КОНЬ ЗОЛОТОЙ

Короткий убогий день. Был — не был. Гостил — уехал. На серо-зелёном лугу стоял, прядал, густо ржал золотой конь.  Стоял, прядал — ноги стройные, в белых чулках, бока полные, атласные, хвост волончатый, грива ржаная, длинная, ляжки тугие, точно резиновые, ноздри широкие, мокрые, теплые, гла­за карие, налитые, влажные, сам весь светло-рыжий, недо­ступный — сказка!
Подхожу, смотрю, трогаю — морозится, вздрагивает, на­прягается… Глаза яркие, бешено-выпуклые, косят в мою сторо­ну: вот-вот у дарит литым тяжелым копытом. И в то же время ластится, тянется мягкими влажными толстыми губами.
Ласкаюсь, шепчу, трогаю, упиваюсь… «Конь, мой конь, упо­ительно-близкий, родной, древний!»
А он вдруг опять трусится, ржет, опять перебирает будылистыми, изумительно длинными ногами, напрягается, вытягивает крутую шелковистую гладкую шею. Гляжу, шеп­чу, даю старую засохшую корку хлеба.
Мокрый, пестрый, волнистый луг, травы теплые, светло- зеленые, пологие лысые бугры, уже истоптанные, небогатые; выпуклое, в редких дамасских облаках голу бое небо, бледная даль; рядом темный шаткий деревянный мост, узкая спокойная речка, бывшая разоренная усадьба. Бегут и бегут тени, что-то шуршит, скребется вокруг, струятся, блестят, переливаются листья редких берез. Тоска, пустая предосенняя пора, один…
А он снова и снова гулко, весело ржет — и окрест все вздрагивает, наполняется неземными звуками, и эти длин­ные звуки уносятся вдаль, куда-то ввысь, в поднебесье — и там натыкаются на что-то и медленно возвращаются… Упоительно, неповторимо! И нежно, и тревожно отчего- то на душе.
Ползут, перебирают невидимыми ножками по блеклой унылой траве нарядные божьи коровки, стороной идут, куда- то убегают телефонные столбы, тонкие провода на них то серебряные на западной стороне, то темные вблизи — раз­ные; тишь, великая глушь, немота. Почти ночь. Сине-бархатное небо уже дырявится, прокалывается мелкими звез­дами. Сверху глядит, тепло дышит плоская, с оранжевым кругом луна.
А он летит, несется, нежно осиянный месячным све­том — мой древний близкий конь, длинные атласные бока дуются, круп лоснится, рыже-белый хвост изгибается, хлестает по стройным ногам — Господи, куда деться от счастья?
А на краю цветного луга, у самой кромки ленивой речки, си­дят три мужика, пьют, закусывают, тяжело сопят…
Узкая гладь воды морщится от слабого ветра, перели­вается на середине тусклым серебром… Сладко-холодно пахнет уже увядшей поздней травой, остро, зло кусаются зелено-золотистые мухи… Несказанно грустная, печаль­ная пора!
И вдруг опять ржание, звук — громкий, неожиданный, сла­достный. Внутри что-то обрывается, замирает, на глаза навертываются легкие слезы. А мужики уже галдят, придираются друг к другу, о чем-то орут, чуть ли не дерутся… Что им эти закаты, дивная вековая глухая речка, этот не­бесный, воздушный, золотой от света конь…
Мой конь!..
Шелковый потертый луг, темно-лиловое небо, хрусталь­ное бормотанье сонной птицы. Медленный хруст мертвого первобытного песка на берегу речки. Говор мужиков, это древ­нее ржание. Был — не был. Гостил — уехал. Куда?..