясь четко и раздельно произносить каждое слово. Сейчас, не поворачивая к Малютке своего лица, он, наконец, ответил на его вопрос, по обыкновению медленно выговаривая каждое слово:

— Командира нашего к «бате» вызвали. И генерал туда же приехал. Значит, что-то намечается.

— Да,- сказал Белов.- Тогда не мешает еще вздремнуть минут сто двадцать. Ночью-то, видать, не до сна будет.

Но едва он успел это проговорить, как подошел Чернов. Разведчики встали.

— Садитесь,- отвечая на их приветствие, сказал лейтенант.- Все в сборе?

Нурбаев, как старший по званию, доложил, что все налицо, за исключением трех человек, дежурящих на наблюдательном пункте полка.

Лейтенант сел в кругу разведчиков и огляделся. Вокруг царила знойная тишина августовского полдня, не нарушаемая ни птичьим чириканьем, ни звоном цикад. Не верилось, что менее чем в километре отсюда пролегает передний край.

Чернов снял пилотку, расстегнул воротничок гимнастерки и облегченно вздохнул. Тотчас же чья-то рука протянула ему фляжку, наполненную студеной ключевой водой. Лейтенант напился. Разведчики выжидательно смотрели на своего командира.

— Ну, что ж, друзья,- сказал Чернов, передавая флягу одному из солдат.-Большой «хозяин» приказал нам отправиться в гости. Дело будет интересное, но опасное. Даже для разведчиков опасное. Со мной пойдут только добровольцы. Кто желает идти?

Ни один из разведчиков не шевельнулся. Несколько секунд царило молчание.

— Никто, значит, не хочет добровольно? — переспросил Чернов.

— Да что вы, товарищ гвардии лейтенант! Выбирайте сами, сколько нужно. Все желают,- пробасил Белов. — Это уж который раз так. Договор ведь был,- все всегда добровольцы. Сами выбирайте.

— Ну, тогда сам назначу.

Чернов усмехнулся и оглядел настороженные лица разведчиков. Восемнадцать пар глаз смотрели на него выжидательно, и в этих глазах Чернов безошибочно читал горячую просьбу и с трудом сдерживаемое нетерпение.

— Со мной пойдут…- Чернов вынул из кармана кожаный кисет и неторопливо стал свертывать папироску.- Со мной пойдут,- медленно повторил он,- Белов…- лейтенант помолчал, словно раздумывая,- Нурбаев… Малютка… Прокудин… и Гуляев.

Чернов говорил медленно, с улыбкой глядя на своих солдат, произнося очередную фамилию так, словно он извещал о правительственной награде. Каждый из названных, как только была произнесена его фамилия, облегченно вздыхал. Зато неназванные все более хмурились. Предупреждая их просьбы, Чернов властно, уже тоном приказа, сказал:

— Остальные, кроме дежурных на наблюдательном пункте, совместно с автоматной ротой будут обеспечивать наш выход из тыла врага. Идущим со мною иметь по три запасных автоматных диска и по двести патронов россыпью, по восемь гранат, ножи, веревки и фонарики. Во фляжках свежую воду. Плащ-палатки взять только немецкие. Готовность в 22.00. Сейчас 12.15. Подготовить оружие и ложиться спать. Перед выходом сто грамм не пить. Выпьем по возвращении. Все.

II

Когда разведчики, миновав свое боевое охранение, вышли на «ничейную» полосу земли, отделявшую советские войска от немцев, была уже темная, безлунная ночь. На иссиня-черном небе ярко мерцали крупные холодные звезды. Роса густо покрывала некошеные, вытянувшиеся выше колен травы. Ночь была не по-летнему прохладная. Редкие невысокие кусты чернели в темноте, как фигуры притаившихся людей. Каждая канава, каждый куст могли таить в себе засаду, могли в любую секунду брызнуть огнем автоматных и пулеметных очередей. Разведчики каждую минуту были готовы ответить ударом на удар врага. Но сегодня бой был не нужен.

Наоборот, необходимо было раствориться, исчезнуть в темноте ночи и под ее покровом проникнуть в тыл врага, обмануть бдительность вражеских секретов.

Разведчики шли цепочкой, один за другим, быстро, но бесшумно. Казалось, не люди идут по обыкновенной земле, а призрачные тени плывут в воздухе, еле касаясь мокрой, смутно отсвечивающей росой, травы.

Вдруг Белов, шедший впереди всех, лег на землю. Его движение мгновенно повторили и остальные. Шесть человек словно внезапно исчезли. Только тихий шорох да еле заметное колыхание травы показывали, что разведчики не лежат на месте, а ползком продвигаются дальше, вперед.

Все было тихо. Лишь мрачное уханье совы изредка нарушало тишину ночи. Даже шум дыхания и удары собственного сердца в тревожном безмолвии этой ночи казались громкими.

Лейтенант Чернов полз вторым. Впереди, почти у самого своего лица, он различал в темноте подошвы сапог Белова, то правую, то левую по очереди. Сзади слышался едва заметный шорох. Это поспевал Малютка. Лейтенант знал, что замыкающим ползет Нурбаев, готовый в любую минуту применить свое искусство лучшего гранатометчика полка. И, представив себе, как ползет сейчас позади него Нурбаев, Чернов вспомнил и тот случай, который заставил его забрать Нурбаева из стрелковой роты к себе во взвод разведки.

Было это месяца три назад. Дивизия, вышибая врага с последних метров родной советской земли, выходила к государственной границе. Шли упорные, изнурительные бои.

Однажды на рассвете по полку разнесся слух, что командир отделения Хасыль Нурбаев в ночном бою захватил в плен какого-то крупного немецкого офицера. Пленного допросили на командном пункте полка, но ничего от него не добились. Это был матерый фашист. На допросе он держался нагло и на все вопросы отвечал забористой русской руганью, выговаривая ее с неожиданной для (немца правильностью. Вскоре, впрочем, выяснилось, что, кроме ругательств, он ни одного слова по-русски не знает.

— Ну что ж, Нурбаев,- сказал командир полка после допроса.- Придется тебе самому вести эту птицу до генерала, в дивизию. Гляди в оба. Это, брат, зверюга особая.

До штаба дивизии Нурбаев доставил пленного благополучно, но здесь у самого входа в блиндаж генерала произошла неожиданная развязка. Когда Нурбаев и пленный остановились у генеральского блиндажа, к ним подошел дивизионный переводчик старший лейтенант Кобзев и заговорил с военнопленным. Посмотреть на фашистского офицера подошли и отдыхавшие неподалеку автоматчики из охраны штадива.

Вначале Нурбаев безучастно слушал звуки чужой, непонятной ему речи, но когда пленный стал особенно горячо что-то доказывать переводчику, сержант заинтересовался и, обратившись к офицеру, попросил:

— Товарищ гвардии старший лейтенант, можно узнать, о чем эта зверюга сейчас разговаривает? Зачем зверюга кричать начинает? — Нурбаеву понравилось словечко, случайно оброненное командиром полка.

— А зверюга эта, дружище, считает, что нам войну кончать надо, да сдаваться на милость Гитлеру, — сказал Кобзев.

— И! Как же так? — поразился Нурбаев. — Мы их колотим, гоним, и нам же в плен сдаваться? Как же это так? Что он нас за дураков считает, что ли?

— Не знаю, за кого он и ас считает, но с тем, что мы их скоро совсем в гроб загоним, никак не соглашается. А грозится он отчаянно. Каким-то новым оружием, которое вот-вот они применят против нас.

Угроза новым оружием не испугала Нурбаева, но то, что немцы еще думают о наступлении, очень удивило его. Он с минуту молчал, рассматривая высокую фигуру фашиста. Тот же, видимо, догадавшись, что его никто не собирается расстреливать и почувствовав себя в относительной безопасности, презрительно смотрел на черноволосого загорелого гвардейца.

Отвернувшись от немца, сержант вновь обратился к Кобзеву:

— Спросите его, пожалуйста, товарищ гвардии старший лейтенант, далеко эта зверюга наступать собирается?

Кобзев, улыбаясь, перевел вопрос. Приняв улыбку за знак расположения к себе, пленный оживился и что-то долго говорил по-своему. Кобзев плюнул и выругался.

— Ну и идиот! Сколько их бьем, а они все не умнеют. Этот осел говорит, что немецкие войска пойдут до тех пор, тюка не встретятся с японскими войсками, которые будут наступать им навстречу с востока.

— Йе! Вон куда он хочет! — Нурбаев снова посмотрел на пленного.- Может, к нам в Узбекистан идти думает?

Кобзеву нравился этот своеобразный разговор узбека-колхозника из-под Самарканда с немцем-бухгалтером писчебумажного склада из Аленау, и он перевел пленному вопрос сержанта. Гитлеровец высокомерно вскинул голову, пролаяв какую-то длинную фразу.

— Он говорит, что Азия нужна Германии, так как Германии необходим хлопок.

— Вот гад,- возмутился Нурбаев.- В Фергану захотел, в Бухару захотел, узбекский хлопок забрать думает?!

Фашист высокомерно, но с интересом смотрел на разъяренного Нурбаева. Затем на гладком, жирном лице гитлеровца появилась циничная усмешка, и он снова проворчал что-то. И в этой усмешке и в тоне, каким была сказана последняя фраза, Нурбаев почувствовал смертельную обиду.

— Товарищ гвардии старший лейтенант, переведите, что он сейчас говорит. Только, пожалуйста, точно переведите.

Кобзев смутился.

— Не стоит, друг. Собака брешет. Ну, и черт с ней, с собакой.

— Нет, пожалуйста, гвардии старший лейтенант, переведите, что он сказал. Я теперь нервничать буду. Очень прошу вас. Мне все, что фашист думает, знать надо.

— Он сказал, что немцы в Азии наведут свой порядок. Что господами могут быть только люди высшей расы. А узбеки еще дикари, их дело — подчиняться. Стой, сержант, что ты!..

Но окрик опоздал. Уже после первых слов переводчика лицо Нурбаева побелело и засверкавшие яростью глаза впились в посеревшее от испуга лицо фашиста. Сержант быстро перекинул автомат в левую руку, а правой сильно ударил гитлеровца по голове. Фашист, не охнув, грохнулся на песок.

Стало тихо. И в наступившей тишине особенно громко прозвучал спокойный, уверенный голос:

— Товарищ гвардии сержант, зачем вы это сделали?

Все оглянулись и замерли, вытянувшись. К блиндажу подходил генерал.

— Вольно! Зачем вы ударили пленного? — строго повторил свой вопрос генерал.

Оробевший Нурбаев молчал. Густая краска стыда залила его смуглое лицо, и от этого оно стало еще темнее. Стоявший неподалеку пожилой автоматчик с двумя орденами «Славы» на груди решил выручить погорячившегося сержанта.

— Разрешите доложить, товарищ гвардии генерал-майор. Этого сержанта я уже давно приметил. Он нервный. Как увидит фашиста, дюже злой становится, ну и…

— А вы помолчите пока,- перебил его генерал.- Не с вами речь. Да он в вашей защите и не нуждается.- Генерал наклонился над гитлеровцем и несколько минут смотрел ему в лицо, затем выпрямился и взглянул на Нурбаева.- Ты что ж, герой, каждый раз так нервничаешь, когда пленных водишь?

— Я, товарищ генерал-майор, думал, что он простой немец,- запинаясь, заговорил Нурбаев, глядя на генерала. — Я совсем не знал, что он такой фашист. Я бы и в плен его йе взял, там бы его кончил…

Подошел щеголеватый санитар. Лихо щелкнув каблуками и взяв под козырек, он спросил:

— Товарищ гвардии генерал-майор, разрешите помощь оказать?

— Оказывайте, да побыстрее,- усмехнулся генерал.- Вот этот «нервный» сержант его чуть не наповал усоборовал.

Санитар наклонился над немцем.

— Точно. Самый пустяк до смерти не допрыгнул. Ну и удар!- санитар почтительно посмотрел на богатырскую фигуру Нурбаева.- Ну и парень! Хоть сам и молод, да кулак, что молот. Факт.

Пленного унесли.

Генерал молча рассматривал стоявшего перед ним Нурбаева. Молодцеватый, подтянутый, смуглый сержант понравился комдиву.

— Вот что, геркулес,- заговорил комдив.- Запомни мое слово: бить пленных кулаками категорически запрещаю. В крайнем случае, если пленный сопротивляться будет, бей из автомата. Авось какой и выживет. Пуля-то, видно, полегче твоего кулака. Как твоя фамилия?

— Командир отделения сержант Нурбаев.

— Ну, будем знакомы, сержант Нурбаев. Помни мои слова, а я тебя запомню… нервного.

Весь этот эпизод промелькнул сейчас в голове Чернова. Случайно оказавшийся свидетелем этого происшествия, Чернов, возвратившись в полк, добился перевода Нурбаева из стрелковой роты к себе в разведку. До сих пор командир третьей стрелковой роты лейтенант Нескучный не мог простить Чернову, что он взял у него из подразделения лучшего сержанта.

«Да и в самом деле, ребятки у меня все на подбор,- подумал Чернов.- С такими |на любое дело идти не страшно…»

Неожиданно совсем рядом послышалась негромкая немецкая речь. Разведчики замерли в траве. Прошла томительная минута. «Напоролись прямо на охранение,- подумал Чернов.- Но ведь вчера оно было гораздо левее. Почему же немцы его передвинули?» Вблизи снова раздался спокойный чужой голос,- немец, видимо, отдал своему подчиненному какое-то приказание. Враги, должно быть, никак не думали, что в эту тихую ночь русские отважатся на вылазку, и чувствовали себя уверенно. Чернов осторожно тронул Белова за ногу, давая сигнал для дальнейшего движения, и разведчики бесшумно заскользили вперед.

Где-то впереди, в туманной темноте августовской ночи, проходил передний край немцев. Еще днем с наблюдательного пункта артиллерии Чернов облюбовал для перехода через линию фронта небольшую, заросшую высокой травой лощинку с левой стороны молодой еловой посадки. Минут через двадцать группа была у этой лощинки, сплошь залитой густым молочно-белым туманом.

Нырнув в лощину и сразу же утонув в сырой белой мгле, разведчики осторожно пошли в полный рост, короткой цепочкой, след в след, так называемой «волчьей стежкой». Бесконечно долго тянулась эта лощина. Туман скрывал все, что находилось дальше полутора метров от глаз. А ведь где-то здесь, буквально в нескольких шагах, должен был находиться передний край немцев.

Неожиданно впереди лязгнуло железо. Разведчики залегли, напряженно прислушиваясь. Совсем рядом, невидимый в тумане, что-то ворчливо говорил немец. Ему таким же недовольным голосом ответил другой.

«Пулемет. Фланг какого-то подразделения,- подумал Чернов.- Черт возьми, как близко подошли. Можно снять без выстрела».

Разведчики насторожились. Каждый, готовясь броситься на врага, осторожно проверил, легко ли выходит из ножен кинжал. Но Чернов не подал обычной команды. Удвоив осторожность, разведчики поползли вправо.

Еще полчаса осторожного хода, и лощина осталась позади. Разведчики вышли в поле. Несмотря на самое глухое время ночи, поле жило невидимой враждебной жизнью. Везде чувствовалось движение. Было слышно дребезжание повозок, звуки шагов, приглушенные человеческие голоса. Все это задвигалось из глубины черного поля навстречу разведчикам, проходило мимо них и замирало позади. Чернов опустился в глубокую воронку от снаряда и, подождав, когда замыкающий Нурбаев тоже нырнул в нее, шепотом сказал:

— Точка. Проскочили благополучно. Передохнем чуток.

* * *

К утру разведчики прошли еще километров восемнадцать. Чернов шел по компасу, прямо через поля и перелески, и к тому часу, когда густая тьма начала редеть, он, в последний раз сверившись с картой, сказал:

— Здесь. Пришли.

Со склона косогора в предрассветном сумраке различалось небольшое польское селение, вытянутое в одну улицу вдоль широкого Варшавского шоссе. Утомленные напряженной ночью разведчики разглядывали место своих будущих действий так спокойно, словно их ожидала не настоящая боевая операция, а тактическое учение в глубоком тылу.

— Если сейчас заскочить в село, да швырнуть в окна штук десять гранат, а потом дать как следует из автоматов, то у фашистов штаны задрожат,- размечтался Малютка.

— А потом что будешь делать? — заинтересовался Нурбаев.

— А потом он сам вместо фашистов штанами трясти будет,- насмешливо сказал Гуляев.

— Разговорчики! — оборвал Чернов.- Отставить всякие налеты и гранаты. Полнейшая тишина и маскировка. Сейчас задача: в течение дня все увидеть, высмотреть, а действовать начнем следующей ночью. Наблюдать будем вон оттуда, — и Чернов указал на группу строений, стоявших выше по косогору.- Белов и Нурбаев, проверьте, что там и где удобно спрятаться. Смотрите, себя не открывать. Стрельбу запрещаю, ножи только в самом крайнем случае.

Белов и Нурбаев ушли. Время тянулось медленно. Кое-кто из разведчиков уже задремал. Чернов напряженно продумывал план действий на завтрашний день. Стало светлее, и на востоке выступила розовая полоска, а посланные все еще не возвращались.

По шоссе в обе стороны непрерывно двигались повозки и машины. Это была одна из основных артерий, питающих вечно голодный организм войны. Невысоко в воздухе пророкотал мотор ночного бомбардировщика, удаляющегося в сторону фронта. Чернов дружелюбно улыбнулся: «Наш, кукурузник, на отдых торопится. Запоздал где-то работяга. Счастливого пути, друже!» Вдруг разведчики, даже те, кто успел задремать, внимательно прислушались. С запада, со стороны немецкого тыла, стал нарастать воющий и одновременно грохочущий звук, особенно ясный в относительной тишине прифронтового рассвета. Шли танки, и по силе приближающегося рычания моторов и лязганья гусениц можно было предположить, что та‹нков идет очень много.

— Товарищ гвардии лейтенант,- шепотом сказал незаметно подошедший Белов.- Там все в порядке. Можно двигаться.- Он опустился рядом с Черновым на корточки.- Имение панское. Паны еще не успели уехать. Повозки нагруженные перед домом стоят. Вон там, оправа от дома, каменный сарай,- внизу скот, а наверху сено.

Много сена… Целый батальон спрятать можно. А наблюдать удобно, крыша черепичная.

— А где паны и прислуга?

— Все в доме заперлись. Около возов три человека. Храпят во всю ивановскую. Лаз на сеновал не от дома, а с этой стороны. Нурбаев там наблюдает.

— Ну, тронулись,- сказал Чернов.

Сарай и в самом деле был очень удобен для наблюдения. Каменное высокое здание с крутой черепичной крышей вытянулось на добрую сотню метров вдоль двора. Вся верхняя часть здания доверху была набита душистым луговым сеном. Часа два провозились разведчики, пока в глубине сеновала соорудили удобные для кругового наблюдения места, наделали в сене проходы и устроились так, что если бы в сарае вздумала разместиться целая рота немцев, она бы могла провести здесь не один День, не подозревая о соседстве разведчиков. Когда все было закончено, Чернов приказал:

— Наблюдать по-двое. Сменяться через два часа. Свободным от наблюдения спать.

В первую смену на пост встали Гуляев и Малютка. Свободные от дежурства разведчики уснули. Чернов со своего наблюдательного пункта смотрел на широко открытую местность. «Удобно устроились, — подумал он. — Все местечко, как на ладони. Ничто не ускользнет…»

Где-то, вот в этих, тесно прильнувших друг к другу домах расположился или должен будет расположиться штаб немецкого соединения. Установить его местонахождение — главная задача разведчиков.

Местечко проснулось с первыми лучами солнца. На панском дворе раскрылись двери громадного коровника, и более сотни животных неторопливо направились через огромный двор по широкой усаженной липами дороге к шоссе. Стадо сопровождало человек двадцать верховых, очевидно, с вечера все подготовивших к выходу. Выйдя на шоссе, стадо повернуло к Варшаве.

Гораздо позднее проснулись господа. Первым на широкую веранду вышел полный лысый мужчина. Он постоял у перил, затем как-то нерешительно спустился во двор. Видимо, это был хозяин. Непривычная тишина и пустота во дворе, распахнутые двери коровника, тяжело нагруженные брички, стоявшие прямо на клумбах вытоптанного цветника, вызвали на его лице гримасу боли и растерянности.

Тихой, развинченной походкой он бесцельно побродил по двору, постоял у ворот, заглянул в амбары, в коровник, горестно махнул рукой и так же тихо направился обратно в дом.

Вслед за этим в доме поднялась возня. Прислуга выносила и увязывала на возах огромные узлы перин, подушек и одеял, какие-то ящики, шкатулки, кожаные чемоданы. К полудню с востока донеслись редкие, глухие разрывы снарядов. Тяжелая советская артиллерия начала пристрелку. Эти еще отдаленные, но мощные удары оказали магическое действие на владельца имения. Скоро помещик и его пожилая, не в меру накрашенная супруга с целым выводком чад разместились в трех фаэтонах и двинулись по шоссе, вслед за ушедшим на рассвете стадом. За ними затарахтели шестнадцать доверху нагруженных бричек.

«Далеко ли успеете удрать?» — усмехнулся Чернов. Дребезжание нагруженных бричек заглушалось гулом идущей на большой высоте группы самолетов. «Ильюши» идут, — на слух определил

Чернов. — Значит, ударят по переправам через Вислу».

На дворе, на веранде и даже на подоконниках распахнутых окон брошенного дома сразу же, неизвестно откуда, появилось очень много кур. Видимо, за домом помещался птичник и, уезжая с господами, челядь оставила его открытым.

На смену встали Белов и Прокудин. Чернов, убедившись, что никакого крупного штаба в местечке пока еще нет, решил и сам отдохнуть.

— Глядеть в оба, орлы, — приказал он. — Генерал знал, куда посылал. Или уже есть, да мы не видим, или еще не прибыли. Но штаб найти до вечера надо. Меня разбудить через два часа.

— Спите спокойно, гвардии лейтенант, — солидно проговорил Белов, — я не прохлопаю. Услежу.- Он немного помолчал и добавил: — Разрешите будить не через два часа, а попозже?

— Ладно, если изменений не будет, разбудишь в семнадцать ноль-ноль, — согласился Чернов. — Но смотри, не позднее.

Через минуту лейтенант опал, как убитый. Наблюдатели не спускали глаз с местечка. Свободные от наблюдения Нурбаев, Гуляев, Малютка и Прокудин осторожно курили вчетвером одну «козью ножку», пуская дым в узкий проход, проделанный в сене к противоположной стене сеновала. Лежа на плащ-палатке головами друг к другу, они шепотом переговаривались. Впрочем, укрытые в глубине сеновала, они могли совершенно спокойно разговаривать полным голосом, без опасения быть услышанными. Сено, сплошной стеной окружающее солдат, надежно скрадывало все звуки. Но уж такова привычка разведчиков — в тылу врага все делать скрытно, незаметно.

— Зачем, Малютка, не спишь? — спросил Нурбаев, передавая ему после очередной затяжки «козью ножку».

— Не хочется. Я ведь первый раз так далеко… До этого только рядом с передовой лазили да наблюдали. А ты уж который раз в тылу?

— В тыл я тоже только второй раз пошел,- ответил Нурбаев.

— А мне пришлось побродить по немецким коммуникациям, — покусывая травинку, вступил в разговор Гуляев.- Когда нашу часть в сорок втором в окружении разбили, я к партизанам попал. Семь месяцев оперировал за Смоленском.

— Я тоже порядочно поболтался в немецком тылу, — глубоко затягиваясь дымом, сказал Прокудин. — Теперь что! Немцы не такие, как были раньше, теперь сини драпают и тележного скрипа боятся. А вот когда они наступали… Вот это — да. Тяжело нам, братцы, отступать было. Тяжело.

Малютка взглянул на спавшего неподалеку от них Чернова, потом, посмотрев на Нурбаева, кивнул в сторону лейтенанта и спросил:

— А вот командир, наверное, много раз к немцам «в гости» ходил?

— Не знаю. Я в разведке с весны. Раньше в стрелковой роте был. Я к нему после Ясельды попал.

— Ясельда, это под Картуз-Березой, около Бреста? — спросил Малютка.

— Да, под Картуз-Березой, — ответил Нурбаев и вдруг, как от озноба, передернул плечами.

— Ты что это? — удивился Малютка.

— На Ясельде наш полк большие потери понес,- ответил за Нурбаева Гуляев.- Я слышал об этом от ребят, когда прибыл с пополнением из госпиталя.

— Там очень плохо получилось, — медленно заговорил Нурбаев. — Почему у немцев за болотом зенитные пушки на пехоту установлены были, не знаю. Но много их там было, зениток-то. Полк только поднялся для атаки, а они как ударят. Совсем плохо вышло. Немцы еще где-то там шлюзы взорвали. Совсем залили болото. Упадет раненый, а кругом вода… Захлебнется. Много наших умерло так. Лейтенант Чернов тогда стрелковым взводом командовал, один в батальоне остался. Все офицеры из строя вышли… Кого убило, кого поранило. Очень злой стал лейтенант Чернов. Собрал остатки батальона, да автоматчиков ему на подмогу дали. Набралось, наверное, человек полтораста. Лейтенант и говорит: «Поползем по воде. Прячьтесь все под воду и ползите. Высунь рот, дохни и опять ползи». А потом сказал, я это крепко запомнил: «За наших убитых товарищей, за наш гвардейский полк бить фашистов по-гвардейски».

Нурбаев поднялся на четвереньки и показал, как они ползли под водой.

— Немецкие зенитки, как пулеметы, стреляют. Много убило, но мы все-таки доползли и кончили фашистов. У них там зенитки сплошным рядом стояли. Снаряды стеной летели. Как дошли, не знаю… Дошли. Нам потом сам генерал награды давал. Лейтенанту «Красное знамя» вручил, мне «Славу» второй степени,- первую-то я еще раньше получил…

Он замолчал, потом, немного погодя, сказал:

— Спать пора, пожалуй. Ложись рядом, Малютка, — и Нурбаев повернулся к собеседнику спиной.

— Нет, друг, спать уж теперь не будешь, — обернулся от щели Белов. — Буди командира. Немцы приехали.

III

Пока разведчики вели свой негромкий разговор, а лейтенант Чернов отсыпался после тревожной ночи, Белов, устроившись около щели, не спускал глаз с местечка. Через отверстие, сквозь раздвинутые черепицы можно было видеть все, оставаясь незаметным снизу. Отсюда, с высоты, местечко лежало перед Беловым, как множество игрушечных домиков, расставленных ребенком, вдоль двух длинных перекрещенных дорог-линеек. Одна из этих дорог, широкая и прямая, прорезывая местечко, уходила длинной сероватой полосой за горизонт. По ней одна за другой проходили машины, проносились мотоциклы, двигались бесконечные обозы. Это было Варшавское шоссе. Другая, узенькая, но тоже замощенная булыжником, под прямым углом пересекала шоссе и то исчезала в желтизне густых хлебов, то появлялась снова. Движения на ней не было. В самом центре местечка поднимались две высокие колокольни сгоревшего костела. Белов сидел, привалившись спиной к сену. Все вокруг было спокойно. Но вот на дороге, пересекавшей шоссе, появилось облако пыли; оно быстро росло и приближалось; через несколько минут Белов уже смог различить большую группу мотоциклистов, мчавшихся на полной скорости в местечко. Выехав на главное шоссе около сгоревшего костела, мотоциклисты остановились у высокого, крытого железом дома с резвыми ставнями окон. Навстречу им на крыльцо, не торопясь, вышел офицер и передал какое-то приказание. Тотчас же несколько человек вскочили на свои машины и умчались обратно, а остальные, вслед за встретившим их офицером, вошли в дом. И снова в местечке установилась ничем не нарушаемая тишина. Только через час подошли еще четыре грузовые машины с солдатами и три легковые — с офицерами. По тому, как были встречены вновь прибывшие офицеры, Белов заключил, что это важные особы. Должно быть, они остались недовольны подготовленным для них помещением, потому что вскоре пятерка мотоциклистов направилась на своих машинах к имению. Тогда-то Белов и приказал разбудить лейтенанта.

Теперь уже шесть пар глаз неотступно следили за немцами. Вслед за мотоциклистами во двор имения въехали и автомашины. Большое количество кур, уток и гусей, беззаботно бродивших по двору, привело офицеров в веселое настроение. Пока солдаты разгружали ящики с машин, офицеры устроили охоту на домашнюю птицу.

— Двадцать четыре нижних чина и восемь офицеров, — подытожил свои наблюдения Белов. — Многовато…

— Это не все, — возразил лейтенант. — К вечеру еще подъедут. Теперь, орлы, — продолжал он, обращаясь ко всем разведчикам,- смотрите в оба. Запоминайте, где у них часовые стоять будут и как удобнее их снимать, чтобы ночью действовать без запинки.

Лейтенант оказался прав. Уже перед самым вечером во двор плавно вкатила роскошная, шоколадного цвета машина в сопровождении нескольких мотоциклистов. Солдаты, вытянувшись, замерли на своих местах. Навстречу вылезшему из машины генералу выбежали офицеры.

— Козырный туз появился. — Белов посмотрел на лейтенанта. — Теперь, похоже, все?

— Должно быть так. — Лейтенант на минуту оторвался от щели и повернулся к разведчикам.- Тишина мертвая! Чтоб ни звука. Немцы на сеновал к нам лезут.

На дворе суматоха закончилась. Офицеры удобно устроились в панском доме, часовые стояли на местах, из кухни неслись аппетитные запахи, — все вошло в колею обычного штабного распорядка. Пора было и солдатам подумать о месте для ночлега. Толстый розовый ефрейтор с засученными рукавами кителя подошел к лестнице, ведущей на сеновал. Он недоверчиво посмотрел на шаткое сооружение и для проверки постучал кулаком по ступеньке. Наконец, решившись, он, пыхтя и отдуваясь, начал взбираться наверх. Расстегнутые полы кителя распахнулись, и Чернов увидел на ефрейторе украинскую рубашку, ярко вышитую цветными нитками.

«Вот гад, — он, видать, и на Украине тоже побывал», — подумал Чернов.

Вслед за благополучно взобравшимся толстяком-ефрейтором остальные незанятые солдаты, переговариваясь, гурьбой полезли на сеновал. По проделанному под самым потолком ходу Малютка бесшумно проскользнул к противоположному концу сеновала и сверху наблюдал, как расквартировывались немцы в облюбованном ими помещении. Вскоре он, блестя глазами, докладывал Чернову:

— Головой все к сену устроились, поодаль друг от друга. Шестеро сразу спать завалились, а остальные еще возятся. — И тоном опытного разведчика добавил: — Взять их удобно будет. Ни один не ворохнется.

После Малютки с расположением немцев на сеновале ознакомились Нурбаев, Белов и Прокудин.

Горячее ленивое августовское солнце медленно скатывалось с небосвода. Через раскрытые окна дома Чернов хорошо видел, что делается внутри.

Особенно его заинтересовала большая светлая комната в левом углу здания, где поместился генерал. В эту комнату была перенесена лучшая мебель, из нескольких столов составлен один большой, и на нем развернута громадная карта, вся покрытая красными и синими стрелами. С высоты своего наблюдательного пункта лейтенант в бинокль ясно видел, что концы этих стрел с разных сторон стремились к одной точке. Чернов не мог прочесть название города, к которому тянулись стрелы, но, припоминая расположение городов, догадался: «По Белостоку, дьяволы, ударить думают».

Вскоре после приезда генерала за домом заработала походная рация, связные на мотоциклах то прибывали, то отъезжали. Штаб начал свою работу.

Спустились сумерки. Постепенно темная августовская ночь окутала все вокруг густой мглой. Солдаты изнутри задрапировали окна дома. Наступило время разведчиков.

— Ну, друзья, пора,- приказал Чернов.- Фашистов на сеновале нужно уничтожить в первую очередь. Это сделают Нурбаев, Белов и Прокудин. От вас, друзья, зависит все остальное. С сеновала через люк спустимся в сарай. Белов и Гуляев снимают часового на веранде и ждут остальных, бесшумно уничтожая всех входящих и выходящих из штаба. Нурбаев и Прокудин, вам поручается часовой у дальнего угла дома. Затем Прокудин останется на посту, а Нурбаев идет на веранду к Белову. Я с Малюткой снимаю часового у ближнего угла и затем вместе с вами уничтожаем штаб. Белов останется часовым на веранде. Всем понятно?- Разведчики молчали.- Значит все. Действуем, ребята!

* * *

Хорошо спалось фашистам на мягком, душистом сене. Густой храп волной перекатывался по сеновалу. Порой из мрака смутно выступала то откинутая во сне рука, то жирное лицо. Бодрствовал только часовой. Он удобно устроился на опрокинутой кадушке у самого входа на сеновал. Повешенный на стену над головой часового, тускло мерцал маленький карманный фонарик.

И, казалось, ничто не нарушало тишину и покой ночи. Только все слабел и слабел солдатский заливистый храп. Иногда он переходил в приглушенное хрипенье. Но это не вносило тревоги в сонный покой сеновала. Даже тогда, когда высокая широкоплечая фигура, закутанная в плащ-палатку, пошатываясь со сна, подошла к дверям сеновала, и тогда часовой не встревожился. Он только пытался рассмотреть в полутьме, кто это поднялся и хочет выйти во двор, но солдат левой рукой протирал заспанные глаза, мешая рассмотреть лицо. Видимо, все еще продолжая наполовину спать, шатаясь и почти падая, он медленно шел к двери. Автомат часового был прислонен к стене, а сам он, мурлыкая песенку, встал и, протянув руку, снял висевший на стене фонарик, чтобы осветить сонному товарищу лестницу.

Часовой не успел сообразить, что произошло, когда он, сняв фонарик и повернувшись к подходившему солдату, вдруг увидел чужое, совершенно незнакомое лицо с черными сросшимися в одну черту бровями. Он хотел крикнуть; ему даже показалось, что он очень громко закричал и тотчас почувствовал удар и холод в левой стороне груди. На самом же деле часовой, не успев крикнуть, свалился на сено. Фонарик выпал из его рук и потух. На сеновале воцарилась полная тишина.

Часовой у веранды был очень зол. Надвинув каску и закутавшись в плащ-палатку, он ходил вдоль веранды размеренным солдатским шагом, проклиная в душе все на свете и в первую очередь своего непосредственного начальника ефрейтора Курта. Эта скотина Курт имеет своих любимчиков, и в результате ему, Карлу Габбе, всегда достаются самые собачьи часы стояния на посту. Часовой взглянул на светящийся циферблат ручных часов и сплюнул от огорчения.

«Думал что уже прошла бездна времени, а оказалось всего двадцать минут. И пост сегодня попался черт знает какой. А все это делает толстомясая тупица Курт. Нет, чтобы поставить на правый угол дома. Там и удобнее — начальство не ходит, и покурить можно. А здесь попробуй покури! Все время офицеры связи то приезжают, то уезжают». Карлу Габбе было хорошо известно, что начальник штаба не терпел даже малейшего нарушения устава. Мирная тишина ночи тоже ни капельки не успокаивала Карла Габбе. Тяжелые тучи сплошь закрывали небо, и ни одна звездочка не смотрела на землю. Низко, казалось, совсем над головой, кружился советский ночной бомбардировщик. Когда его шум раздавался особенно близко, Габбе поеживался и еще глубже надвигал каску. Там, где веранда кончалась и почти вплотную к ней примыкала стена каретника, оставался узкий переулочек, наполненный кромешной тьмой. Каждый раз, когда Габбе доходил до конца веранды и поворачивал обратно, он опасливо косился в переулок.

«Черт его знает, — думал Габбе. — Днем я несколько раз проходил по этому переулку — самый безобидный. В нем еще где-то там в углу стоит бочка для дождевой воды. А вот сейчас почему-то страшно».

Внезапно со стороны часового, стоявшего под окнами штаба, до слуха Габбе донесся какой-то подозрительный шум. Габбе остановился и стал напряженно вслушиваться. Все было по прежнему тихо, но в этой тишине часовому почудилась опасность. Забыв про темный переулок, он повернулся к нему спиной, раздумывая, продолжать ли ему двигаться дальше или выстрелом из автомата поднять тревогу.

Вдруг он почувствовал, как чьи-то руки с ужасной силой схватили его за шею, сдавили горло и потащили в переулок. Кто-то резко вырвал у него из рук автомат.

Несколько мгновений в переулке слышалась приглушенная возня, затем на веранде промелькнуло несколько теней, а потом снова той же размеренной походкой вдоль веранды зашагал часовой. Но ростом он был значительно выше Габбе.

* * *

В просторной комнате было очень светло от двух электрических лампочек и очень душно. Плотно задрапированные окна не пропускали свежего воздуха. Генерал, упитанный сорокалетний мужчина, сидел в кресле в одной белоснежной сорочке. Рукава, закатанные выше локтей, обнажали холеные, белые руки. Генерал сидел, откинувшись на спинку удобного мягкого кресла, у стола, застланного громадной картой этого участка фронта. Против генерала, по другую сторону стола, стоял молодой офицер с жесткими, коротко остриженными под ежик волосами и усами «а-ля кайзер Вильгельм». Генерал говорил, офицер внимательно, но без подобострастия слушал.

— Я ведь эти места прекрасно знаю, дорогой мой герр Клейн. Вот здесь, всего в пятнадцати верстах от Белостока, было имение моего папаши, барона фон-Мейера. Единственное место, где мы можем зацепиться, задержать русских, — это вот здесь. — Генеральский палец с массивным золотым перстнем уперся в один из квадратов карты.

— Отсюда надо попытаться наступать, во что бы то ни стало наступать. Если и эта попытка сорвется, то мы вновь начнем пятиться, а это значит… Ну, в общем, это значит, что отступать дальше мы не можем. Удар здесь нанесут и решат сражение в нашу пользу мои танки. Командующий очень благосклонно отнесся к моему предложению.

Генерал замолчал и потянулся к портсигару. Его собеседник внимательно рассматривал указанный ему квадрат карты. Генерал закурил и, задумчиво следя глазами за клубами дыма, прервал молчание.

— Что вы на это скажете, полковник?

— Место выбрано хорошее. Болото и река обеспечивают оба фланга, но наши танки могут пройти только здесь, — полковник длинным ногтем провел по карте.- Здесь мост, и только здесь возможно построить дополнительные переправы. А русские в восьми верстах.

— За нас тайна и неожиданность, дорогой полковник. Мои танки идут только по ночам. Слышите? — Собеседники прислушались.

С шоссе донесся приглушенный гул моторов.

— А русские считают, что мои танки находятся на 200 километров севернее. В общем, дорогой гость, вы можете доложить ставке, что старый солдат Мейер хорошо подготовил удар, и русские скоро попятятся отсюда так же, как в сорок первом году. Впрочем, весть об этом обгонит вас. Ведь радио быстрее вашего самолета. Я ожидаю, что к шести часам мой начальник штаба доложит мне, что танки вышли на исходные позиции.

Генерал сладко потянулся и зевнул.

— Что ж, желаю успеха. Фюреру сейчас необходима победа, хотя бы небольшая победа. Вы понимаете?

— Понимаю, понимаю, дорогой полковник. Но нам уже давно пора отдохнуть. Следует хорошенько отоспаться. Завтра утром я смогу провезти вас по исходным позициям моих полков. Спокойной ночи!

Полковник вышел. Генерал встал и прошелся по комнате. За дверью раздался неясный шум. Генерал поморщился. «Проклятая светомаскировка. Приходится жить в полутьме. Вестовой, скотина, видно, задремал, а полковник в темноте наткнулся .на что-то». Но думать не хотелось. Духота клонила к дремоте. Генерал потушил свет и, подойдя к окну, откинул драпировку. Прохлада ночи хлынула в комнату. «Ну и темнота! — мелькнуло в голове генерала. — Ни одной звездочки». Мейеру припомнился ярко освещенный веселый Берлин мирного времени. Припомнился уютный особняк с большим тенистым садом… Жена… Немного разомлевший от воспоминания о доме, генерал, не опуская драпировки, облокотился на подоконник. В нескольких шагах от стены медленно прошел часовой. Генерал вгляделся. «В такой кромешной темноте собственных солдат узнать невозможно». Генерал уже хотел окликнуть часового, но в этот миг почувствовал, как за его спиной тихо открылась входная дверь. Он опустил занавеску и на ощупь тщательно оправил ее. «Кто бы это мог быть?» — подумал генерал и ему стало страшно. — Фу, пустяки какие, — подбадривая себя, громко заговорил он, шаря по столу, чтобы включить свет. Но страх не пропа-дал. Генерал вдруг почувствовал, что в кабинете он не один. Здесь, рядом с ним, был кто-то еще.- Кто тут? — негромко окликнул генерал хриплым от все возраставшего страха голосом. «Может быть, это кошка?» — и, поверив самому себе, он бодро вслух заговорил: — Ну да, конечно, кошка. Фу, глупости. Нервы совсем развинтились. И куда этот проклятый выключатель провалился? — взвизгнул генерал, шаря по столу руками и чувствуя, что страх снова охватывает его. Наконец, выключатель нашелся. Мягкий свет залил комнату, и одновременно генеральские белые руки сами собой поднялись вверх. Освещенные светом двух ламп, среди комнаты стояли два высоких человека, уставив на генерала тупые стволы автоматов.

— Кричать не советую. Малейшая попытка поднять тревогу- и мы вас уничтожим. Где оружие? — по-немецки спросил Чернов.

Генерал механически кивнул головой на китель, висевший на спинке стула. Он еще не осмыслил происходящего. Он даже резко тряхнул головой, чтобы очнуться и прогнать от себя этот ужасный кошмар. Но все оставалось по прежнему. Два неизвестно откуда появившихся человека не исчезли, а продолжали действовать. Генерал видел, что один из них, видимо, офицер, взял его китель, вытащил из кармана все документы и оружие и, кинув китель генералу, приказал:

— Одевайтесь!

Натягивая китель, генерал старался подойти к окну. Умышленно задетый им стул отодвинулся с шумом, который в ночной тишине показался грохотом. Чернов, недобро улыбаясь, предупредил фашиста:

— Напрасно стараетесь. В доме все уничтожены. Часовыми на постах стоят мои разведчики.

Застегивая трясущимися руками китель, генерал все еще не верил, что он из высокопоставленного лица немецкой армии превратился в жалкого и бесправного пленника.

Вдруг спасительная мысль мелькнула в голове генерала: «Нужно оттянуть время. Ведь русские не думают его убивать, они захотят перебросить его к себе. По дороге может быть много случайностей… Еще не все потеряно…»

— Нурбаев, обыщите карманы пленного, — как будто издалека услышал генерал голос русского офицера, и тотчас же смуглый солдат подошел К нему.

— Но у меня в карманах ничего нет, господа, только портсигар и спички, — по-русски сказал генерал и с готовностью поднял опять руки.

— Откуда вы так хорошо знаете русский язык? — опросил Чернов.

— О, я очень интересовался Россией, — с деланной восторженностью заговорил Мейер. — Моя мать была русская немка, и я уже в детстве… — но увидя, что в руках Нурбаева появилась веревка, генерал возмутился: — Фу, ну зачем это? Ведь я же офицер. Господин офицер, зачем веревка? Как офицер офицеру…

— Вы не офицер, — жестко оборвал его Чернов. — Вы фашист. Покрепче, Нурбаев!

Через полминуты, когда связанного генерала выводили еа улицу, он, проходя через переднюю, с ужасом увидел своего недавнего собеседника и часового, лежавших рядом у стены.

— Вот тут за углом бачки с бензином. Видать, для рации. Штук двадцать, товарищ лейтенант, — шепнул Малютка, когда Чернов вышел на веранду.

«О разгроме штаба станет известно очень скоро, но если сжечь дом, могут не узнать о похищении генерала»,- мелькнуло в голове Чернова.

— Мертвых немцев быстро перенести в генеральскую комнату, — приказал лейтенант. — И бачки туда же. Бензин разлить по полу и поджечь.

Через пять минут семь человек, маскируясь под стеной сеновала, вышли из имения и скоро исчезли в высокой ржи, тянувшейся до самого леса. А позади, в окнах разгромленного штаба, сверкали языки пламени. Немного погодя все поместье полыхало сплошным гигантским костром.

* * *

Горизонт на востоке начал бледнеть. На фоне затянутого тучами (неба обрисовывался контур черного леса. Близился рассвет.

Разведчики почти бегом пересекли огромное ржаное поле и, выбравшись, наконец, на заросшую травой дорожку, устремились по ней. Позади полыхало зарево. Хотя уже добрый десяток километров отделял разведчиков от пожара, но охватившее полнеба зарево казалось все еще очень близким.

Лейтенант несколько раз озабоченно взглядывал на часы. До рассвета оставалось не больше часа. Двигаться к фронту полем по прямой было нельзя. Учитывая возможность погони, Чернов вначале пересек шоссе и, только отойдя от него на пять-шесть километров, повернул к переднему краю.

Впереди лес. «Черт его знает, что в этом лесу творится. Можно ли там переждать день?» Чернов боялся, что лес, может быть, уже густо забит танками пленного генерала.

У опушки разведчики залегли, и Нурбаев бесшумно исчез в глубине леса. Прошло томительных десять минут. Генерал шумно дышал носом, и Чернов жалел, что в нос фашисту нельзя затолкать часть той портянки, которая уже была засунута в его рот. Разведчики лежали вокруг генерала и Чернова, направив автоматы в сторону поля и леса.

Где-то совсем недалеко гукнула сова.

— Хорошо! — прошептал Прокудин. — Птица непуганая, значит, здесь спокойно.

— Кто его знает,- проворчал в ответ Белов.- Сова птица не боязливая. У нас в селе прямо на овине кричала.

Поднимались первые ленты предутреннего тумана. Становилось все светлее.

Генерал, наконец, отдышался. Туго скрученные за спиной руки мешали ему лечь свободно, и он оставался в неудобном полулежачем положении. Несколько раз он пытался обратить на себя внимание, стараясь показать, что желает говорить, но безуспешно.

Из кустов неслышно выскользнул Нурбаев и опустился на землю рядом с лейтенантом.

— Порядок, товарищ гвардии лейтенант. В лесу никого нет. Левее в стороне шоссе, слышны шум и голоса, но это далеко, на том краю леса — не ближе. Тут, совсем близко у самой опушки, овраг. Кажется глубоким и весь зарос. Я в него не спускался, темно, заблудиться можно.

Лес надежно укрыл всю группу. При первых проблесках света разведчики спустились в овраг, густо заросший ивняком и осинником, и облегченно вздохнули: в такую глухомань фашисты не пойдут.

Забравшись в самую глушь, разведчики почувствовали себя почти в полной безопасности. Нурбаев, найдя место, обеспечивающее хорошее наблюдение, стал на пост. Малютка, положив на колени автомат, уселся в трех шагах от скрученного по рукам и ногам генерала, остальные улеглись на плащ-палатки и через несколько минут уснули крепким, но сторожким сном.

* * *

Когда Чернов проснулся, солнце стояло уже в зените и наверху за оврагом было жарко; но здесь, среди буйных зарослей ивняка, стойко держалась прохлада.

Лейтенант повернулся на спину, закинул руки за голову и задумался.

У него была проверенная большим опытом привычка: действуя по заранее намеченному плану, заново продумывать каждый отдельный этап работы в тылу врага, перед самым его выполнением.

Так было и сейчас. Чернов размышлял, удастся ли ночью пройти фронт там, где было намечено. Появление крупного танкового соединения на этом участке фронта путало все его планы. Пленный генерал, конечно, знал районы расположения своих полков, но удастся ли заставить его здесь, в двух-трех километрах от своих танков, рассказать все? Сегодня но‹чью капитан Розиков выведет автоматчиков на передний край и по сигналу Чернова ударит по лощине, чтобы облегчить разведчикам переход из тыла врага на свою сторону. Чернову ярко припомнились тонкое смуглое лицо друга, его добродушно-ироническая улыбка и чуть хрипловатый голос. Вспомнились слова, сказанные Розиковым на прощанье в садике у штаба полка. И, гордясь другом, Чернов подумал: «Такой орел, как мой Ильяс, из любого пекла вытащить сумеет. Ребята у него в роте подстать моим разведчикам».

Но нужно решать, что делать сейчас. Чернов потянулся так, что затрещали суставы, и вдруг энергичным броском поднялся с земли.

На месте Малютки против генерала сидел Прокудин. Рядом с ним лежал Нурбаев. Белова не было. Значит, посты сменились. Чернов взглянул на часы. Так и есть. Проспал более четырех часов. «Хватит»,- решил он и подошел к генералу.

Неожиданность и фантастичность событий прошедшей ночи, беспощадная дерзость, с которой действовали разведчики, а может быть и вкус портянки, которая уже пять-шесть часов была у фашиста во рту, сделали свое дело. Генерал безусловно был склонен к откровенности.

Прежде чем вынуть кляп из генеральского рта, Чернов предупредил:

— Отвечать только шепотом. При первом же выкрике смерть.

Освобожденный от веревок и кляпа, пленный с удовольствием разминал затекшие руки и энергично двигал челюстями.

— Прежде всего скажите, откуда вы так хорошо знаете русский язык? — начал Чернов. — Тот вариант, которым вы хотели угостить меня в своем штабе, здесь 1не годится. Для вас же выгоднее сказать правду.

— Я немец, но родился в России. Отец мой был инженер и работал в Петрограде. Так что я с детства хорошо владею русским языком. К тому же я окончил русскую гимназию.

— Из документов ясно, что вы командир танкового соединения. Где расположены ваши полки и какова их численность?

— Но в ваших руках моя карта. Там вся обстановка нанесена точно,- попробовал увернуться генерал.

— Карту внимательно изучат у нас в штабе, но меня не интересует большой район. Мне нужно, чтобы вы подробно нанесли обстановку вот в этих квадратах моей карты, — подчеркнул лейтенант и вытащил из планшета свою карту.

Генерал внимательно всматривался в обозначенный на карте участок и несколько минут молчал. Затем он усмехнулся:

— Простите, лейтенант, но я не думаю, чтобы вы были так наивны и поверили тому, что я вам расскажу.

— А все же я вам поверю,- холодно ответил Чернов. — Ведь на этом участке мы будем переходить через линию фронта. И учтите, что в случае неудачного перехода первым будете убиты вы. А удачным переход будет только тогда, когда я буду знать все, что у вас здесь есть. Повторяю, при малейшей неудаче мы будем вынуждены вас уничтожить. — Проговорив это, Чернов спокойно вытащил из ножен трофейный кинжал, когда-то добытый им в бою и, нарушая все правила хорошего тона, начал чистить им ногти. Генерал хорошо знал эти эсесовские широкие кинжалы в черных лакированных ножнах, с орлом и свастикой на рукояти. Широкий клинок кинжала тускло поблескивал в зеленой полутьме зарослей. По спине фашиста пробежали мурашки. Он вдруг ясно представил себе, что произойдет в случае неудачного перехода линии фронта. Русский офицер и его солдаты, конечно, погибнут, но, прежде чем они будут убиты, широкий матовый клинок с надписью «Все для Германии» войдет ему в живот. Генерал даже почувствовал боль в том месте, куда, как ему казалось, будет нанесен удар.

Чернов кончил чистить ногти и ловко ударил острием кинжала по стволу молодой осины. Остро отточенный кинжал прошел по древесине, как по сливочному маслу, и осинка повалилась. Генерал округлившимися оловянными глазами следил за движением клинка в руке русского офицера. Потянув к себе срубленное деревцо, лейтенант стал обстругивать его и, казалось, совсем забыл про своего собеседника. Не дострогав, он отбросил осинку в сторону, резко кинул в ножны кинжал и неожиданно громко спросил:

— Ну, что ж, будем говорить откровенно?

С минуту генерал молчал, затем, пристально взглянув на Чернова, ответил:

— Ваши аргументы, господин лейтенант, настолько убедительны, что я не вижу иного выхода, как сообщить вам все.

Чернов развернул свою карту.

— Вот имение, где был ваш штаб. Это Варшавское шоссе, а здесь позавчера проходила линия фронта. Меня интересует вот этот участок.

* * *

Пленный рассказал все. На участке полка, в котором служили разведчики, немецких танков не было. Значит, там, вероятнее всего, обстановка старая. Но вся бронированная громада нависла над соседним полком дивизии. Генерал не говорил. зачем его танки пришли сюда, ясно было и так. Но где и когда будет нанесен удар? Чернов еще раз внимательно рассмотрел карту. Там, где стоял его полк, берега реки были сильно заболочены, но несколько ниже по течению болота отступали и правый берег реки повышался. Карта показывала, что здесь, на шоссе, был мост, и как раз в этом месте фронт соседнего полка далеко не доходил до речки.

Чернов знал, что еще позавчера от переднего края этого полка до реки было не менее восьми километров, и сейчас ему стало ясно, что удар будет нанесен именно здесь. Лейтенант еще раз пристально взглянул на злополучный квадрат карты, изображавший ту местность, которая в недалеком будущем, может быть, через десять-двенадцать часов станет ареной жесточайшего боя.

— Хитро придумано, — усмехнулся лейтенант, взглянув на генерала. — Объяснять не трудитесь, понятно и так. Но все же откройте еще один секрет. Когда вся эта свора будет спущена с цепи?

Генерал молчал.

— Когда? — резко повторил Чернов.

Пленный вздрогнул. Голова его инстинктивно

втянулась в плечи и жирные складки на затылке стали багровыми. Не поднимая опущенных глаз, он хрипло ответил:

— Господин лейтенант, вас интересует участок перехода через фронт, а дальнейшим займутся в вашем штабе. Я вам не скажу здесь ничего. Доставляйте меня в свой штаб. — И, подняв на лейтенанта глаза, с откровенной издевкой добавил: — А я и не рассчитывал, что так скоро увижусь с фельдмаршалом Паулюсом. Неплохо, говорят, он живет под Москвой. Кстати за доставку такого языка, как я, вас хорошо наградят?

В груди у Чернова вскипела ярость. Сжимая рукоятку кинжала, он зло проговорил:

— Может быть, твои банды завтра на рассвете на нас полезут, а я должен с комфортом такую, как ты, фашистскую обезьяну через фронт тащить?

И, повернувшись к разведчикам, сказал;

— В ружье!

Разведчики вскочили. Пленный растерянно смотрел то на разъяренного офицера, то на спокойно готовившихся в путь солдат.

— А я… а как же я, господин лейтенант? — залепетал он испуганно. — Ведь со мной…

— Да, конечно, с вами, ваше превосходительство, днем прорыв невозможен. Вам придется остаться здесь. Живым отпустить вас мы, конечно, не можем. И вечера ждать не будем. Карты нужно в штаб доставить сегодня же. А там и без вас разберутся, в каком месте из ваших танков лапшу сделать.

Солнечный день померк в глазах генерала, и все вокруг приняло серый, пепельный оттенок. Он задохнулся. Скрюченные пальцы рук царапали грудь, выпученные глаза с мольбой и отчаянием смотрели на лейтенанта. Уже чувствуя себя мертвым, он, то взвизгивая, то понижая голос до горячего шепота, поспешно заговорил:

— Господин лейтенант. Я еще не все сказал. Я еще скажу кое-что. Я скажу такое, что сразу изменит ваши намерения. Садитесь. Прошу вас. Клянусь честью немецкого офицера, я вам сделаю важное сообщение.

* * *

Генерал не соврал. Его последнее сообщение совершенно изменило все намерения Чернова. В первую минуту после этого сообщения Чернов и его разведчики были сами поражены фантастичностью одновременно мелькнувшего в их голове замысла, а затем они переглянулись, и, вероятно, каждый из них подумал, что эта сумасшедшая мысль явилась только у него. Чернов встал и, приказав: — Накормите вояку! — отошел в сторону, лег на свою плащ-палатку и глубоко задумался.

Взвесив все «за» и «против» нового плана, который он думал теперь осуществить, и мысленно сказав себе: «Мои орлы да не сделают», Чернов решительно встряхнул головой и сел писать донесение командиру полка.

Сообщив командиру все, рассказанное немецким генералом, Чернов подробно доложил о своих дальнейших намерениях и в заключение просил подполковника не ругать его за очередной «фортель», подробно объяснив все преимущества для наших войск в случае удачи этого «фортеля».

Затем Чернов еще раз углубился в карту. Тонкие прожилки перелесков выводили прямо к полю, от которого начиналась памятная долина с туманами. Он измерил расстояние. Не более пяти километров. Взад и вперед десять. А до моста отсюда семь. Итого семнадцать. «Если выйти за час до темноты и в первой половине ночи переправить донесение через фронт, то безусловно успеем», — подумал он и, решительно захлопнув планшет, вскочил на ноги.

За час до заката, когда пленный, снова связанный, лежал на земле, Чернов,- отведя Нурбаева в сторону, дал ему последние указания.

— Рассчитываю, что вернемся к 24.00. Если не придем, действуй по обстановке, но пленного живым не выпускай. Смотри, Нурбаев, в оба. Зверь этот, хотя и трусливый, но очень вредный. Ну, все пока, оставайся! — И лейтенант протянул сержанту руку.

Прощаясь, оба заглянули друг другу в глаза и вдруг без слов крепко обнялись и поцеловались.

IV

Капитал Розиков с самого утра был в плохом настроении. Сначала он распушил старшину роты за то, что у солдат грязные подворотнички, затем разнес командира первого взвода лейтенанта Мальцева за разбитый неделю тому назад в бою бинокль и, наконец, всей роте досталось за то, что, она, по его мнению, совсем не имеет лихого гвардейского вида.

— Что сегодня с нашим капитаном?- недоумевал лейтенант Мальцев.

Мальцев только под Брестом пришел в роту из госпиталя и еще недостаточно изучил характер ротного командира. Старший сержант Гопоненко усмехнулся:

— Сегодня, брат, капитану под руку не попадайся. Он нынче до самого вечера злой будет.

— А почему? — добивался Мальцев.

— Неужели не понимаешь? Лейтенант Чернов где сейчас? У немцев по тылам лазает. А наш командир — друг Чернова? Друг. Ну вот капитан и болеет о друге. И ничто ему сейчас не мило. А вот ночью, когда пойдем обеспечивать выход Чернова через фронт, капитан совсем другой будет. И не злой… и… ну, в общем совсем другой. Хоть зубами, а своего дружка вытянет на нашу сторону. Факт.

Но до вечера было еще далеко, а капитан Розиков не находил себе места. Он дважды побывал у командира полка, но подполковник Шатов оба раза так посмотрел на него, что капитан совсем не по уставу развел руками и забормотал, что, мол, время ползет, как верблюд, и раньше, чем в 12.00 никаких новостей не жди.

После полудня капитан приказал, чтобы рота к 22 часам была готова к выступлению, а сам отправился в боевые порядки второго батальона, на участке которого ожидался переход разведчиков.

Обшаривая взглядом изученную до мельчайших подробностей местность, капитан мысленно рисовал себе ход предстоящих событий. Все было взвешено и продумано до мелочей. По сигналу ракет по обеим сторонам лощины ударят минометы и станковые пулеметы, а уж он, капитан Розиков, наведет в лощине «порядок», если фашисты начнут артачиться. Только бы разведчики вышли живыми к лощине, пусть хоть ползком бы добрались. Остальное — не их забота…

К Розикову подошел командир второго батальона капитан Серов.

— Примеряешься, друг, все лазейки проглядываешь?

— А как же? Надо. Ночью рассматривать поздно,- ответил Розиков.

— У Чернова новостей много будет. Немцы что-то готовят. Две 1Ночи у них моторы гудят. Левее нас, против соседнего полка, наверное.

— Знаю уже. «Батя» авиаразведку просил. Посылали. Конкретного ничего, а подозрительного много. Позади наших батальонов тяжелые орудия ставить будут.

— Против танков? Они здесь не полезут. Впереди болото.

— Ну, не в лоб, так стороной обойдут, с флангов ударить могут.

— Поживем — увидим. У меня все подразделения углубляют траншеи. Истребителей танков усилили. Гранат противотанковых подвезли. Встретим фашистов с фланга.

Оба капитана замолчали, вглядываясь в местность.

* * *

Перед сумерками, едва закатилось солнце, с запада поползли тучи, подул порывистый, холодный ветер. Когда рота автоматчиков выступила, была кромешная тьма и сеял мелкий холодный дождь.

Капитан Розиков ликовал: «Совсем темно! В такую погоду можно немцу под плащ-палатку залезть, и то не увидит». И неожиданно потрепав по плечу идущую рядом Зину, капитан сказал ей на ухо:

— Ничего, все хорошо будет. Вытащим сегодня Чернова, будь спокойна. Обязательно вытащим.

Девушка ничего не ответила, только благодарно улыбнулась в темноте. Зине даже не показалось странным, что Розиков сказал это именно ей. А ведь за все время, что она находилась в этом полку, ей и десяти раз не пришлось говорить с Черновым. Да и о чем они говорили? О том, кто ранен в последнем бою и тяжелое ли это ранение. Ни разу между ними не происходило иных разговоров, да им и не случалось бывать наедине.

И все же, когда капитан сказал: «Все хорошо будет. Вытащим сегодня Чернова», слова эти глубокой радостью отозвались в сердце девушки.

В темноте, шагая рядом с Розиковым, она повторяла про себя: «Да, вытащим, конечно, вытащим».

Рота залегла в трехстах метрах за передним краем, и Гопоненко со своим взводом, усиленным разведчиками, которые не ушли с Черновым, — уполз снимать боевое охранение немцев. Дождь разошелся не на шутку, и вся степь наполнилась ровным густым шорохом дождевых капель, падающих на высокую траву. Этот шорох скрадывал все посторонние звуки, и Розиков, довольный, думал: «Хорошо. Дождь шумит, значит Гопоненко с немцами без шума оправится. Очень хорошо».

Через час от Гопоненко приполз связной и доложил капитану, что боевое охранение против-ника сняли и лихой сержант сидит со своим взводом в немецких окопчиках.

Через полчаса вся рота расположилась в полусотне метров от Гопоненко. Ракеты все не было. По расчетам Розикова, она должна была взвиться с минуты на минуту. Капитан внимательно вглядывался в темноту ночи, чувствуя справа, рядом с собой, так же напряженно смотревшую вперед Зину, а слева — прижавшегося к земле телефониста, старательно укрывавшего под плащ-палаткой полевой телефон. Ожидание тянулось томительно долго. Капитан Розиков даже не поверил, когда условленная ракета взвилась неожиданно совсем близко — всего, как ему показалось, в пятидесяти метрах от них.

— Давай, давай! — горячо зашептал он телефонисту.

Тот дал по своему аппарату три продолжительных гудка зуммера. Через секунду над немецкой передовой линией взвились зеленая и красная ракеты. В тот же момент раздалось частое покашливание минометов. Злой скороговоркой залились пулеметы. Неожиданно звонко затявкали «сорокопятки», и на вражеской стороне поднялись свист и грохот разрывов. Розиков передвинул свою роту еще метров на пятьдесят вперед, и новая группа бойцов поползла в темноту навстречу разведчикам. Прошло томительных пять-шесть минут.

— Вышли! Вышли! — радостно передали по цепи справа.

— Вышли! — почти крикнула Зина.

Низко, почти над самой землей, полетела, шипя, красная ракета — сигнал отхода. Немцы опомнились, открыли беспорядочный, бесприцельный огонь, и в черном дождливом небе перекрестились очереди трассирующих пуль. Шквал нашего огня усилился, под его прикрытием Розиков выводил роту.

— Все ли целы? Нет ли среди разведчиков раненых? — запросил он по свертывающейся цепи и вдруг получил неожиданный ответ: вышел только один. Остальные остались там. Вернулся Малютка. Когда автоматчики, перевалившись через бруствер, скатились в окопы второго батальона, к Розикову подбежал связной от командира полка.

— Гвардии подполковник требует вместе с разведчиками немедленно! — доложил он.

Нетерпеливо ожидая от взводных рапортов о потерях, капитан Розиков спрашивал Малютку:

— Где Чернов? Почему ты пришел один?

Но еле переводивший дух разведчик твердил только одно:

— Все живы. Лейтенант Чернов приказал: «Бегом к командиру полка!» Вот я и добрался.

Направляясь с Малюткой к командиру полка, Розиков не видел, как в запасной стрелковой ячейке стояла Зина. Положив руки на бруствер и спрятав лицо в ладони, она плакала.

* * *

Капитан в сопровождении Малютки вошел в комнату командира полка, освещенную тремя сделанными из орудийных патронов лампами. У стола, положив на него обе руки, чуть сгорбившись, сидел генерал. И трудно было сказать, задремал он или о чем-то думал, прикрыв глаза. У противоположного конца стола сидели подполковник Шатов и капитан Седин, временно замещающий заболевшего начальника штаба. Увидев промокшего до нитки Малютку, генерал быстро взглянул на Шатова и затем обратился к разведчику:

— Почему один? Где остальные?

— Лейтенант Чернов с разведчиками проводил меня через передний край и приказал доставить товарищу гвардии подполковнику донесение и сумку с документами, а сам вернулся обратно.

— Как обратно? Зачем?

— В донесении все сказано, товарищ гвардии генерал-майор. А что надо, я могу по карте показать. Но самое главное — лейтенант Чернов просил передать, что немецкие танки, должно быть, утром наступать будут.- С этими словами Малютка положил на стол донесение Чернова и полевую сумку.

Генерал и подполковник, стоя у стола и пододвинув к себе лампу, одновременно читали донесение. С каждой прочитанной строчкой брови их все больше хмурились. Затем Шатов, не отнимая глаз от донесения, нащупал рукой на столе сумку и так же ощупью стал открывать ее.

Потом генерал усадил Малютку на скамейку рядом с собой и заставил его рассказать все, что произошло с группой Чернова в течение последних суток.

Рассказав, Малютка долго вглядывался в разостланную на столе карту, взятую Черновым в немецком штабе, и, наконец, уверенно показал на ней:

— Вот здесь мы Нурбаева с фашистом оставили. Тут еще овражек такой… глухомань невылазная. Вот он. А немецкие танки вот здесь ударят. Это немец сам лейтенанту указал.

С минуту царило молчание. Генерал и подполковник изучали расположение сил врага, нанесенное немецкими штабистами на карту. Первым заговорил генерал.

— Что ж, подполковник, у тебя дело верное. Тебе болото помогает. Следи только за левым флангом. Всех бронебойщиков сюда. Орудия на прямую наводку. Вместо 7.00 начнем в 6.00. Горячо будет у твоего соседа, Горшенина. Пошлешь ему один свой батальон, а когда он за мост проскочит, батальон обратно вернет. Сейчас же пошли. Ну, ладно, у тебя обстановка ясная, ты только не горячись. Бывай здоров, а мне на КП пора.- Генерал свернул трофейную карту, положил ее в сумку, принесенную Малюткой, и шагнул к двери. Откуда-то из темного угла вышел успевший вздремнуть ординарец. Взяв из рук генерала сумку, он привычным движением повесил ее себе на плечо. Генерал, взявшись за ручку двери, снова остановился и взглянул на Шатова.

— Ты батальон свой (немедленно посылай к соседу и свою роту автоматчиков дай. Ему раньше немецких танков на мост выйти нужно. А за мостом вернет и батальон и роту. Ну, бывай здоров,- сказал он еще раз и вышел.

V

Нурбаев сидел в овраге среди бурно разросшихся кустов ивы. У самых ног его лицом вниз лежал фашистский генерал, связанный по рукам и ногам и покрытый зеленой плащ-палаткой.

С момента ухода Чернова и остальных разведчиков прошло больше часа. Пернатые обитатели оврага, обманутые тишиной, подняли отчаянный писк, чириканье. В полуметре от лица Нурбаева, на тонкой и гибкой веточке ивы, бочком уселась какая-то взъерошенная пичужка. Беззаботно чирикая, она задорно топорщила свои перышки, чистила клюв и, охорашиваясь, лукаво косилась на неподвижного разведчика бусинкой золотистого глаза.

Нурбаев, затаив дыхание, следил глазами за беззаботной, доверчивой пташкой. Губы его невольно сложились в мягкую, ласковую улыбку. «Смотри, какая смелая. Кругом война, а она хоть бы что. Даже людей не боится». Он сидел не шевелясь, боясь спугнуть ее каким-нибудь нечаянным движением. И, словно в подтверждение его мыслей, птичка, закончив свой туалет, перепрыгнула на соседнюю, еще более близкую к лицу Нурбаева, веточку и внимательно уставилась на сержанта. «Что, знакомый думаешь?» — вдруг неожиданно для себя вслух спросил Нурбаев. Насмерть перепуганная пичужка шарахнулась в сторону, а Нурбаев покосился на немца. «Уж не видел ли он, как я с птицей разговаривал? Еще за дурака примет», — подумал он. Но пленный генерал лежал лицом вниз, почти с головой укрытый плащ-палаткой. Однако сержант заметил, что ноги его то сгибались, то разгибались. Нурбаев пошевелился. Фашист сразу замер. Откинув плащ-палатку с его ног, сержант проверил, крепко ли затянута веревка, и успокоился. «Крутись, пожалуйста, — усмехнулся он про себя. — Занимайся физкультурой. Веревка крепкая, месяца на два хватит, пока перетрешь».

Из глубины леса донеслись человеческие голоса. Нурбаев насторожился. Рука предостерегающе легла на затылок немца.

Вслушиваясь в звуки голосов, Нурбаев определил, что где-то совсем недалеко от оврага проходила группа немецких солдат. «Дозор, видимо»,- подумал он. Голоса стали удаляться, и вскоре вновь все затихло. Нурбаев успокоился. Но пленный генерал неожиданно стал проявлять нетерпение. Несколько раз он осторожно поднимал голову, словно прислушиваясь к чему-то, и затем снова опускал ее на землю. «Своих ждет. На помощь надеется»,- подумал Нурбаев. И едва немец вновь приподнял голову и начал прислушиваться,

Нурбаев молча, но энергичным жестом заставил его принять прежнее положение.

Время тянулось медленно, и Нурбаев недовольно морщился, прикидывая, сколько ему придется еще сидеть в бездействии, ожидая возвращения друзей.

Но вот в овраге стало заметно тем(ней. Видно, там, наверху, солнце опустилось за лес. Потянуло сыростью. Старший сержант сидел и думал о той кутерьме, которая поднялась теперь в немецком тылу, о растерянности, царившей там. Он удовлетворенно улыбался: важная персона — главный генерал — сейчас находится в полной власти никому не известного старшего сержанта Нурбаева, узбека из маленького кишлака под Самаркандом.

Если бы его родные взглянули сейчас на своего Хасыльджана… Но тут Нурбаев поморщился от собственной мысли и недовольно тряхнул головой: не надо, чтобы знали, где он находится. Мать сильно горевать будет. Старший сержант никогда не писал домой, что он все время на переднем крае.

В овраге становилось все прохладнее. Уже почти совсем стемнело. Немец вдруг завозился и повернул голову.

— Послушай, ты…- вполголоса заговорил было немец, но, увидав поднесенный к самому носу тяжелый кулак, тут же перешел на шепот.- Послушайте, я хотел бы повернуться на бок. Спина затекла. Можно?

Нурбаев кивнул головой, и генерал попытался повернуться. Но он долго возился, задевая ногами кусты, и Нурбаев помог ему. На несколько минут снова все стихло.

— Можно вас спросить? — вдруг опять зашептал генерал.- Я буду говорить шепотом.

— Опрашивай. Только шепотом, совсем топотом.

— Если близко подойдут мои солдаты и увидят нас, что ты будешь делать? — спросил немец.

— Твои солдаты, хотя и совсем рядом будут, все равно нас не увидят.

— А если я закричу?

— Когда твои солдаты подойдут близко, тебе кричать совсем поздно будет,- спокойно ответил Нурбаев.

Наступило молчание. Генерал, видимо, пытался разобраться, что кроется за лаконичным ответом узбека: то ли намек на портянку, привкус которой все еще чувствовался у него во рту, то ли напоминание о широком кинжале, висевшем на поясе у гвардейца.

Стемнело. Небо стало затягиваться тучами. Потом пошел мелкий, частый дождь. В овраге скоро наступила такая темнота, что разведчик и пленный перестали различать друг друга. Нурбаев предусмотрительно положил ладонь на узел, стягивавший руки фашиста.

— Слушай, солдат,- снова нарушил молчание пленный. Чувствовалось, как он, напрягаясь, поднял голову, чтобы насколько можно приблизить свое лицо к уху неподвижно сидящего рядом разведчика.- Слушай, солдат! Я имею к тебе очень хорошее предложение. Ты будешь меня слушать?

— Собака лает — караван идет,- насмешливым шепотом ответил Нурбаев.

— Знаю, знаю. Ваша восточная мудрость имеет на всякие случаи хорошую поговорку. Скажи мне, до каких пор мы будем здесь сидеть?

— Пока не вернется лейтенант.

— Куда ушел лейтенант, ты мне, конечно, не скажешь? Ну, а если лейтенант не вернется до утра?

— Тогда я буду ждать завтра до вечера.

— Но он может не вернуться и к вечеру?

— Лейтенант все рассказал мне. Я знаю, что надо делать, если он не вернется.

Замолчали. Овраг до самых краев был залит густой темнотой и безмолвием. В темноте Нурбаев и немец услышали над собой взмахи тяжелых крыльев. Какая-то большая ночная птица сделала несколько кругов над ивовым кустом, словно рассматривая притаившихся под ним людей, затем улетела куда-то в сторону, и через несколько минут ее хриплое уханье, похожее на стоны, разнеслось по оврагу.

— Послушай, солдат,- снова, еще тише, зашептал немец,- ведь здесь рядом мои солдаты, мои полки, танки мои. Твой лейтенант не вернется. А завтра мои танки отбросят, погонят русских. Ты не сможешь уйти к своим, и награду за меня не получишь. Ты меня слушаешь? Почему ты молчишь? Ты согласен?

— Говори,- медленно, с расстановкой ответил Нурбаев.- Говори, пожалуйста. Я тебя слушаю.

— Зачем мы сидим здесь? Ты только подумай, ты солдат-разведчик. Из разведчиков, даже из десяти один не доживет до конца войны. Не сегодня-завтра тебя убьют. А зачем тебе это? Я могу сделать так, что для тебя сегодня же кончится война. Совсем кончится. Наступит тихая, мирная жизнь. Я сделаю тебя богатым человеком, солдат. Ты слышишь?

Нурбаев молчал.

— Я очень богатый человек, солдат. Я могу за все уплатить. Пойдем сейчас к нашим, и ты сегодня же сделаешься помещиком. Хозяином имения, понимаешь? Хорошего имения. Богатым будешь. Ведь вам все равно Германии не победить. До Берлина еще очень далеко, туда вам никогда не дойти.

Нурбаев чувствовал, что в нем все больше поднимается неукротимая ненависть к этому дрожащему от страха фашистскому генералу. «Землю, сволочь, обещает. Баем сделать хочет. У меня своей земли хватит. Он, собака, думает, у меня земли нет, совести нет, чести нет? Думает советского солдата купить можно? Дурак».

— Дойдем до Берлина! — неожиданно громко сказал Нурбаев.- Дойдем, собака, скоро дойдем. Ты еще и сгнить не успеешь.

— Слушай, солдат! Что тебе за дело до Берлина и до войны? — волнуясь, опять заговорил фашист. — Парень ты молодой, красивый. Будешь жить барином. А я тебе честью клянусь, что если выведешь меня к нашим — озолочу. Счастливым сделаю.

— Молчи, пожалуйста, если жить хочешь,- оборвал немца Нурбаез.- Русский солдат… Ты знаешь, какой русский солдат? Он совестью не торгует. Молчи, пожалуйста, я совсем сердитый стал.

Но пленный, видимо, уже начинал серьезно верить в успех своих слов и не мог молчать.

— Русский солдат, русский солдат! Да тебе-то что за дело до русских? Ты-то ведь !не русский, азиат. Тобой русский офицер командует. А я тебе предлагаю самому господином стать. Пойми…

— Лучше, пожалуйста, молчи, фашистская грязная собака. Ты совсем дурак, оказывается. Совсем ничего не понимаешь. Мы — узбеки, русские — все братья. Генерал Рахимов командует — ему и русские, и украинцы — все подчиняются. Он, генерал Рахимов, узбек, а вас по-русски колотит. Молчи, пожалуйста. Я с такой собакой, как ты, не умею вежливый разговор вести. У меня рука тяжелая, фашист умереть может. Ты совсем дурак, хуже ишака. Узбек-солдат не торгует родиной. Молчи, пожалуйста, плохо будет.

Генерал еле дышал. Разгневанный сержант не замечал, что схватил фашиста за грудь и после каждой своей фразы сильно встряхивал его.

В эту минуту в дальнем конце оврага неожиданно раздался громкий треск сучка, сломавшегося под чьей-то ногой, а в глубине леса вновь послышались голоса (немецких солдат.

Нурбаев замер. Над головой опять пронеслась большая, тяжелая птица. С каждой минутой голоса раздавались все яснее,- немцы, видимо, чувствовали себя уверенно и о чем-то громко перекликались.

Генерал напрягся, опираясь всей тяжестью тела на связанные за спиной руки, и прислушивался к голосам.

В эту минуту Нурбаев вспомнил, что до сих пор не заткнул пленному генералу рот, и, досадливо морщась, стал поспешно, на ощупь искать портянку. Но она, как назло, не попадалась под руку. Торопливо скомкав угол своей плащ-палатки и намереваясь заткнуть ею генеральский рот, Нурбаев наклонился над пленным, но вдруг страшный удар в подбородок опрокинул сержанта навзничь. В глазах заметались искры, и тяжелое, как удушье, беспамятство на миг потушило сознание. Словно сквозь сон Нурбаев почувствовал, что на грудь ему навалилась огромная туша вопившего во все горло пленного генерала. Еще не полностью придя в сознание, сержант догадался: «Головой, сволочь, ударил… Своих услышал… на помощь зовет…» Он сделал попытку скинуть с себя пленного, но тот, видимо, обезумев от мысли, что через минуту он будет свободен, лежа на груди сержанта и не переставая орать, продолжал механически, бестолково бить головой по челюсти Нурбаева. В лесу прострекотали автоматы, пули, тонко посвистывая, полетели над оврагом. Крики немцев слышались почти у самого обрыва.

Напрягая ускользавшее сознание. Нурбаев отчаянным толчком сбросил с себя генерала и, сам навалившись на него, попытался рукой зажать ему рот. Тотчас же зубы фашиста вцепились в руку Нурбаева. Острая боль окончательно вернула разведчику сознание. Правой рукой сержант рывком вытащил из ножен кинжал, но прежде чем ударить им своего врага, прислушался. По оврагу бежало несколько человек; с обрыва, всего метрах в пятидесяти от Нурбаева, сильный, привыкший к громким командам голос прокричал что-то длинное по-немецки. Враги были совсем рядом, и сержант, перестав колебаться, ударил фашиста кинжалом.

Прижав затем к груди прокушенную руку, Нурбаев тихо поднялся на ноги. Голова кружилась, мускулы наливались свинцовой тяжестью.

С обрыва донесся голос, прокричавший что-то по-немецки, вслед ему, как бы спросонок, невдалеке меланхолично присвистнул суслик. Нурбаев облегченно вздохнул: «Наши». Снова раздался негромкий свист суслика, и Нурбаев, прижав к губам сложенные ладони, ответил уханьем совы.

* * *

Гостеприимный развесистый кустарник принял в свою чащу вернувшихся разведчиков. Однако задерживаться здесь было нельзя. Нурбаев топотом доложил обо всем случившемся лейтенанту.

Сквозь шум дождя из леса все еще доносились голоса немцев, что-то горячо обсуждавших. Скоро они, видимо, пришли к какому-то решению, и сверху снова прозвучал тот же раздраженный возглас:

— Последний раз спрашиваю, кто там орал? Отвечайте или мы открываем огонь.

— На огонь не отвечать! За мной! — приказал лейтенант Чернов, и разведчики осторожно двинулись по оврагу вслед за ним.

Шум дождя заглушал шорох шагов. Около часа разведчики спокойно шли по оврагу. Уже давно стихли автоматные выстрелы, раздававшиеся за их спиной. Когда овраг стал круто поворачивать к северу, Чернов остановился и, сев на мокрую траву, шепотом приказал:

— Все ближе ко мне. Садись! Белов, наблюдать и прислушиваться! О подозрительном докладывать немедленно.

С головой накрываясь плащ-палаткой, разведчики все по очереди покурили. Затем, уже готовясь двинуться дальше, Чернов сказал, как бы между делом:

— Жаль, фашиста пришлось ликвидировать, с ним бы мы дот скорее разыскали.

В словах лейтенанта Нурбаеву послышался упрек, и он уныло опустил голову.

— Лейтенант правильно говорит. Такого «языка» я сохранить не сумел. Надо было в рот ему с самого начала портянку втиснуть,- сказал он виновато.

Но лейтенант, помолчав, ответил;

— Нурбаев поступил, как и следовало. Не растерялся. Не захотел фашист живым остаться — его дело.- И с неожиданной теплотой в голосе добавил: — А ты, Хасыль, перевязал руку-то? Нет еще? Так не годится. Перевяжи ему, Гуляев. Фашистский укус похуже собачьего. Еще прикинется что-нибудь.

Нурбаев молчал, но ласка командира ободрила его. «Лейтенант совсем на меня не сердится, понимает, как мне жаль, что так получилось»,- подумал он в то время, как Гуляев «на ощупь бинтовал ему руку.

Перед выступлением лейтенант сказал:

— Танки покойного генерала пойдут на переправу в пять ноль-ноль. К этому времени мы должны сидеть в доте. Ясно? Пошли!

VI

Выбравшись из оврага, разведчики очутились в сосновом лесу. Под ногами похрустывала хвоя. Чернов шел, доверяясь только указаниям стрелки компаса, мерцавшего голубоватым светом у него на руке.

Через час лес начал редеть, и впереди, сквозь вершины деревьев, стали появляться отблески какого-то холодного, неживого света.

— Скоро передний край,- прошептал Проку-дин.- Огонь от «фонарей» виден.

«Фонарями» фронтовики называли долго не гаснущие ракеты, которыми немцы обычно освещали местность перед своими позициями.

— Прямо в лицо, сволочи, светить будут,- проворчал Гуляев.

Чернов готов был к тому, что при выходе к мосту им придется проходить через расположение противника, но обстановка оказалась значительно хуже, чем он предполагал. Вся опушка леса была усыпана немцами. Всюду слышался негромкий говор, шаги, мелькали огоньки папирос. В темноте угадывалось большое скопление автомашин, громады замаскированных молодыми соснами орудий. Кое-где сквозь мглу серели натянутые палатки, под которыми спали солдаты,

Разведчики взяли левее и снова углубились в лес. «Черт знает, куда заберемся»,- подумал Чернов, отмечая по компасу уклонение от азимута. По большой дуге разведчики обходили занятый немцами участок опушки. Через полчаса они вновь сделали попытку выйти из леса. Вначале все шло благополучно, но вдруг позади раздался встревоженный окрик: «Кто идет?» И сразу же брызнула длинная очередь из автомата. Разведчики упали на землю. Чернов слышал, как рядом с ним кто-то скрипнул зубами. Сзади, шагах в пятидесяти, громко заговорили по-немецки. Затарахтели автоматы, теперь уже несколько. Под автоматный треск Чернов спросил громким шепотом:

— Кого задело?

— Меня, товарищ лейтенант, — послышался шепот Прокудина.- Плечо задело, навылет,- и, помолчав, добавил: — Ничего, ползти могу… не быстро.

Послышался легкий треск разрываемой оболочки индивидуального пакета — Гуляев наскоро бинтовал плечо раненого товарища.

— А остальные все целы?

— Целы, товарищ лейтенант,- ответил за всех Белов.

Часа полтора разведчики ползли прямо через расположение вражеских частей. Иногда храп немецких солдат, спавших под плащ-палатками слышался настолько близко, что можно было, протянув руку, стиснуть горло сонного врага. Несколько раз шаги и голоса немецких патрулей раздавались совсем рядом с затихшими на земле разведчиками. Но патруль проходил, наступала тишина, и разведчики снова ползли вперед.

Тяжелее всех было двигаться Прокудину. Рана жгла плечо. Порою боль становилась такой нестерпимой, что Прокудин, до крови закусив губы, прижимал горячий лоб к сырой земле и несколько мгновений лежал неподвижно. Рядом, не обгоняя его ни на шаг, скользил Белов, помогая раненому товарищу переползать трудные препятствия.

Лес редел. Постепенно чаща могучих елей сменилась редкими зарослями молодняка. Становилось светлее.

Миновав полосу леса, разведчики все еще продолжали передвигаться ползком. Ведь где-то здесь, в этих зарослях опушки, спрятаны сторожевые охранения врага. Может быть, под той или этой кучей сухого валежника скрыт окоп, в котором сидят, вглядываясь и вслушиваясь в темноту ночи, недремлющие секреты. И разведчики от души были рады дождю, наполнившему все вокруг шорохом, шелестом и тихим звоном.

Наконец, опушка осталась позади, началось сжатое ржаное поле. Чернов все еще не позволял разведчикам встать на ноги.

Только тогда, когда даже самые выносливые — Белов и Нурбаев — совершенно выбились из сил, лейтенант разрешил передохнуть.

— Где-то здесь, друзья,- шепотом сказал он улегшимся вокруг разведчикам.- Чуете, как холодом тянет? Стало быть, река близко, а значит, и дот где-то там рядом. Искать |надо. Он метрах в двухстах от моста должен быть. Три холма небольших, так он в ближайшем от дороги. Ход от леса должен быть. Из траншеи.

— Разрешите, товарищ лейтенант, я схожу разведаю. Раз где-то здесь, так я мигом разыщу. Дорога-то ведь вот она, рядом,- сказал Белов, приподнимаясь с земли.

Чернов кивнул головой, и неутомимый сибиряк исчез в темноте. Не прошло и четверти часа, как он вернулся.

— Далеко? — спросил лейтенант.

— Метров сто до траншеи. У входа часовой, амбразура закрыта,- ответил Белов.

Чернов взглянул на часы. До начала движения танков оставалось еще около часа.

— Итак, друзья,- начал Чернов своим обычным спокойным тоном, как будто речь шла о незначительной прогулке,- мы у дота. Часового снимает Белов. Когда ворвемся в дот, на месте часового останется Прокудин. И еще вот что: в доте действовать только ножами, автоматами и пистолетами. Гранаты только в крайнем случае.- Лейтенант вскочил на ноги.- Пошли!

Минут через десять, перекатившись через бруствер, разведчики стояли в глубокой траншее, зигзагами змеившейся по склону невысокого холмика. В белесой тьме наступившего рассвета они осторожно двинулись вперед. Зигзаги траншеи становились все короче, а над головами протянулась маскировочная сеть. Вдруг разведчики услышали впереди приглушенный человеческий голос.

Белов осторожно выглянул из-за угла траншеи и вдруг, выхватив кинжал, одним бесшумным прыжком перемахнул расстояние, отделявшее его от двери дота.

Вражеский часовой, приоткрыв тяжелую стальную дверь и просунув голову внутрь дота, что-то громко говорил.

Из дота ему отвечало несколько голосов.

Белов уже замахнулся, чтобы ударить часового по широкой выгнутой спине, но легкое прикосновение руки Чернова задержало удар. Не оглядываясь, Белов понял, чего хотел лейтенант. «Правильно,- мелькнуло в голове разведчика, — пусть часовой дверь прикроет, риска меньше…»

Когда четверо мокрых, покрытых грязью разведчиков вскочили в первое отделение дота, трое находившихся в нем гитлеровцев остолбенели от неожиданности; прежде чем они успели взяться за оружие, все было кончено. Первая победа досталась легко и бесшумно. Но в следующую же секунду Нурбаев, прильнувший к прикрытым дверям, ведущим в смежное отделение, предостерегающе поднял руку:

— Идут… Кажется, двое!

Чернов быстро закрутил фитиль одного из двух фонарей, освещавших помещение. Фонарь потух. Белов убавил свет во втором. В железной норе стало почти совсем темно. Медленно растворилась низенькая, окованная толстым железом дверь, и из нее, пригнувшись, вылезла долговязая фигура немецкого офицера. Сзади него слышалось пыхтенье второго. Первый офицер выпрямился и, стараясь что-либо рассмотреть в полутьме, недовольно крикнул:

— Ефрейтор Курц, почему темно?

В этот момент стальные пальцы Белова схватили врага за горло. Предупредительный Нурбаев помог второму фашисту вылезти из узкого прохода и через минуту положил его рядом с первым.

— Шестерых списали. Осталось еще примерно пять. Это уже пустяки. За мной, орлы! — полным голосом приказал Чернов и первым нырнул в открытую дверь. Но последующие, промчавшиеся с молниеносной быстротой, события стоили разведчикам очень дорого. Первым вскочив в орудийное отделение, Чернов с разбега столкнулся с фашистом, шедшим навстречу ему к двери. От неожиданного толчка оба покатились на пол, вцепившись друг в друга. Чернов очутился внизу. Противник оказался значительно сильнее его.

К тому же Чернов при падении выронил из рук кинжал. Ему удалось сдавить горло здоровенного гитлеровца руками, но фашист, хрипя и задыхаясь, успел полоснуть Чернова кинжалом по груди. Второго удара он не успел нанести. Нурбаев прикладом автомата ударил его по голове, и солдат, свалившись набок, замолк.

Находившиеся во втором пулеметном отделении трое солдат кинулись было на шум схватки, но встреченные автоматной очередью, отступили, потеряв одного из троих. Дело довершила граната, которую Нурбаев успел бросить в гитлеровцев, прежде чем они захлопнули дверь. Помрачневшие разведчики столпились вокруг лежавшего на полу командира. Гуляев старательно бинтовал ему рану. Превозмогая боль, Чернов встал на ноги. Взглянув в пасмурные лица товарищей, он усилием воли заставил себя улыбнуться и сказал:

— Ну, раз поднялся, значит, еще повоюем.

Чернов приказал вынести убитых за траншею. Когда Гуляев и Белов подошли к телу последнего фашиста, навстречу им вдруг грянул пистолетный выстрел. Недобитая гадина ужалила даже в минуту собственной смерти. Гуляев, молча схватившись за грудь руками, рухнул на пол. Его перенесли в среднее, орудийное, отделение дота. Разведчик лежал с посеревшим лицом. Чернов приложил ухо к его груди, с минуту постоял, потом тихо отошел в сторону. Сердце Гуляева больше не билось. Белов молча накрыл плащ-палаткой тело погибшего друга.

Но в бою не плачут над погибшими друзьями, а мстят за них. Таков закон войны.

Чернов внимательно осмотрел все уголки дота. Проверил количество боеприпасов в казематах, материальную часть оружия, схему ведения огня по пристрелянным ориентирам, толщину стен Дота и материал, из которого они были сделаны. Впрочем, качество стен дота не удовлетворило Чернова. Он недовольно хмурился и ворчал сквозь зубы:

— Липовая работа. На полчаса хорошего боя, больше не хватит. А тяжелое орудие с двух снарядов нам тут всеобщую панихиду устроит.

Нурбаев и Белов слушали своего командира и уже без всякого почтения смотрели на серые шероховатые стены. Закончив осмотр, Чернов распорядился:

— Ты, Нурбаев, отвечаешь за четкую работу пулемета. Вторым номером будет Прокудин. Я с Беловым у орудия. Ясно?

— Теперь пойдем, на местности сориентируемся. Наверно, уж совсем рассвело.

И разведчики вышли в траншею.

— Ну, как? Все в порядке? — спросил Чернов продрогшего под дождем Прокудина.

— Порядок полный, товарищ гвардии лейтенант. По шоссе все время, слышно, немцы ездят. За мост восемнадцать повозок проехало, а оттуда только четыре вернулись.

Лейтенант взглянул на часы и сказал, задумчиво глядя на еле различимую в туманной мгле рассвета линию Варшавского шоссе.

— Минут через десять-двенадцать танки врага начнут движение.

Чернов прислушался. Из леса по прежнему доносился приглушенный расстоянием шум моторов. Вдруг в утреннем воздухе раздался характерный, ни с чем несравнимый грохочущий звук. Разведчики радостно переглянулись.

— «Катюши» ударили,- вскричал Прокудин.- Здорово, черт возьми! Много их, «катюш»-то. Слышите, как поют?

Лейтенант молча смотрел на край далекого горизонта, сразу в течение какой-нибудь минуты, озарившийся зарницами артиллерийских залпов. Однако вскоре эти вспышки исчезли. Весь горизонт покрылся синевато-серой дымной полосой. Наша артиллерия обрабатывала передний край противника. Но вот над головой разведчиков с тихим шелестом прошли тяжелые снаряды, и тотчас же из лесу донеслись сотрясающие землю разрывы.

Чернов улыбнулся.

— Вы понимаете, братцы, что это значит? — сказал он радостно, обращаясь к разведчикам.- Это ведь по нашим данным тяжелая артиллерия бьет. Малютка вовремя попал к «бате».

Теперь уже лейтенанту было ясно, что артподготовка ведется не только на этом участке и не только силами одной дивизии. Тяжелые снаряды беспрерывно шелестели над головами разведчиков. В лесу творилось что-то невообразимое. Рокот работающих танковых моторов совершенно заглушался грохотом рвущихся снарядов. Но все же Чернов догадывался, что по времени танки должны были уже выйти из укрытий на шоссе и вот-вот появятся у моста.

— Товарищ гвардии лейтенант,- окрикнул офицера выскочивший из-за поворота траншеи Нурбаев.- Там телефон пищит. Вызывают.

Чернов спешно вернулся в дот. Чей-то низкий, бархатистый голос торопливо передал приказание и, не дожидаясь ответа, умолк. Чернов задумчиво потер левой рукой свой заросший густыми выгоревшими волосами висок. Этот жест всегда означал, что лейтенант что-то обдумывает.

«Огонь не открывать до появления русских танков или попыток русской пехоты форсировать реку»,- повторил он про себя слова только что переданного приказа, и вновь вышел из дота в траншею.

Воображение лейтенанта нарисовало яркую картину того, что могло бы получиться через полчаса или час, если бы в доте по прежнему сидели враги. Вот, прорвавшись сквозь стену огня, к мосту прорываются советские танки. Излучина реки заставляет их двигаться по отлогой дуге, почти параллельно вражескому берегу. И вдруг один за другим советские танки вздрагивают, останавливаются, из них начинают валить клубы дыма, а потом детонируют снаряды… И это сделало бы одно орудие, надежно упрятанное в склоне невысокого отлогого холма, почти рядом с широким мостом через реку.

Лейтенанта передернуло.

«Ну, что ж,- подытожил он свои мысли.- Пусть горят и взрываются тяжелые танки, только не на том, а на этом берегу, и не наши, а немецкие».

— Все в дот, — сказал он решительно. — Артподготовка, кажется, кончается. Слышно, «Ильюши» идут.- И, первым нырнув в низкую и узкую дверь дота, приказал: — Запирай дверь, Белов.

Едва Белов исполнил приказание, как дот тяжело вздрогнул, и из лесу донесся глухой звук взрыва. Затем взрывы участились, почти сливаясь в один сплошной гул.

— «Ильюши» бомбят,- сказал лейтенант.

Но прислушиваться к грохотавшей в лесу бомбежке не было времени. Приказав Нурбаеву ни одного вражеского солдата не пропускать через мост, лейтенант вместе с Беловым встал к орудию.

Сквозь узкую щель амбразуры Чернов видел большой сектор поля боя. В утреннем тумане и в клубах черного порохового дыма в разных местах стремительно взлетали снопы огня. Это били немецкие батареи. Чернов мог бы начать обстреливать эти огневые точки, но он крепился. Он ждал, когда появятся танки: преждевременный обстрел вражеских батарей мог бы помешать выполнению его плана.

— Товарищ лейтенант! Танки!! -выглянув из соседнего отделения, доложил Прокудин.

Белов уже дослал первый снаряд в орудие и стоял, держа наготове второй. Чернов склонился к прицелу. Орудие было наведено как раз на широкое полотнище моста. Шоссе перед мостом делало крутой поворот, и танки неминуемо должны были подставить под огонь заднюю броню — свою самую уязвимую часть.

Сквозь узкую щель амбразуры до Чернова донесся грохот и лязг двигающейся стальной лавины. Торопясь проскочить узкую горловину моста, танки шли на самых коротких дистанциях. Вот головной танк вполз в поле зрения прицела и, неуклюже повернув влево, пошел на мост. Чернов подвел перекрестие сетки прицела под нижнюю четверть высоты танка и, выждав, когда «тигр» оказался не более чем в тридцати-сорока метрах от моста, послал первый снаряд. Танк вздрогнул, словно кто-то могучим пинком пнул его сзади, и остановился. Еле заметный дымок маленькими струйками вырвался из всех пазов стального чудовища, словно оно с силой выдохнуло из своего нутра отравленный, ядовитый воздух. Но вслед за дымком из танка полыхнули рыжие космы пламени.

А на перекрестие прицела вползал новый танк. Метрах в десяти от обломков первою он остановился. Открылся люк, и оттуда высунулась голова танкиста. Чернов понял, что в шуме моторов и грохоте стрельбы его первый выстрел немцы не заметили и теперь они гадают, откуда последовал удар. Но через мгновение люк захлопнулся, и второй танк стал справа обходить своего погибшего собрата. Чернов сделал второй выстрел, но этот «тигр» оказался более живучим. Остановленный первым снарядом, он только после двух следующих загорелся черным, дымным пламенем.

«Эх, жаль, что у него снаряды не сдетонировали»,- подумал Чернов, прицеливаясь в третью машину, повернувшую к мосту.

На этот раз снаряд ударил рикошетом в наклонную плиту брони. Машина круто вильнула, но продолжала идти. Чернов, чувствуя, что немцы уже догадались, откуда ведется огонь, перестал маскироваться и начал бить беглым. После нескольких выстрелов с третьим танком произошло то же, что и с первым.

— Ну, теперь держись. Начнут нам всыпать,- сказал лейтенант Белову.

Сзади снова назойливо загудел телефон.

— Беспокоятся, — усмехнулся Белов. — Интересуются, почему у них вдруг три танка накрылись.

— А ну, ответь им. Только, знаешь что, — покрепче ответь. С перцем,- сказал лейтенант. Пользуясь передышкой в бою, он расстегнул китель и поправил ослабевший бинт на груди.

Белов снял трубку.

— Ну, слушаю. В чем дело?

В наступившей тишине Чернов слышал тарахтение мембраны телефона. Не отнимая трубку от уха, Белов довольно рассмеялся:

— Вот орет! Как кошка, которой хвост прищемили, — и затем закричал в трубку телефона: — А ну, что расквакался?! Сматывай удочки! Всей вашей сволочи карачун, капут то-есть, наступает.

Давай, жми до Берлина, да нас туда ожидай. Понял? Что? Да-да! Русиш, русиш здесь, а фашист капут делаем.

В трубке изумленно пискнуло й затихло*

Довольный своими успехами в немецком языке, разведчик вернулся к орудию.

— Что-то тихо стало, товарищ лейтенант.

— Тишина перед бурей, — ответил лейтенант. — Сейчас снова начнут. Пусть молчат, а мы не будем терять времени. — И Чернов навел орудие на бесновавшуюся за мостом немецкую батарею.

Причина затишья скоро разъяснилась. Вновь задрожала земля от тяжелых бомбовых ударов. Нахлынувшая новая волна бомбардировщиков заставила танки искать спасения в лесу.

Чернов подавил две немецкие батареи за рекой и оторвался от прицела. Остальные батареи врага были в стороне — вне досягаемости орудия. Наступили минуты вынужденного безделья. Морщась от боли в раненой груди, Чернов прижался горячим лбом к прохладному металлу орудия. В висках громко стучало, и лейтенант усилием воли заставил себя не слушать этот оглушающий стук, стараясь думать о том, что творится сейчас за стенами бетонной коробки дота.

Снова заныл телефон. Прислушиваясь к звукам бомбежки, Чернов подошел к телефону и по-немецки спросил: что нужно. Ярость немца, находившегося на дальнем конце провода, показалась Чернову забавной. Он несколько мгновений слушал с улыбкой, а затем, оборвав своего собеседника на середине фразы, сообщил ему, что дот и переправа находятся уже в руках Красной Армии. На недоуменный вопрос, откуда взялась здесь Красная Армия, Чернов коротко ответил: — Из-за реки. — И тут же посоветовал своему собеседнику удирать возможно быстрее, добавив грозным толом:

— Мои автоматчики не любят задерживаться, минут через пятнадцать они и к вам пожалуют.

После этого обещания телефон окончательно умолк.

Неожиданно заработал пулемет Нурбаева. Лейтенант кинулся к амбразуре, но увидел уже развязку. Две пятитонки, плотно набитые солдатами, решили на большой скорости прорваться через мост. Но недаром Нурбаев считался отличным пулеметчиком: перед самым мостом обе машины закувыркались вниз с высокого откоса шоссе. Трупы вражеских солдат густо усеяли откос. Уцелевшие фашисты в панике разбегались. Спастись удалось немногим. Пулеметные очереди Нурбаева были точны и беспощадны.

Но вот бомбежка прекратилась. Последнее звено бомбардировщиков ушло «на восток. Чернов прильнул к прицелу.

Горячка боя проходила, и он внезапно почувствовал страшную, нечеловеческую усталость, наполнившую тело свинцовой тяжестью. Каким уютным казался теперь каждый кусок железного пола! Завернуться бы в плащ-палатку, растянуться вот хотя бы тут, рядом с орудием, и на полчаса забыться сном.

Болела рана. Боль, которую он не чувствовал в минуты боя, сейчас была мучительной и, казалось, гнездилась не только в груди, но распространилась по всему телу. Лейтенант устало опустил голову. Белов, молча наблюдавший за ним, отошел в дальний угол помещения. Там хранился небольшой запас продуктов уничтоженного гарнизона дота. Через полминуты разведчик вновь подошел к офицеру, держа в руках пузатую бутылку темного стекла с яркой наклейкой.

— Гвардии лейтенант, — с какой-то застенчивой добротой в голосе окликнул разведчик своего командира. — При ранениях в медсанбате спиртом поят, чтобы, значит, сил прибавить. Вот тут, гвардии лейтенант, хоть и не спирт, а все же что-то подходящее.

Чернов поднял голову и взглянул на бутылку.

— Ром, — сказал он равнодушно. — Что ж, налей сто грамм. Подкрепиться надо.

Белов подозрительно долго наливал заказанные сто грамм в большую эмалированную кружку, которую сначала тщательно промыл тем же ромом.

Чернов выпил.

— Чертушка, ты же мне больше вкатил,- сказал он, закусывая плиткой шоколада, на которую Белов старательно намазал толстый слой масла.- А что ж ты закуску такую необычную состряпал?

— Да у них там, товарищ лейтенант, больше и нет ничего. Только шоколад, масло и выпивка.

— Ну, ладно, сойдет и так. Налей сто грамм Прокудину, да и сам с Нурбаевым выпей, только не больше ста.

За стенами дота, на склонах холма, грохотали разрывы. Немцы обстреливали дот.

«Хорошо, что хоть земли сверху много, не сразу разобьют»,- подумал Чернов и взглянул на часы. Было всего около половины седьмого утра. «Если все пойдет так, как надо, то часам к восьми наши должны выйти на мост», — мелькнула у него мысль.

Вернувшийся Белов присел на станину орудия, дожевывая плитку трофейного шоколада.

Танки больше не показывались. Только артиллерийский огонь с каждой минутой становился все ожесточеннее.

— А не проберутся, товарищ лейтенант, немецкие танки через реку где-нибудь в другом месте?- спросил Белов лейтенанта.

— А как по-твоему, стали бы тогда немцы нас так долбать, как сейчас долбают? — вопросом на вопрос ответил Чернов.

Артиллерийский огонь вдруг прекратился, и неожиданно наступила тишина. Белов, сидевший рядом с командиром на станине орудия, недоуменно посмотрел на него. В отверстие двери просунулась голова Нурбаева и вопросительно уставилась на лейтенанта.

Чернов помолчал секунду.

— Взять ручные пулеметы, гранаты, автоматы и наверх! Видно, немцы атаковать думают,- с привычной властностью прозвучал его голос.

Когда разведчики вылезли из дота в траншею, немцы были у подножия холма.

— Без моей команды не стрелять! Подпускать ближе! — крикнул Чернов.

Траншея, стрелковые ячейки и самые склоны холма — все было исковеркано, разметано шквалом артиллерийского огня, бушевавшего здесь минуту назад.

Но все-таки даже эта разрушенная траншея давала гарнизону дота основательное преимущество перед врагом. Немцы наступали по ровной, как стол, местности, чуть покатой в сторону леса.

Оглянувшись, Чернов убедился, что привычные ко всему разведчики уже расположились, создав круговую оборону, насколько это было возможно силами четырех человек.

— Не стрелять, не стрелять, орлы! Пусть подойдут вплотную, — добродушно и даже весело прозвучала команда лейтенанта.

А немцы наступали как-то странно. Чернов видел сквозь мутную пелену тумана, что они, не разворачиваясь в цепь, шли на сравнительно узком участке и направлялись прямо к тому месту, где траншея выходила на равнину.

«Значит, кругом у них минные поля, — сообразил Чернов. — Повезло нам».

Враги находились не дальше пятидесяти метров от траншеи. Теперь их можно было уже рассмотреть. Десятка три человеческих фигур неуклюже перебегали по скользкой, раскисшей земле. Некоторые несли на плечах небольшие четырехугольные ящики.

— Взрывчатку тащат. Взрывать хотят, гады, — вполголоса сказал Чернов.- Не стрелять, не стрелять, орлы!

Вот вражеские солдаты продвинулись еще метров на десять, — еще немного, и они дойдут до первых воронок, за которые им уже можно будет уцепиться и держаться, продвигаясь метр за метром вперед. Но именно где-то тут, не доходя до этих воронок, пролегала воображаемая черта, мысленно проведенная Черновым, черта, вступив на которую, фашист должен был падать мертвым, даже не услышав громкой команды русского офицера: «Огонь!».

Бой был коротким. Свинцовый ветер почти в упор скосил ошеломленных гитлеровцев. В течение одной минуты все было кончено. Оставшиеся в живых фашисты поспешно удирали.

Лейтенант поднялся с земли и, как усталый пахарь, широким жестом вытер лоб рукавом. Тяжело вскинул на плечо ручной пулемет Нурбаев. Должно быть, так же вскидывал он кетмень после целого дня тяжелой, но радостной работы на строительстве ферганских каналов. Как на заступ, оперся грудью на ствол своего пулемета Белов. Медленно поднялся с земли Прокудин, все еще внимательно и настороженно глядя в густой туман, в сторону леса, где притаились враги.

— Маловато нас, друзья, — заговорил лейтенант, обращаясь к разведчикам, — а надо бы оставить здесь охранение — двух человек с пулеметами.

— Что ж, товарищ лейтенант, я останусь, — сказал Нурбаев.- Воронки кругом есть, укроюсь, если опять фашист стрелять начнет.

Лейтенант с минуту колебался, но, будто предваряя его решение, из леса снова заговорили батареи врага. Первые снаряды легли на противоположном склоне холма.

— А ну! Быстро вниз!- крикнул Чернов, и разведчики, подхватив оружие, один за другим исчезли в двери дота.

Взглянув через амбразуру на мост, Чернов сразу понял, что за рекой происходило что-то чрезвычайно важное. В поредевшем тумане угадывалось какое-то движение, вспышки пламени стрелявших орудий стали более частыми, и Чернов догадался, что линия фронта сильно приблизилась.

— Лейтенант, танк!-донесся из соседнего отделения еле слышный голос Нурбаева, хотя Чернов знал, что старший сержант крикнул во всю силу своих могучих легких.

В самом деле, по шоссе к мосту мчался тяжелый танк. Глядя в прицел, Чернов вдруг увидел на том берегу десятки фигур, одетых в ненавистную фашистскую форму Гитлеровцы беспорядочно бежали к мосту.

— Нурбаев!! — не своим голосом закричал лейтенант. — Наши близко! Немцы удирают! Не пускай их через мост!

В грохоте стрельбы Чернов не различал стрекотанья нурбаевского пулемета, уже давно бившего по отступающим вражеским солдатам короткими, точными очередями.

Танк, рвущийся к мосту, казался совершенно неуязвимым. Несколько снарядов, выпущенных Черновым, не причинили ему вреда. Домчавшись до поворота, «тигр» вместо того, чтобы повернуть к мосту, вдруг стал разворачиваться, намереваясь подставить под удар орудия Чернова свою лобовую броню. Но в этот момент очередной снаряд сорвал ему гусеницу, и разворот остался незавершенным. Однако башня танка повернулась, как показалось лейтенанту, с молниеносной быстротой, и ствол орудия уставился на амбразуру дота. Чернов лихорадочно целился, чтобы предупредить выстрел врага.

«Скорей, скорей!» — молнией пронеслось в голове Чернова. «Скорей! Сейчас он выстрелит!» Но, уточняя прицел, Чернов заставил себя хладнокровно довернуть орудие и, только уверившись, что снаряд попадет точно, произвел выстрел. Танк выстрелил одновременно. Лейтенанту показалось, что дот взорвался. Все тело охватил жар, Чернов почувствовал, что он глохнет от страшного грохота и одновременно летит куда-то вниз.

Понимая, что сейчас все должно кончиться, но каким-то чутьем угадав, что пулемет Нурбаева продолжает работать, Чернов закричал, как ему показалось, очень громко:

— Бей их, Нурбаев! Бей, орел, чтобы ни один гад живым не выскочил!

Пулемет Нурбаева работал. Еще в ту минуту, когда немецкий танк, полуразвернувшись, направил свое орудие на амбразуру дота, сержант понял, что для жизни, быть может, осталось несколько секунд. Все тело его напряглось. Крепко прикусив губу, он дал по врагам на противоположном берегу длинную очередь. В мозгу молниеносно пронеслись знакомые и дорогие лица родных. Он увидел огромный необхватный тут, раскинувший посредине большого двора свои ветви, ковер, разостланный у подножия могучего дерева, и своих дорогих стариков, сидящих на этом ковре в теплый и тихий самаркандский вечер.

Но эту мирную, родную картину смял тяжелый грохот. В помещение хлынули горячий воздух и густая пыль, перемешанная с едким дымом.

— В нас попало! — крикнул в ухо Нурбаева Прокудин и двинулся к двери соседнего отделения. Но Нурбаев не мог оставить пулемет. Краем глаза он увидел, что у двери Прокудин вдруг остановился, а навстречу ему из соседнего отделения вылез залитый кровью Белов с телом лейтенанта на спине. Прокудин бросился к ним, а Нурбаев снова длинной очередью прочесал мост и противоположный берег. В ушах у него звенело. Вернувшийся Прокудин кричал ему в ухо, что снаряд угодил в край амбразуры второго пулеметного отделения, что лейтенант, кажется, только контужен, а Белов ранен в ногу и в шею. Но Нурбаев, казалось, не слышал слов своего товарища.

Заглянув в лицо старшего сержанта, Прокудин вдруг смешался и замолчал. Закусив до крови губы, Нурбаев не отрывался от прицела пулемета, а из глаз его текли крупные, как дождевые капли, слезы.

На берегу реки царила паника. Уже не десятки, а сотни немецких солдат бежали к мосту, но, попав под огонь нурбаевского пулемета, скошенные, падали на землю или ошалело кидались вниз, к воде, пытаясь найти брод. Но зато на шоссе один за другим появились еще два танка.

«Все пропало! Сейчас они переберутся через мост и…»

И вдруг Нурбаев оторопело замигал, не веря собственным глазам. Мчавшиеся к мосту танки, еще не дойдя до поворота, остановились. Один сразу же запылал, а другой закружился на одной гусенице, ошалело стреляя из своего орудия неизвестно куда и зачем.

Нурбаев с минуту пристально вглядывался в противоположный берег и вдруг, повернув широко улыбающееся лицо к Прокудину, отвесил ему крепкого тумака, совсем забыв о том, что его напарник ранен. Прокудин взвыл:

— Ой! Что ты, ошалел, что ли, черт чумазый?!

Но Нурбаев, не отвечая на ругань, весело крикнул:

— Вставай к пулемету, давай фашистам жару!

И кинулся к лейтенанту.

— Товарищ гвардии лейтенант!! Ой, как хорошо, товарищ лейтенант!! Наши пришли!! С того берега наши самоходки бьют!

VII

Перед рассветом, в час, когда Чернов и его разведчики захватили немецкий дот, рота капитана Розикова заняла свое место на участке соседнего полка. Дождь косыми струями хлестал землю. Иногда резкий порыв ветра неожиданно подхватывал потоки дождя и кидал в лица автоматчиков холодные и жесткие капли.

Вполголоса переговариваясь и ворча на дождь, солдаты не спеша размещались в мелких одиночных окопчиках, вдоль кустов, тянущихся от болота к Варшавскому шоссе.

Над передним краем немцев, в полукилометре от рубежа, занятого автоматчиками, висели в воздухе десятки мощных осветительных ракет — «фонарей», заливая всю местность ровным призрачным светом.

Облюбовав себе окоп в двух шагах от могучей ели и положив в него санитарную сумку, Зина стояла, прислонившись плечом к мокрому стволу дерева. Глаза девушки были устремлены на ракеты, горящие над передним краем врага, и десятки тревожных мыслей роились в ее мозгу. Зина думала о Чернове и о его товарищах, которые сейчас где-то по ту сторону этих ярких огней делают свое героическое дело. Там, вокруг них, всюду враги, каждый их шаг стережет смерть.

Полчаса назад капитан Розиков объяснил задачу, поставленную роте: просочившись в стык между флангами частей противника, вызвать в ближнем вражеском тылу панику, а затем ударить по ложбине, пролегающей рядом с шоссе. Там надлежало закрепиться и ждать подхода наших танков, а затем вместе с ними прорваться за мост.

Девушка догадывалась, что где-то на этом пути рота встретится с разведчиками Чернова. Но где? Зина не могла знать замысла командования. Ей было совсем неизвестно, что группа Чернова захватила вражеский дот, что над всем этим участком фронта занесен тяжелый молот наших гвардейских дивизий.

Прижавшись к стволу дерева, она смотрела на мертвый, безжизненный свет «фонарей» и старалась представить себе, где сейчас находится Чернов, что он делает и удастся ли ему вернуться живым и здоровым.

Внезапно страшный многоголосый рев оглушил и даже заставил присесть перепуганную девушку. Окрестность ярко озарилась красно-золотистым светом. Плотнее прижавшись к дереву, Зина оглянулась.

— Фу! — облегченно вздохнула она вслух. — В первый раз так близко услыхала! Ну и залп!..

Позади нее в предрассветной тьме на расстоянии нескольких сот метров с ужасным ревом вспыхивали и пылали, как показалось Зине, громадные раскаленные топки. И оттуда, из этих топок, через головы солдат протянулись в сторону врага огненные полосы, сливающиеся в одно сплошное полотнище пламени. Теперь все кругом было освещено его феерическим светом, и неживой, мертвенный блеск немецких «фонарей» исчез, растворился в полыхающем пламени залпа гвардейских минометов.

Началась артподготовка. Через полминуты все кругом грохотало. Сотни артиллерийских зарниц вспыхивали в полутьме рассвета.

Вдруг Зина почувствовала, что ее схватили чьи-то руки и, немного приподняв, бережно опустили в окопчик.

— Ты что поверх земли торчишь! — услышала она сердитый голос Розикова. — Думаешь, для тебя у немцев снаряда не сделали? Сейчас они отвечать начнут, сиди, пожалуйста, в окопе, не высовывайся. — Капитан заставил Зину присесть в окопе и, погрозив ей пальцем, побежал куда-то на правый фланг.

Но в окопе не сиделось. Зина снова выглянула. Насколько можно было видеть в слабом свете наступающего утра, все автоматчики стояли, навалившись грудью на брустверы окопчиков, повесив на шею автоматы, готовые по первому зову командира кинуться в атаку.

Зина надела на плечо санитарную сумку и, вдруг вспомнив о партийном билете, торопливо расстегнула ворот гимнастерки. Засунув руку за пазуху, она тщательно ощупала клапан внутреннего кармана — застегнут ли? Карман был застегнут на пуговицу и заколот еще булавкой.

Больше всего на свете Зина боялась как бы во время атаки не выронить из внутреннего кармана недавно полученный ею партийный билет.

* * *

В первую, разбитую снарядами траншею врага автоматчики капитана Розикова ворвались в тот момент, когда немцы только начали вылезать из блиндажей и укрытий. Фашисты, еще не успевшие придти в себя после тридцатиминутного артиллерийского шквала, по существу и не пытались задержать натиск автоматчиков. Не потеряв ни одного человека, рота прорвалась в ближайший вражеский тыл. Рассвело. Дождь совершенно прекратился. Но с наступлением утра видимость не улучшилась. Вслед за рассеявшейся тьмой на поле боя надвинулся густой, как молоко, туман.

У редкой тополевой посадки, тянувшейся вдоль широкой канавы, до краев налитой мутной водой, рота на минуту задержалась. Позади, на переднем крае немцев, судя по доносившимся оттуда звукам, шел рукопашный бой. Сквозь туман слышались крики, короткие автоматные очереди, грохот гранат, да где-то справа бил прерывистыми, испуганными очередями немецкий пулемет.

Около Розикова появились лейтенанты — командиры взводов.

— Пора! — коротко приказал капитан. — Выполняйте! Вы, Ляпин, отсюда к шоссе, а вы, Мальцев, — к болоту. Выход к оврагу. Желаю успеха!

Через минуту оба взвода скрылись в тумане.

Капитан остался со взводом Гопоненко. Здесь же были разведчики Чернова, не ушедшие с лейтенантом в немецкий тыл.

— Не все ротой командовать. И про взвод забывать не годится, — с улыбкой подмигнул Розиков Зине.- Ну, Гопоненко, значит, ты у меня за помкомвзвода. А Зина, как всегда, — самый главный медицинский начальник. Действуем!

Зина с интересом посмотрела на капитана. Таким она видела его впервые. До сих пор в бою Розиков всегда командовал ротой, а сейчас он сам шел во главе взвода, собираясь принимать непосредственное участие в схватке, наряду с любым своим автоматчиком. Даже вид его сейчас был не такой, как в прежних боях. В том, как Розиков привычно поправил на шее ремень автомата, взглянул на компас и прищуренными зоркими глазами начал всматриваться в туман, сразу почувствовался бывалый, знающий свое дело солдат. И Зина, поглядев на него, вдруг подумала: «Как они с Черновым похожи друг на друга». Ей не показалось странным это сходство низенького смуглого пожилого узбека с беловолосым высоким двадцатипятилетним донским казаком. В бою они действительно были похожи друг на друга.

Туман, скрывая движение взвода, в то же время ослеплял автоматчиков. Не желая до выхода к ложбине ввязываться в бой, Розиков приказал двигаться быстро, но бесшумно.

— Чтобы шум был совсем маленький, как мыши в рисовой соломе. Вперед!

Несколько минут двигались почти наощупь. Внезапно вслед за капитаном автоматчики, как скошенные, упали на землю Совсем рядом ударила залпом четырехпушечная батарея врага. Солдаты осторожно отошли назад и стали обходить батарею слева.

— Какой скандал, — с прежней озорной ноткой в голосе полушепотом сказал Розиков Зине. — Без предупреждения прямо на огневую въехали.

Договорить капитану не удалось. Взвод чуть не уперся во фланг пехотной колонны немцев, двигавшейся к передовой. Сквозь дымку тумана, как за кисейной занавесью, еле проступали силуэты немецких солдат.

«Подкрепление!» — сообразил капитан. И, быстро развернув взвод по команде «Противник оправа!», Розиков ударил по фашистской колонне залпом из тридцати автоматов и двух ручных пулеметов. Вой, стоны и крики фашистов, донесшиеся из тумана, показали, что залп достиг цели. Тотчас же свернув взвод, капитан броском отвел его в сторону.

Немцы, обстрелянные в собственном тылу, вообразили, что перед ними крупные силы прорвавшегося противника, который сейчас их атакует.

Вопли сменились беспорядочным, но густым ружейно-пулеметным огнем. Там, где минуту назад были автоматчики, засвистели сотни пуль. Только что стрелявшая четырехпушечная батарея умолкла. Пули, адресованные советским автоматчикам, должно быть, вывели из строя орудийную прислугу немцев.

Еще несколько раз наталкивался Розиков на вражеские подразделения, с огнем прорываясь вперед или неслышно обходя их стороной. Бой в тумане был необычным и приносил много сюрпризов. Не раз капитан слышал в десяти шагах от себя голоса немецких солдат и, пользуясь туманом, уходил со своим взводом незамеченным. Но не всегда обходилось благополучно. Несколько раз, видимо, почуяв опасность, немцы первыми открывали огонь. Упал смертельно раненный разведчик Умаров. Кинувшейся к нему Зине он строго сказал:

— Не надо. Не тронь. Я совсем все кончил. Не нужно.

Зина и сама видела, что перевязка не нужна.

— Капитана позови! — опять сказал Умаров. Увидев подходившего капитана, он начал лихорадочно теребить орден «Славы», висевший у него на груди. Но силы уже оставляли разведчика. Поняв его желание, Зина сняла орден.

— Комсомольский билет достань, — прошептал Умаров. Он повернул бледное лицо к склонившемуся над ним Розикову и невнятно сказал: «Скажите моему лейтенанту, Умаров прощался с тобой. Привет передавал. Скажите…» — и Умаров затих. Остановившиеся помутневшие глаза его стали медленно закрываться.

На ходу Зине пришлось сделать перевязки нескольким легко раненным бойцам. Все автоматчики знали, что в этих условиях каждый раненый превращается в обузу для взвода. И когда с простреленной ногой упал Гопоненко, он сразу же после перевязки встал и, опираясь на подобранную немецкую винтовку, как на костыль, заковылял, не отставая от взвода.

Все же потери были меньше, чем ожидал капитан. Немцы, видимо, ни разу не заметили взвода, и обстрел вели только немецкие отряды заграждения или подразделения второго эшелона, тревожно чувствовавшие себя в тумане. Теперь, когда взвод отошел уже километра на три от передовой, капитан, повернув влево, решил выходить на шоссе.

Когда шоссе, по расчетам капитана, было уже рядом и местность стала повышаться, Розиков облегченно вздохнул. Где-то здесь возвышенность, по краю которой тянулось шоссе, была перерезана глубоким оврагом.

Шум боя, кипевшего на переднем крае, скрадываемый расстоянием и толщей тумана, звучал все глуше; зато из глубины немецкого расположения очень активно били тяжелые батареи.

Туман редел с каждым шагом. Чем выше поднимался взвод на возвышенность, тем реже, прозрачнее становилась пелена тумана. Еще минута — и автоматчики залегли. Сквозь поредевший туман впереди угадывалось скопление людей, машин и повозок. Взвод вплотную подошел к шоссе. В то время как Розиков лежал, пытаясь разглядеть, что делается на шоссе, к «ему сбоку подполз Гопоненко.

— Товарищ гвардии капитан, разрешите продвинуться вперед, вон до той опрокинутой брички, и выяснить данные о движении противника на шоссе? — шепотом спросил старший сержант.

— Но ведь ты же ранен?! — возразил Розиков.

— Что ж такого? Ходить, конечно, плохо, танцевать не гожусь, а ползать рана позволяет.

— Двигай, только быстро!- разрешил капитан.

Через десять минут Гопоненко приполз назад.

— Едут все больше в сторону передовой, но, видать, и там какая-то пробка — стоят, — докладывал он капитану. — С передовой подвод мало движется, только с ранеными, а машин совсем нет.

«Неужели это Ляпин уже шоссе оседлал? — подумал капитан. — Тогда мы здесь поддадим жару».

— Пулеметчики, ко мне! — сказал он вслух.

Капитан сам подробно объяснил задачу пулеметчикам.

— Смотрите, — закончил он, — пока мы будем орудовать в центре, чтобы вы мне оба конца шоссе очистили. Огонь открывать после взрыва наших гранат. Ясно?

Расчеты пулеметов уползли вперед.

Капитан окинул глазами развернувшуюся цепь автоматчиков. Взяв автоматы в левую руку, а в правой сжимая гранаты, бойцы лежали, готовые мгновенно вскочить и кинуться в атаку. Но капитан не хотел рисковать. Удовлетворенно улыбнувшись, он скомандовал:

— По-пластунски вперед! — И сам, вытащив из сумки гранату, первым пополз к темневшим на дороге обозам. До шоссе оставалось не более тридцати метров, когда, заглушая отдаленный грохот боя и шум, царивший на переполненной людьми и машинами дороге, зазвенел высокий голос Розикова:

— Батальон… По фашистской сволочи! Гранатами! Огонь!

Прямо среди машин, людей и подвод гулко ухнули первые три десятка гранат. Вслед за ними торопливо затрещали автоматы и, прочесывая в обе стороны шоссе косоприцельным огнем, залились длинными очередями пулеметы.

И сквозь этот грохот и треск слышалось хлесткое, как удар:

— Батальон! Вперед!

Пылали подожженные машины, вздыбленные лошади рвали постромки.

Гопоненко, рискуя сорвать голос, надсадно кричал двум солдатам, пытавшимся поджечь машину, груженную снарядами:

— Хлопцы! Подавайтесь вправо, до капитана. Хиба ж так поджигают, у ней же бензобак на заду. Там поджигать надо. Подавайтесь до капитана, а я тут трошки сам повоюю.

Машины загорались одна за другой. Черные коптящие столбы дыма поднимались высоко над землей. Обезумевшие от ужаса фашисты бестолково метались среди опрокинутых бричек, скачущих лошадей, горящих машин. Отчаянные крики и вопли то и дело заглушались взрывами гранат да сухим стрекотаньем автоматов и пулеметов.

Дым от подожженных машин становился все гуще, то скрывая, то вновь открывая картину короткой и беспощадной схватки. Минут через десять шум боя и крики гитлеровцев стали стихать. Впереди на шоссе, растянувшись метров на сто, стояли брошенные машины, повозки, валялись убитые фашистские солдаты, лошади, а дальше все шоссе было чисто. Слева от него сквозь еле заметную дымку тумана возвышенность отливала червонным золотом созревшей пшеницы. Капитан с полминуты разглядывал возвышенность в бинокль и, не отнимая его от глаз, удовлетворенно сказал:

— Правильно вышли. Вон овраг. Как на карте.

Автоматчики, не дожидаясь свистка, собрались

к капитану.

— Раненых сколько? — спросил Розиков подошедшую Зину.

— Легко раненных три. Один убит.

— Кто?

— Кравцов.

— Где он?

— В пшеницу пока положили. Место заметили. Документы у меня.

Капитан приказал всем подойти поближе.

— Внимание, товарищи! Вон там, в овраге расположена тяжелая батарея противника. Специально для наших танков фашисты приготовили. Поэтому дорога нашим танкам заперта. Мы ее открыть обязаны. Первое орудие берем сразу. У него останутся раненые с задачей подорвать его. Затем берем два других. Понятно?

— Понятно, товарищ капитан.

Розиков внимательно оглядел разгоряченных боем автоматчиков. У всех в руках, за поясом и даже за голенищами сапог торчали трофейные немецкие гранаты с деревянными ручками.

— А это зачем?

— Трофеи наших войск и потери противника, товарищ капитан! — ответил черноволосый, с тонким, как у девушки лицом, автоматчик — командир первого отделения.

Розиков знал, что этого автоматчика в роте мало кто называл по фамилии. Боец с гордостью носил прозвище «Одессит», напоминавшее всем его родной город.

— Эти трофеи, товарищ капитан, брать можно. Одним словом, боевые трофеи.

— Правильно. Эти трофеи брать нужно. Дайте и мне парочку!

Подходя к оврагу, капитан развернул взвод в цепь. Неожиданно длинная пулеметная очередь полоснула навстречу автоматчикам. Люди залегли.

Никто не заметил, как Розиков в первые секунды обстрела вдруг вскинул обе руки, точно желая схватиться за голову, и тяжело упал на землю. Однако, не слыша привычной команды, автоматчики заволновались. И тогда по цепи пробежали страшные слова:

— Погиб командир. Убило капитана.

Зина, услышав тяжелую весть, поползла к Розикову. Весь взвод, забыв про низко летящие пули, следил за девушкой.

Осмотрев рану, Зина крикнула:

— Жив капитан! Рана легкая, но оглушило его здорово.

— Слушай мою команду, — раздался голос Одессита. — Командир ране‹н, взводом командую я… Вперед!

Одессит вскочил, сделал несколько прыжков вперед и швырнул гранату в нависшую зелень уже недалеких кустов. В ту же секунду мимо него пробежали товарищи, засыпая гранатами устье оврага.

Пулемет замолк. Автоматчики ворвались в овраг.

* * *

Зина бросилась вперед вместе со всеми, но тут же почувствовала резкую боль, словно кто-то проткнул ей ногу раскаленным железным прутом, и упала на землю.

«Ранило?» — скорее удивилась, чем испугалась, девушка и стала ощупывать раненую ногу. — Не навылет, значит, кость задело, — сокрушенно шептала она. — Как же так, опять в госпиталь уеду. Отвоевалась?..

Огорченная тем, что она уже отвоевалась, Зина почувствовала, как горячие слезы снова застилают ей глаза. Закусив губу, Зина стала доставать из сумки свой индивидуальный пакет.

В десяти шагах от нее стонал и отчаянно ругался Одессит, ощупывая руками свое окровавленное колено. Недалеко от него лежало еще несколько раненых. Перевязав свою ногу, Зина хотела встать, но не могла. Тогда она попыталась ползти. Но боль сковала Есе ее движения.

— Голубчики, может, сюда подползти сумеете? Меня тоже зацепило, не могу я к вам подойти, — крикнула она раненым.

Сильно хромая, пришел Гопоненко, отставший от взвода где-то еще у шоссе. Он помог раненым добраться до Зины и, так же ковыляя, ушел в зелень оврага.

Перевязывая раненых, Зина не заметила, как поднялся Розиков. Прижав к голове руку и, пошатываясь, капитан подошел к ней.

— Опасно меня? В госпиталь отправят? — спросил он, останавливаясь возле девушки.

Зина обрадованно взглянула на капитана и засмеялась.

— Пустяки, оглушило вас. А рана легкая. Кожу сорвало. — И, вытащив фляжку со спиртом, она протянула ее капитану: — Возьмите. Глотка два выпейте. Поможет. Легче станет.

В глубине оврага раздалось несколько взрывов.

— Кто со взводом?

— Гопоненко туда ушел. Атака хорошо прошла. Дружно взяли.

Из кустов показался Гопоненко.

— Товарищ капитан, артиллеристы удрали. Орудия нами подорваны.

— Закрепляться! — приказал капитан.- Будем ждать наши танки.

* * *

Еще задолго до начала артподготовки к холму, на котором помещался командный пункт подполковника Горшенина, подкатила потрепанная, видавшая виды «эмка».

Подполковник Горшенин, невысокий, худощавый брюнет с заметной сединой на висках, встретил подходившего комдива у подножия холма.

Выслушав рапорт, генерал спросил:

— Готов? Подкрепление от Шатова прибыло?

Комдив прекрасно знал, что и подкрепление прибыло и Горшенин сделал все, что нужно, но все же с удовольствием выслушал короткий и четкий рапорт подполковника.

— Точно так, товарищ генерал-майор! Все в порядке. Из хозяйства Шатова прибыл один батальон и рота автоматчиков. Автоматчикам поставлена отдельная задача, а батальон пока в резерве.

Поднявшись на холм к блиндажу по разбухшей, скользкой от дождя земле, генерал остановился на самой вершине холма и, глядя на огни осветительных немецких ракет, усмехнулся.

— А завидует сейчас тебе Шатов. Ох, наверно, крепко завидует, что не он, а ты первым на тот берег вылезешь.

Подполковник рассмеялся.

— Ничего. За мной не пропадет. И Шатов еще не раз с моей помощью отыграется.

Генерал посмотрел на Горшенина.

— Отыграется, конечно. У тебя разведка не та. Забываешь ты, подполковник, о своей разведке. Ты смотри, у Шатова как! Чернов простым солдатом у него был, когда еще Шатов в сорок втором ротой командовал, а теперь Чернов лейтенант. Вырастил себе Шатов разведчика. И у самого Чернова разведчики на подбор. Настоящие солдаты. Нурбаев не сегодня-завтра тоже на взвод разведки встанет. Офицером сделаем. Вырос человек. Орел. А ведь до сорок первого года винтовки не видел.

Подполковник молчал. Он знал, что разведка — это любимый конек комдива. Генерал, когда-то тоже был лихим разведчиком.

Но генерал круто переменил разговор и взглянул на часы.

— По данным, полученным от Чернова, немцы предполагают начать в 5.00. Мы их опередили. Через пятнадцать минут начнем артподготовку. В батальонах был? Задачу знают все? Смотри, в 6.00 пойдут наши танки.

И, не дожидаясь ответа, повернулся и стал спускаться в блиндаж.

В блиндаже было чадно от двух коптящих лампочек. Здесь, в узком и длинном помещении, находилась вся ячейка управления.

— Продолжайте заниматься своим делом, — сказал генерал вскочившим офицерам и, пройдя в глубь блиндажа, сел на предложенный ему венский стул, неизвестно какими путями попавший на (наблюдательный пункт гвардейского полка.

Было тихо. Тянулись те томительные минуты перед началом боя, когда уже все сделано и проверено десятки раз, и остается только ждать и смотреть на часы, удивляясь, как медленно течет время.

Но сидеть, ничего не делая, в присутствии генерала офицерам было неловко. Люди снова, — в который уж раз! — взялись каждый за свое дело. Начальник штаба склонился над знакомой, изученной до мельчайших штрихов, картой. Инженер что-то стал вполголоса объяснять командиру саперного взвода. Начальник разведки, потоптавшись и не найдя подходящего занятия, протер стекла бинокля и вышел из блиндажа наружу.

Генерал сидел молча, разминая в руках вытащенную из портсигара папиросу. В его прищуренных глазах пряталась ласковая, с хитрецой, усмешка. Его ли, почти тридцать лет прослужившего в армии, бывшего командира конной разведки в дивизии Щорса, могла обмануть эта -ненужная суета? Именно спокойствие, царившее в блиндаже перед приходом генерала, убедило его в том, что люди сделали все возможное, чтобы обеспечить успех предстоящего боя.

В углу блиндажа, у самого входа, у аппарата сидел телефонист. В тишине он непрерывно бубнил хриплым, простуженным басом:

— Зефир! Зефир! Ты слышишь меня? Это я, Тюльпан! Тюльпан, говорю, я! Ты слышишь меня, Зефир?! Эго я, Тюльпан. Как у вас там? Спокойно, говоришь? Ну и хорошо! Это я связь поверяю.

Переждав полминуты, телефонист начинал снова:- Роза! Роза! Как ты меня слышишь?! Это я, Тюльпан! Поверка! Как слышишь меня?

Комдив был любителем и знатоком цветов. Сейчас, слушая, как за его спиной хриплый бас уверял какую-то Розу в том, что он Тюльпан, генерал не мог не рассмеяться. Ему захотелось взглянуть на этот «цветок». Он оглянулся, но свет лампочки, стоявшей на столе, не достигал угла, где сидел связист. Комдив увидел только заляпанные грязью ботинки, не менее чем сорок пятого размера, и такие же грязные обмотки, обтягивавшие худые и длинные ноги телефониста. «Да, Тюльпан! Ничего не скажешь. И придумывают же связисты себе позывные», — усмехнулся он про себя.

А время шло. Генерал взглянул на часы и вопросительно поднял брови.

— Что такое? Неужели мои спешат? Последняя минута истекла.

Но в этот момент донесся шум залпа гвардейских минометов.

— Началось, — сказал генерал, и все вокруг облегченно вздохнули.

Гул артиллерийских залпов нарастал с каждой секундой. Уже через минуту блиндаж дрожал мелкой непрестанной дрожью. С потолка, сквозь щели между бревнами, начали сыпаться тонкие, веселые струйки песка. Генерал встал и, сгибаясь в низких дверях, вышел наружу.

* * *

Рассвело. Генерал, вышедший с началом артподготовки из блиндажа, так и не возвратился в него. Поспешившему вслед за ним подполковнику Горшенину он сказал ворчливо:

— Ну, что ты сюда вылез? Иди, руководи боем. Я за тебя командовать полком не буду.

Бродя по вершине холма, комдив привычным ухом солдата ловил шум недалекого боя. Нахлынувший от болота густой туман не мешал комдиву ясно представлять себе все, что творилось на переднем крае. Сначала до него докатилось оттуда раскатистое «ура», а затем послышались редкие автоматные очереди и частые взрывы ручных гранат, всегда сопровождающие рукопашный бой в окопах. Потом на левом фланге вдруг раздалось несколько винтовочных залпов и поднялась оживленная трескотня пулеметов. Комдив подошел к дверям блиндажа и, послушав еще несколько секунд, крикнул:

— Что-то у тебя, Горшенин, на левом фланге не вытанцовывается?! Принимай меры!

Но скоро замолкла трескотня и на левом фланге. Шум боя заметно стих, откатившись в глубину обороны противника. Вспотевший, с всклокоченными волосами Горшенин выскочил из блиндажа и, вдохнув полной грудью свежий утренний воздух, доложил:

— Готово, товарищ гвардии генерал-майор! Первая траншея целиком наша! Завалы на шоссе разобраны. Противник отходит. Разрешите перенести командный пункт поближе? Туман, черт его возьми, мешает.

— Готово, говоришь? Хорошо. Поздравляю с удачным началом. Туман, конечно, здорово помешал. Артиллерия и авиация только по лесу за рекой и работают. Ну, ты иди, иди! Развивай успех. Танки что-то запаздывают. Уже время.

Генерал начинал нервничать. Уже пять минут тому назад танки должны были пройти мимо этого холма, а они до сих пор не появлялись. Он прекрасно понимал, что творится сейчас на маленьком пятачке земли по ту сторону реки у моста, какой напор там выдерживает пятерка разведчиков. Да и выдержит ли она? Перед глазами генерала отчетливо встало перечеркнутое шрамами, суровое лицо Чернова с насмешливо-внимательными глазами и спокойно сосредоточенное, с почти сросшимися на переносице бровями, лицо Нурбаева.

«Нет, выдержат!» — уверенно решил генерал. «Гвозди бы делать из этих людей, крепче бы не было в мире гвоздей»,- вспомнился ему отрывок давно прочитанного стихотворения.

— Выдержат! — добавил он вслух.

— Идут, товарищ генерал! Идут! — радостно закричал адъютант. Скользя по мокрому склону холма, он старался взбежать повыше, чтобы с высоты лучше рассмотреть танки, еще скрытые в тумане.

Генерал прислушался. Теперь даже сквозь туман, скрадывающий звуки и грохот отдалившегося боя, он ясно услышал рев моторов тяжелых танков и лязг гусениц.

— На одиннадцать минут опоздали, — взглянув на часы, сердито сказал генерал. — Черт знает что! Всегда эти приданные средства подводят. — Но, увидев вынырнувший из тумана головной танк, генерал вдруг с неожиданной, почти юношеской легкостью перескочил широкий кювет и подбежал к танку. Машина сбавила скорость, открылся люк, и оттуда высунулась веселая и донельзя чумазая физиономия танкиста. Генерал что-то кричал про мост, про отбивающихся в немецком доте советских разведчиков, но рев мотора и лязг гусениц заглушал голос комдива. Ничего не расслышавший командир танкового подразделения, сверкнув зубами, махнул в сторону противника рукой и еще раз улыбнулся. Потом он поднял большой палец правой руки, покрыл его сверху грязной ладонью левой и затем, завершив этот, всем солдатам понятный жест нежным похлопыванием по башне, молодым голосом прокричал в ответ:

— Не сомневайтесь, товарищ генерал! Будьте уверены!

Танкист нырнул обратно, люк захлопнулся, и танк, неукротимый, как буря, рванулся вперед.

Генерал стоял у края шоссе, держа фуражку в опущенной руке. Мимо него, вырываясь из тумана и вновь ныряя в туман, один за другим мчались тяжелые танки. И было их очень много.

Поднятый их стремительным движением ветер взлохматил седые волосы генерала.

VIII

Ром, с помощью которого разведчики старались привести в чувство Чернова, оказался бессильным. Лейтенант долго не подавал признаков жизни. Белов, вместе с Нурбаевым склонившийся над командиром, вдруг сам как-то неловко, боком опустился на пол, положив всклокоченную голову на измазанные кровью и копотью руки. Нурбаев вначале удивленно посмотрел на друга, окликнул, но, видя, что тот не шевелится, осторожно потянул его за плечо. Белов был без сознания. Желая поудобнее положить лейтенанта, Нурбаев приподнял его и обнаружил, что правая часть спины Чернова залита кровью. Осторожно сняв с лейтенанта китель, он увидел, что Чернов не только контужен: осколок пробил ему правую лопатку. Бинтуя пульсирующую кровью рану, Нурбаев почувствовал пальцами край осколка. Неловкость разведчика вызвала острую боль, и лейтенант застонал.

Перевязав офицера, Нурбаев занялся Беловым, время от времени подбегая к Прокудину, стрелявшему из пулемета. Когда Нурбаев уже заканчивал перевязывать Белова, он вдруг заметил, что лейтенант открыл глаза.

— Гвардии лейтенант! — обрадованно закричал Нурбаев. — Наши близко. Самоходки уже к мосту выходят.

— Помоги! Встану! Сам видеть хочу,- хриплым голосом проговорил лейтенант.

Поле боя закрывала серовато-синяя пелена пыли и дыма.

Из этой пелены к мосту катился смешанный многоголосый гул моторов и человеческих голосов. Было ясно, что властная, несокрушимая сила неудержимо двигалась с востока, гоня перед собой уже сломленного, но все еще яростно огрызающегося противника. Наступали самые решительные минуты боя, минуты, приносящие победу.

— Смотри, орел! — с трудом произнося слова, заговорил лейтенант, обхватив одной рукой Нурбаева за шею. — Вас только двое теперь осталось. Фашисты сейчас драп начали. Не выпускай их из-за реки. Но смотри, чтобы по тебе с тыла не ударили. Одному наверх надо. Думай. Действуй.

Синеватая бледность покрывала лицо лейтенанта. Голос становился все глуше. Нурбаев отвел офицера в глубину помещения и уложил его рядом с Беловым на ворохе плащ-палаток.

— Лежите, гвардии лейтенант, — начал он, но Чернов, махнув рукой, заставил его замолчать.

— Действуй, орел!-Офицер говорил торопливо и шепотом, экономя силы.- Вы должны выстоять, пока наши танки придут. Они обязательно придут. И скоро. Насмерть стой! Обо мне не беспокойся, я дотерплю, дождусь наших. Главное, немцев из-за реки не выпускай. Все. Иди. — Чернов закрыл глаза.- Переверни меня на грудь, — тихо попросил он. — Больно спину. Тяжело мне так.

Выполнив просьбу офицера, Нурбаев посмотрел на него горестным взглядом и вдруг, закрыв лицо одной левой рукой, покачиваясь, как слепой, побрел к пулемету. Но он тут же подавил в себе этот приступ слабости. Напряжение боя нарастало.

Пока Нурбаев говорил с офицером, за мостом появились немецкие орудия. Одно из них стало выезжать на шоссе, но Прокудин несколькими очередями рассеял вражеских артиллеристов. Водитель машины, открыв дверцу, хотел выскочить, но, застигнутый пулей, вывалился, так и оставшись лежать — головой на шоссе, ногами в кабине.

Нурбаев вспомнил слова лейтенанта: «Смотри, чтобы по тебе с тыла не ударили», и, тяжело вздохнув, сказал Прокудину:

— Мы с тобой, друг, совсем одни остались, а воевать за всех будем: и за лейтенанта, и за Белова, и за Гуляева. Ты здесь воюй, смотри — хорошо воюй, а я наверх пойду. Там воевать буду. Круговую оборону делать будем. Ты все хорошо понял?

Тяжело нагрузившись двумя ручными пулеметами и шестью запасными дисками, Нурбаев прошел сначала в третье отделение дота к широкой пробоине, оставил здесь диски и один пулемет, а затем с другим пулеметом и несколькими гранатами выбрался наружу. Ползком перебравшись на склон холма, обращенный к лесу, старший сержант облюбовал себе удобную для стрельбы воронку и, убедившись, что в непосредственной близости к холму немцев нет, пополз за вторым пулеметом и запасными дисками. Через минуту он уже вновь был в своей воронке, готовый не пропустить фашистов к доту.

Из леса донесся сухой одиночный выстрел немецкого миномета. Мина запела над головой, и через несколько секунд ее осколки завизжали в воздухе.

«Пристрелочная! — подумал старший сержант, плотнее прижимаясь к земле. — Похоже, что сейчас совсем жарко будет».

Через несколько мгновений целый дождь мин обрушился на склоны холма. Лежа на самом дне воронки, Нурбаев старался разгадать, зачем немцы поливают минометным огнем тот самый дот, который не могли разбить артиллерийские снаряды.

— Бей, пожалуйста, сколько хочешь,- ободряя себя, вслух говорил разведчик.- Воронка совсем маленькая. В целый дот попасть не мог, а в маленькую воронку угодить хочешь?

Осколки свистели над головой Нурбаева.

— Фашист ишак, что ли? Доту же минами ничего не сделаешь,- вслух продолжал говорить Нурбаев.- Только и пользы, что мне смотреть из воронки нельзя.- Нурбаев подумал, будто к чему-то прислушиваясь.- Смотреть нельзя?- повторил он.- Врешь! Советский солдат всегда посмотреть сумеет.- Нурбаев вдруг разгадал причину минометного обстрела. И хотя вокруг него по прежнему визжали горячие осколки, он, осторожно повернувшись на грудь, выглянул из воронки.

— Так и есть! — воскликнул он.

Под прикрытием минометного огня гитлеровцы уже прошли луг, отделявший холмик от дота, и теперь нестройной толпой бежали к свободному от мин проходу.

Увидев бегущих врагов, Нурбаев спокойно проверил, крепко ли уперлись в землю сошки пулемета, пододвинул поближе к себе запасные диски и, рассчитав примерно, когда нужно открывать огонь, стал устанавливать на всякий случай другой пулемет. Осколки летали вокруг него, шлепались на сырую землю, шипели, как раскаленные угли. И если бы в этот момент кто-нибудь сказал Нурбаеву, что он ведет себя, как настоящий герой, то он, обыкновенный парень из тихого узбекского кишлака под Самаркандом, искренне удивился бы.

Гитлеровцы подходили все ближе. Они шли теперь без ящиков со взрывчаткой, вооруженные только автоматами и обвешанные гранатами.

Минометный огонь стихал. Но вдруг Нурбаев почувствовал, как что-то ожгло ему спину возле плеча, под лопаткой, и горячая струйка быстро побежала по телу вниз.

Глаза, смотревшие через прорезь прицела, на мгновение закрылись. Но враги уже подходили к той черте, которую мысленно наметил себе Нурбаев, и он, снова открыв глаза и секунду еще помедлив, нажал спуск. Зная, что ему предстоит упорный бой, а подносить боеприпасы некому, Нурбаев берег патроны и стрелял короткими рассчитанными очередями.

Встреченные огнем, фашисты залегли. С высоты холма Нурбаев хорошо видел распластавшиеся на траве фигуры врагов.

Он прекратил огонь. Раненая спина горела. Каждое движение вызывало страшную боль. Грубая, просоленная потом гимнастерка, прилипнув к телу, сковывала движения. Нурбаева начинало тошнить.

И все-таки, когда фашисты снова попытались ползком продвигаться вперед, Нурбаев опять открыл огонь,- и они, не выдержав, побежали.

Тогда снова начали бить минометы. Теперь их огонь был особенно плотным. Одна из первых мин ударилась возле самой воронки, укрывшей разведчика. Жаркая волна воздуха швырнула Нурбаева в сторону, сырая земля брызнула ему в лицо.

Он потерял сознание. Несколько мгновений оглушенный разведчик неподвижно лежал на дне воронки.

Та же боль в раненой спине заставила его очнуться. Он увидел, что оба пулемета исковерканы: один, с погнутым стволом, лежит на нем, другой разбит и отброшен взрывом на откос воронки.

В этот момент минометный огонь прекратился. Нурбаев понял, что немцы вновь пошли в наступление.

Он с трудом приподнялся и выглянул из воронки. Несколько десятков солдат бежали по проходу к холму. Не более сотни метров отделяло их от Нурбаева. Убежденные, что сейчас на холме уж никто не уцелел, фашисты подходили без выстрела.

Нурбаев прислушался. Пулемет в доте молчал. А за холмом на мосту слышался рев танковых моторов.

— Эх, беда! Видно, подбили Прокудина! — горестно вздохнул Нурбаев.

На минуту у него мелькнула мысль: надо кинуться в дот, взорвать гранатами оставшиеся артиллерийские снаряды и вместе с фашистами, которые сейчас ворвутся сюда, взлететь на воздух. Враги были совсем уже близко.

«Лейтенант там живой… Белов живой. Прокудин…» — успел только подумать он и понял, что бежать в дот уже поздно. Он спокойно оглянулся и кинул первую гранату под ноги подбегавшим врагам.

Он бросал гранаты одну за другой. Но фашистов было слишком много, а гранат осталось только три. Но вот кончились и они.

Несколько гитлеровцев, не стреляя, кинулись к разведчику, желая взять его живым. Тогда, схватив за раструб пулемет, он, как с палицей, кинулся с ним навстречу врагам, крича:

— Прокудин, дорогой! Вот они! Совсем близко пришли фашисты. Бросай гранаты! Взрывай все поскорее, а то они в дот залезут. Взрывай, дорогой!

Пулемет Нурбаева со свистом спустился на голову переднего солдата, но едва старший сержант замахнулся снова, как неожиданно позади него знакомый голос властно скомандовал:

— Нурбаев, ложись!

Разведчик плашмя упал на землю. Одновременно навстречу гитлеровцам грянули автоматные очереди. С вершины холма к Нурбаеву бежали автоматчики капитана Розикова.

Поднявшись с земли, пошатываясь, Нурбаев вышел на вершину холма. Теперь он понял, почему молчал пулемет Прокудина. Ярко освещенные солнцем, через мост одна за другой мчались тяжелые боевые машины — танки «ИС» — «Сталинцы», как любовно называли их фронтовики.

Вместе с Розиковым Нурбаев спустился в дот.

Склонившись над Черновым, Розиков, всегда веселый, сразу стал пасмурным.

— Зачем так, Гриша,- хриплым и почему-то даже виноватым голосом заговорил капитан, опускаясь на колени подле друга.- Зачем так получилось, Гриша? Всегда хорошо было, на открытом месте хорошо было, а в доте плохо получилось!

И лейтенант ответил, видимо, пытаясь улыбнуться:

— Какой же это дот? Не дот — халабуда… От одного снаряда раскололся. Где Нурбаев? Где Белов? Живы? Где наши? Все пришли? А Зина?.. Как она?..

— Жив Белов. И Нурбаев жив. Вон ему Прокудин спину ремонтирует. О Зине не беспокойся. У нее рана совсем легкая. Ну, да вы в госпитале, наверное, встретитесь. Сам увидишь. Да ты молчи. Тебе разговаривать сейчас совсем нельзя. Сейчас из санвзвода фельдшера пришлю. Вас в медсанбат только часа через два отправить можно будет. Лежи пока, обязательно лежи.

* * *

Когда через несколько часов на бричках, застланных мягким, душистым сеном, разведчиков везли в медсанбат, бой откатился уже далеко на запад. Теперь лишь отдаленный орудийный грохот доносился до ушей разведчиков.

Чернов, глядя в безоблачное небо, неожиданно громко рассмеялся. Нурбаев взглянул на офицера.

— Наверное, что-то очень хорошее вспомнили, товарищ гвардии лейтенант? Наверное, про дом вспомнили?

— Нет, не про дом, Нурбаев. У меня и дома-то никакого нет. Все здесь, в полку. Вспомнил, что война скоро кончится. Вот и рассмеялся. Смотри- днем по фронтовой дороге целым обозом едем, а хоть бы один какой-нибудь «мессер» появился. Очистили наши небо от фашистов. Скоро и землю очистим.

— Скоро, товарищ лейтенант. Скоро опять в Узбекистан…

Но не окончив фразы и забыв про свое ранение, Нурбаев соскочил с повозки и вытянулся. На обочине дороги стояла знакомая потрепанная «эмка», и генерал уже подходил к повозке. Обоз остановился.

— Ну как, герои? — спросил генерал, подойдя к повозке.- Жив, Чернов? Ох, и хотел я тебе устроить «голубую жизнь» за твой очередной фортель. Ну, да победителей не судят. Только ты смотри, не загордись. Обратно в свою дивизию возвращайся. Ты ведь в ней начал воевать солдатом, служил офицером, а теперь повоюешь Героем Советского Союза. Я тебя ждать буду. И ты, Нурбаев, также. Я тебя по возвращении офицерскими погонами обрадую. Торопитесь выздоравливать, герои. Ну, бывай здоров, лейтенант Чернов.

И, нагнувшись над Черновым, генерал поцеловал его крепко в губы, а затем обнял и так же крепко поцеловал Нурбаева. Комдив не знал, что спина у Нурбаева — сплошная рана. Но Нурбаев, не поморщившись, выдержал боль и, только слегка побледнев, ответил:

— Служу Советскому Союзу!