***
Правда хорошо, а счастье лучше,
Но порой и в счастии тоска.
Видишь, золотой и тонкий лучик,
Словно бабочка, трепещет у виска.
Может быть, всей жизни оправданье –
Только эта солнечная нить,
Только это легкое дыханье,
О котором трудно говорить.

В РОЩЕ

Спокойней и проще
Давай подойдем ко всему
В берёзовой роще,
В осеннем её терему,
Где наших свиданий
Таится прозрачная тень,
Где нету страданий
И долог томительный день.
Забудем о горе,
Обиды друг другу простим,
Не плача, не споря,
Меж белых стволов постоим,
Где, кажется, дремлет
Вся жизнь, как в стакане воды,
И легкое время
Листвою заносит следы.

***
Птица дневная услышит ночную
Птицу, но слов не поймёт.
Ветер, деревья нащупав вслепую,
В мокрые дебри уйдёт.
Мальчик проснётся, потянется к окнам.
В свете возникнет рука,
Матери сонной развившийся локон.
Так начиналась тоска.
Время стоит, как вода у плотины,
Льётся за низкий затвор.
Лунного света зелёною тиной
Старый подёрнуло двор.
В доме вздыхающем душно и сыро,
Сумрак сгущается вновь.
Сердце одно в одиночестве мира.
Так начиналась любовь.
Жизнь беспредельна, как поле ночное.
Дышит отец тяжело,
Словно плывёт сквозь теченье шальное,
В дно упирая весло.
Душу мою разрывала на части
Несовместимость стихий.
Счастье и горе. Горе и счастье.
Так начинались стихи.

***
Всё покинуло, даже Муза
Не поёт мне в земной ночи.
Стал я жизни своей – обуза,
Изжила меня жизнь почти.
Скоро эти ошметья в яму
Свалит кто-нибудь где-нибудь.
Что ж себе вопреки – упрямо
Я ещё продолжаю путь?
Что ж бреду я во тьме без звука,
Без движения, без огня.
Если мука, одна лишь мука —
Каждый новый шаг – для меня?

***
Жизнь утекает водой из горсти,
Но не хочу я пить.
И лень мне ладонь к губам поднести,
Чтоб вкус её ощутить.
Я просто смотрю, как течёт она,
Смотрю, как течёт она,
То насквозь прозрачна, а то мутна,
То прозрачна, то вновь мутна.
Смотрю, как подрагивает рука,
Как сбегают капли с неё,
Как бесконечная принимает река
Конечное моё бытиё.

***
Мир подъемлет лицо на рассвет
Сквозь сырую январскую стужу.
Хорошо, что меня уже нет,
Хорошо, что и мир мне не нужен.
Это ж снова пришлось бы вставать,
Находить для него оправданья.
Это ж снова пришлось бы дрожать
На гнилых сквозняках мирозданья.
Сколько ж можно, друг друга любя,
Безнадежно друг друга калечить.
Мы теперь – каждый сам для себя –
И обоим от этого легче.
Я впервые свободен от всех
И забот его и треволнений.
Пусть же вьётся подтаявший снег
У лица его и у коленей.
Пусть роняет свою канитель
На мосты, на пустые перроны,
На ресницы его, на шинель,
На ремни, кобуру и погоны.

***
Жизнь меня на ходу подменила,
Ничего мне о том не сказав,
И оставила, и позабыла,
Не взглянув на прощанье в глаза.
День январский пронизывал ветер,
Было небо над ним, как свинец.
И никто ничего не заметил –
Ни друзья, ни жена, ни отец.
Я подмену и сам обнаружил
Оттого лишь, что разом и вдруг
Ощутил, как глубоко не нужно
Стало всё, что я вижу вокруг.
Что манившие радости – дики,
Что желания прежние – ложь,
Что отныне ни мысли великой,
Ни порыва в себе не найдёшь.
И с тех пор кое-как прозябаю,
О потере тоску залечив,
И былого себя забываю,
И порой удаётся почти.
Но нет-нет, а как проблеск из чащи,
Словно яркая вспышка огня:
Где он там, как он там – настоящий,
Тот, который покинул меня?

***
Не оттого, что сказать больше нечего,
Не оттого, что признаний моих
Некому слушать ни утром, ни вечером,
Я замолчал, затаился, затих.
А для того, чтобы в новых подробностях
Песен о мире, ушедшем на слом,
Он не исчез, как в нахлынувших горестях
Воспоминанье о горе былом.
Не затерялся бы в колющей замети
Слов, обращённых к себе же самим.
Пусть он ещё поживёт в моей памяти
Прежде, чем сам я отправлюсь за ним.

***
Что же случилось со мной,
Если, меня же кляня,
Кажется, кто-то другой
В мире живёт за меня?
Да, это точно не я
Эти бормочет слова.
В холоде небытия
Стынет моя голова.
Звёздная смертная дрожь
Волосы гладит рукой.
Да, на меня он похож,
Но не является мной.
Я бы не мучился так,
Я б умирать не спешил,
Глядя в густеющий мрак
Мира погибшей души.
Нет, это мне не к лицу,
Как бы он там ни устал,
Сам торопиться к концу
Я бы, пожалуй, не стал.
Что же он ищет во мгле,
Зябко вжимаясь в пальто?
Вечный приют на земле
Не обещал нам никто.
Каждый в назначенный час
Свой переступит порог.
Что ж он – до смерти! – угас,
Раньше поры – изнемог?
Жив, а как будто не жив,
Вынесть не в силах потерь?
Что ж он, меня подменив,
Мной быть не хочет теперь?

***
Доживаю, но жизнь не кляну,
И когда просыпаюсь до свету,
Вспоминаю родную страну,
Не беда, что её уже нету.
Нету многого, нет ничего,
Из того, что люблю я доселе.
Над Москвою-рекой, над Невой,
Над Амуром и над Енисеем,
Заметая Урал и Кавказ,
По Днепру, по Днестру и по Бугу
Только ветер, не помнящий нас,
Завивает воронками вьюгу.
Мир, которым я был опьянён,
С кем я дрался и с кем обнимался,
Как же это случилось, что он
Вдруг ушёл, а меня не дождался.
Но к кому бы он там ни спешил,
Я вослед ему камень не брошу.
Пусть в пустоты отбитой души
Сквозняком задувает порошу.
Пусть клубится она по углам,
Пусть струится от окон до двери.
Я ж не зря говорил себе сам,
Что сберечь можно только потери.
Я ж не зря повторяю сейчас,
Поднимая тяжёлые веки,
Что лишь то не изменится в нас,
Чего больше не будет вовеки.
Что, казалось бы, истреблено,
Среди общего смрада и блуда,
А сокрылось, как Китеж, на дно,
Чтобы звоном тревожить оттуда.

***
От прошлого не отказываясь
И с будущим не ругаясь,
Как будто волна, откатываясь
И вновь над собой вздымаясь,
Единый в едином миге,
В движении их раздроблен,
Строке, не вошедшей в книги,
Хотел бы я быть подобен;
Мелькнувшей, но позабытой,
Оставленной без вниманья,
Непонятой, неоткрытой,
Живущей во вне сознанья,
Рассудком не холощёной,
Не стиснутой крышкой тома,
Подобно невоплощённой
Душе, оставшейся дома.

***
Луна замерзает, как белая мышь,
В сугробы уходят дома.
И вьётся позёмкой с синеющих крыш
По комнате грязной зима.
Она наметает сугробы в углах,
Морозным трясет рукавом,
И, как сумасшедшая, пляшет впотьмах,
Свивая пространство жгутом.
От двери до окон не сыщешь следа,
Как пёстрый лоскут, тишина
Трепещет от ветра, и снова беда,
Как запах мимозы, нежна.
И смерть, соболиную выгнувши бровь,
Глядит на страстей кутерьму,
Где мир из безумья рождается вновь,
Чтоб вновь устремиться к нему.
***
Только в зеркале вырвет из мрака
Сигарета неясный овал.
Только хрипло пролает собака
Непонятные людям слова.
И опять тишина без движенья,
И опять эта вязкая мгла.
Исчезает мое отраженье
В запылившейся толще стекла.
Ну и ладно, пускай исчезает!
Пусть собака скулит в конуре!
Слишком долго, увы, не светает
В октябре, в ноябре, в декабре.
Слишком скучно за фосфорной стрелкой
Наблюдать мне в январскую ночь.
Страстью куцею, мыслию мелкой –
Даже время нельзя истолочь.
Ладно бы сквозь сырые туманы
Этой едкой, как щёлочь, ночи
Мне всплывали бы душные тайны,
Преступления и палачи.
Нет, какие-то дрязги бессилья,
Трусость явная, ложь на виду.
Отболев, умирает Россия,
Я её хоронить не приду.
Ни слезы не осталось, ни вздоха,
Ну не выть же, как пёс, на луну.
Нас без нас похоронит эпоха,
Матерясь и пуская слюну.
Мы простились до крайнего срока,
Пусть она вспоминается мной
Чернобровою, голубоокой,
С золотою за пояс косой.
Не склонявшей лицо перед вьюгой,
Знать не знавшей о скором конце,
А не этою нищей старухой
С медяками на мертвом лице.
***
Усталые ноги ещё идут,
Вытягивается дорога через грудь,
И между ребер, ветрам открыт,
Ты рассказываешь, где болит.
А болит в Благовещенске и Орле,
Болит на Алтае и на Памире,
На всей на бескрайней моей земле,
На всей на её необъятной шири.
Судорогою бессилья сводит рот,
Метелями безумья застилает просторы,
Снова рушится воля во тьму свобод,
В пустотах их не найдя опоры.
Пусть не знает Дели о скором конце,
Пусть Женева и Токио еще прибыткам рады,
Но уже проступила смерть на лице
Иерусалима и Краснодара.
Азиатская Америка, Африканский Китай,
Небес парча и океана мускус, –
Для могилы мира готова плита,
И последняя надпись на ней по-русски!
***
Кому-то нравится одно,
Кому-то нравится другое.
В моё открытое окно
Струится небо голубое.
Втекают синь и бирюза,
Блеск золота и перламутра.
Но закрываю я глаза,
Чтобы не видеть это утро.
Чтоб погрузиться вновь во тьму,
В сырую чащу сна земного,
Где столько сердцу и уму
Невыразимого родного.
***
Рельсы прижмутся к шпалам,
В ужасе задрожав.
С грохотом небывалым
В ночь улетит состав.
В стороны даль отпрянет,
Ветер рванёт назад.
Миг – и во мраке канет
Окон вагонных ряд.
Миг – и уже глубоко
Скроет себя во тьму
Город, где я без прока
Жил вопреки ему.
Где обо мне не спросят,
Сгинувшем без следа,
Словно меня в нем вовсе
Не было никогда.
И только будет иная
Угадывать жизнь во сне,
Что я, его покидая,
В вагонном кричу окне.
***
Ни на что глаза не закрываю,
Вижу то, что вижу наяву.
Всё я помню, но не вспоминаю,
Оттого, что больше не живу.
Оттого, что умер до могилы,
Где меня сподобятся зарыть.
Оттого, что нету больше силы
Ничего в прошедшем изменить.
***
Много мелких сыпучих предметов
Надо в доме иметь, чтобы он
И зимой, и весною, и летом
Был хранением их поглощён.
Чтоб не ведал он времени знаться
С пустотою бесплодных затей,
Чтобы было ему, чем заняться
Среди долгих осенних ночей.
Я в примету уверовал крепко,
Я в коробку свалил для него
Груду пуговиц, кнопок и скрепок,
И ещё там не знаю чего.
И теперь, как свихнулась эпоха,
Под которую время ушло,
Он один, как бы ни было плохо,
Мне внушает, что всё хорошо.
И в ответ на глухие стенанья
Моему повторяет уму,
Что ничто не грозит мирозданью,
Если есть о чём думать ему.
Что уж если чего по привычке
И бояться до смертной тоски,
Так того, что вдруг кончатся спички,
А не мир разлетится в куски.

***
На тему вечную предательства
Я ничего не написал
Не оттого, что это качество
В самом себе не замечал;
Нет, с первых дней существования,
С полузабытых детских дней,
Я предавал до содрогания
Себя и близких, и друзей;
Я предавал траву с деревьями,
Ночную тьму, сиянье дня, –
Все, что однажды мне доверилось
Иль положилось на меня;
С какой-то спешкой оголтелою,
Как бы боялся не успеть! –
Вот так я делал, так я делаю,
И так я делать буду впредь,
Все нарушая обязательства,
А потому, пока дышу,
На тему вечную предательства
Я ничего не напишу.