***
Я вам прочту стихи, которых нет,
Которых даже не было в помине,
Которые не думают о славе,
И ничего не знают о наследстве,
Оставленном поэтами земле.

Они растут травой и стынут камнем,
И зреют хлебом, и текут водой,
И просто так живут со мною рядом,
Как горные чабанские собаки,
Бегущие за стадом дней вослед…
Я вам прочту стихи, которых нет.

***
Другие сны слетятся к изголовью,
Умолкнут грозы в стынущей крови,
И то, что называли мы любовью,
Воспоминаньем станет о любви.

И отзовётся жизнь иною мукой,
Иным вонзится в сердце остриём,
И то, что называли мы разлукой,
Быть может, страхом смерти назовём?

И только в час полночного молчанья,
Когда восстанут вдруг в проснувшейся крови
Все неисполненные обещанья,
Все росстани, все горести любви,

Мы встретим их мучительным рыданьем,
Обрадуемся, что ещё живём,
И то, что называли мы страданьем,
Обыкновенной жизнью назовём…

ЛЕСТНИЦА, КОТОРАЯ НИКУДА НЕ ВЕДЁТ

Что может быть грустней предмета,
Который вовсе ни к чему?
Вот лестница большая эта
В моём разрушенном дому.

Она не тронута разрывом
И даже не повреждена —
Движеньем лёгким и красивым
Вперёд и вверх устремлена.

Один, и два, и три пролёта,
И я стою, стою без сил,
Как будто очень страшный кто-то
Мой быстрый бег остановил.

Гляжу наверх — там только тучи,
Направо — там обвал стены.
Внизу — песка и щебня кучи,
И груды кирпичей видны.

И я стою на этой вышке.
Мой город подо мной! Без крыш!
А снизу мне кричат мальчишки:
— Слезай! Чего ты там стоишь?!

КОЛЕЯ

Над рожью, дождиком примятой,
Стоит денёк, почти сквозной…
Орловский ветер пахнет мятой.
Полынью, мёдом, тишиной.

Иду стеной высокой хлеба.
Иду, иду, да постою,
Любуясь, как упало небо
В наполненную колею.

На синем дне летают птицы,
Плывут печально облака…
Стою… Мне страшно оступиться.
Мне очень страшно оступиться, —
Так эта пропасть глубока!

ХЛЕБ

На свете я видела хлеба немало
Крестьянка его из печи вынимала
И клала на стол, осеняя крестом,
И он отдыхал, накрытый холстом.

В горнице пахло сильно и сладко,
Хлеб грозным казался, как имя отца.
За трапезой ели его без остатка —
Ни корки, ни крошки, ломоть — до конца.

На свете я видела хлеба не много.
Его отмеряли так скудно, так строго.
Его запивали крутым кипятком,
Его называли не хлебом — пайком.

С соломой, с мякиной,
с трухой, со жмыхами,
Он всё же казался желанней всего!
И матери тайно и тяжко вздыхали,
Когда на частицы делили его.

На свете я видела хлеба — разливы:
Мешки, бункера, элеваторы, нивы.
Он золотом лился, волною бежал,
Горой на токах деревенских лежал.

И если примечу кусок в небреженье —
В грязи придорожной, в подножной пыли,
То самое первое сердца движенье —
Поднять и спасти это чудо земли.

ОВАЛЬНЫЙ ПОРТРЕТ

Я привезла с собой на дачу
Овальный маленький портрет.
Сижу, гляжу и громко плачу
Над тем, кого уж с нами нет.

Кликушей, деревенской бабой,
Взахлёб, навзрыд, прося, кляня…
А он глядит с улыбкой слабой
На голосящую меня:

— Всё плачешь? Для чего? Доколе?
Жива, так, стало быть, живи!
Ни хлеба мне теперь, ни соли,
Ни ненависти, ни любви.
Отпировал и отсмеялся,
Отцеловал, отревновал,
Отненавидел, отбоялся,
Отвоевал и… наповал.
Так не тревожь меня, не трогай,
Земную муку не буди.
Иди одна своей дорогой,
Я буду ждать тебя! Иди!

Я на́ крик: — Милый, для чего мне
Твои утешные слова?
Ты вспомни, вспомни, вспомни, вспомни,
Что без тебя и я мертва!
Я без тебя — тебя мертвее…
О, как мне, горемычной, быть,
Коль не хочу и не умею
Ни ждать, ни верить, ни любить!

Он помутнел: — Для святотатца
Слова — пустые семена.
Мне сны земли доселе снятся,
Так хороша была она!
Ты плачешь, ты живёшь несчастно,
Прося, печалуясь, кляня.
А ты живи просторно, страстно —
И за себя, и за меня!

КАК БЫЛО БЫ СЛАВНО

Опять продаются фиалки…
Я всё ещё, милый, жива!
А твой пиджачок на распялке —
Пустые висят рукава.

Вельветовый, в узенький рубчик…
На что он теперь, для кого?
Как было бы славно, голубчик,
Когда бы надел ты его.

Но радостью скромной такою
Утешиться нам не дано!
Ты больше весёлой рукою
Не стукнешь легонько в окно.

Ты мне письмеца не напишешь,
Родимою не назовёшь,
Земного дождя не услышишь
И песен о нём не споёшь.

***
Деревья те, что мы любили,
Теперь срубили…
Цветы, которые мы рвали,
Давно увяли…
То пламя, что для нас горело,
Других согрело…
Сердца, что рядом с нами бились,
Остановились.
И только песня остаётся
И всё поётся,
Всё поётся…

***
Может это и смешное свойство,
Да никак его не изживёшь:
Вечное, тугое беспокойство —
Вот ты повернёшься и … уйдёшь.

Так оно и сделалось! И что же?
Я хожу. Я говорю слова.
Я ложусь на прибранное ложе,
Сплю… И просыпаюсь…
Я жива!

Я живу, переплывая реку
Горестей и всех страстей земных,
Потому что, видно, человеку
Невозможно упастись от них

***
Ах дом мой, пристанище Чуда,
Люблю твой высокий накал…
Здесь был понаслышке Иуда
И хлеб в солоницу макал.

А мы и не знали об этом!
Да, впрочем, не всё ли равно —
Известно, глупцам и поэтам —
Разумными быть не дано.

А может, он думал — так надо!
А может, он верил — враги!
И яростней Дантова ада
Пред нами развёрзлись круги.

Вергилий, какой там Вергилий!
Был прост этот гаденький ад:
Котомка — пудовою гирей,
Параша, кирка да приклад.

Но где же наш друг, наш приятель?
Живёхонек, цел, невредим…
Евангельский рыжий предатель —
Мечтатель в сравнении с ним!

ОДИНОЧЕСТВО

И живу я — Богом забытый,
Телефон молчит, как убитый,
И дверной звонок ни гу-гу.
А бывало, Господи Боже,
Сколько к нам друзей было вхоже,
И припомнить всех не могу.

Но одни отошли навеки.
А другие — тоже калеки.
Этот сделался знаменит,
Где-то ходит, важный и сытый.

Телефон молчит, как убитый,
И дверной звонок не звонит.

***
С колокольни — какой окоём!
И в апсидах — России черты.
А теперь — водоём… водоём…
Если хочешь, поплавай и ты!

Розов мрамор и купол горяч,
На кресте — осиянье зари…

Современник! Ошибок не прячь,
Громко о них говори!

***
Да не сокрушится дух мой прежде тела.
Господи! Тебе ведь всё равно,
Сделай так, чтоб птицей отлетела,
А не завалилась, как бревно…

***
— В том хлебе, что ты ешь, твоя ль заслуга?
— Нет, я не знала ни серпа, ни плуга.
— Ну, а благословенная вода?
Ты рыла ли колодцы?
— Никогда.
— А этот дом, пристанище твоё,
Не только стол и кров, но всё житьё,
Ты припасла ль хоть малость для него?
— Ни глины, ни тесины… Ничего!
— Ну, так детей, быть может, подняла?
— Увы, ни одного не родила…
— Так что ж тогда умела ты уметь?
— Я пробовала было песни петь.
Но только голос быстро сорвался́…

Ну вот и песня вся… и притча вся.

***
А всё-таки и я побушевала:
Простым крестом по снегу вышивала.
Месила тесто тёплых пашен вешних.
Нагим лучом лежала на скворешнях,
И прыгала синицей над криницей
И августовской прядала зарницей,
Росла чертополохом и крапивой,
Прикидывалась то ручьём, то ивой,
То рыжиком морковно-серебристым
Под небом остывающим и чистым.

Потом еще метелицей блистала…
Потом устала…
И меня не стало…