Блынский Дмитрий Иванович (23.02.1932 – 20.10.1965) – наиболее известный орловский поэт-лирик, автор четырнадцати прижизненных сборников стихотворений и поэм, а также многочисленных публикаций в центральных советских журналах и газетах. Член Союза писателей СССР с 1957 года. Положительную оценку творчеству Д. Блынского давали такие поэты как М. Исаковский и Л. Ошанин. После смерти поэта в Москве и Орле неоднократно выходили книги его избранных произведений.

Блынский Дмитрий Иванович, орловский поэт-лирик, певец родной земли, родился в семье крестьянина 23 февраля 1932 г. в небольшом селе Васютино бывшего Дросковского (ныне Покровского) района Орловской области. Великая Отечественная война, ставшая трагедией миллионов людей, сделала мальчика не по годам взрослым. Оккупация родной деревни, линия фронта, проходившая в четырёх километрах от неё, расправы фашистов над односельчанами оставили в сердце будущего поэта тревожный, незаживающий след. Поэтому Дмитрий Блынский в своих стихах часто обращался к теме тяжёлого для нашей Родины времени. В День Победы Дмитрий впервые почувствовал себя поэтом.

В послевоенные школьные годы Дмитрий увлекался рисованием, писал стихи (он окончил семилетнюю школу в родном крае). «Вот уже полтора года во мне затаилась великая мечта – стать писателем… Более ста стихотворений я написал за годы учёбы. Кроме того, написал пять поэм» – так рассказывал о себе пятнадцатилетний Дмитрий Блынский в районной газете. «Вскоре после смерти отца Митя – с рисунками и тетрадкой стихов – отправился учиться в Федоскинскую художественную школу, что в 35 километрах к северу от Москвы. Тогда, в 1947 году, он впервые увидел железную дорогу…» – вспоминает сестра поэта Валентина. Полуголодный и плохо одетый деревенский паренёк был одним из лучших на своём курсе в художественной школе. По окончании учёбы его призвали служить матросом на Балтийский флот. И на службе Дмитрий находил возможность писать стихи. В этот период создана поэма «Верный друг», посвящённая Николаю Островскому. Дмитрий продолжает заниматься живописью.

В 1954 г. Дмитрий Блынский успешно сдал экзамены в Литературный институт имени А.М. Горького. Годы учёбы в Москве – самая прекрасная пора его жизни. Молодого автора поддержали известные поэты Лев Ошанин, Михаил Исаковский. В 1957 г. выходит в свет первый сборник стихов «Сердцу милый край», вступительную статью к которому написал Лев Ошанин: «Именно простотой, чистотой мира, в котором живёт молодой поэт, его органическим чувством времени и подлинно новым миросозерцанием, без всяких натяжек и без тени нигилизма – привлекает нас эта первая небольшая книга… Я думаю, что его честные и теплые стихи тронут сердца земляков-орловцев, да и не только орловцев». Молодого поэта, ещё студента, принимают в Союз писателей СССР (1957): именно сборник «Сердцу милый край» становится его путевкой в Союз писателей, а дипломной работой – сборник стихов «Иду с полей» (1959).

Творчество Дмитрия Блынского пронизано необыкновенной и трепетной любовью к отчему краю. Теме «малой родины» посвящены и его миниатюры в прозе – лирические зарисовки пейзажей родных мест поэта. Орловщина – не только его родная сторона, но и неиссякаемый источник вдохновения, в котором он черпал силу для своих произведений. Л. Ошанин подчеркивал, что в стихах Дмитрия Блынского чувствуется запах тех садов, среди которых он рос, «…звон ручья, бегущего в сельскую речку около их хаты, разлет улиц родного города, солнце своей стороны, её прошлое, её будущее». Любовь к родному краю, родительскому дому, к своим землякам Дмитрий Блынский сохранил в своей душе навсегда. Этим чувством пронизана вся его поэзия.

Окончив Литературный институт с отличием в 1958 г., 32 Дмитрий Блынский работал в ЦК ВЛКСМ, в редакции газеты «Комсомольская правда», разъездным корреспондентом газеты «Орловская правда».

Последние годы поэт жил в Москве, не забывая навещать малую родину. Напряженную работу, многочисленные поездки по стране, выступления перед рабочими, студентами Д.И. Блынский совмещал с творческой деятельностью. Стихи молодого автора, простые и откровенные, глубоко лиричные, завоевали признание читателей. Они широко публиковались в журналах «Огонек», «Октябрь», «Молодая гвардия», «Смена», в сборниках «День поэзии», в центральных газетах «Правда», «Известия», «Комсомольская правда» и в других центральных и орловских периодических изданиях.

У Дмитрия Блынского было много творческих замыслов, но неожиданно и трагично 20 октября 1965 г. его жизнь оборвалась в Мурманске. «Дмитрий Блынский, несомненно, был очень талантливым поэтом… И безусловно, очень больно, что жизнь его оборвалась так рано…» – Михаил Исаковский. Похоронен поэт в Москве на Пятницком кладбище, несмотря на желание матери, которая в дальнейшем пережила сына всего на три года, похоронить Дмитрия в Орле.

Память

В увековечение памяти Дмитрия Блынского на его родине в д. Васютино Покровского района установлен мраморный бюст поэта работы Б.Д. Бологова. На стене дома Блынских в Васютине установлена мемориальная доска, посвящённая поэту. Другая памятная доска установлена в августе 2005 года, на стене дома № 39 по улице Горького, в котором Блынский когда-то жил некоторое время.

в Северном районе города Орла его именем названа улица, а 9 октября 2002 года в орловской школе № 45 состоялось открытие мемориальной комнаты «Памяти Дмитрия Блынского». Постановлением городского Совета народных депутатов от 31 октября того же года школе было присвоено имя поэта. У входа в здание школы также появилась мемориальная доска с барельефом Блынского.

16 декабря 2010 года орловский Совет народных депутатов постановил присвоить имя Дмитрия Блынского филиалу № 9 муниципального учреждения культуры «Централизованная библиотечная система города Орла».

Я полон света… >>>

Публикация в рубрике Слово >>>

Сохраняя память >>>

Мастер солнечного слова >>>

Конкурс «Солнечное слово», посвященный 85-летию поэта >>>

Конкурс «Я полон света…», посвященный 90-летию поэта >>>

 

---

ЗДРАВСТВУЙТЕ!

С ним я подружился знойным летом —
В дни, когда у деда был подпаском,
В дни, когда не думал быть поэтом,
Зная мир по бабушкиным сказкам.
— Здравствуйте! —
Негромким этим словом
Деда я приветствовал вначале,
Я его произносил коровам,
Но они, как дед, всегда молчали.
А когда я в луг шагал с обедом,
Кто-то крикнул мне в ответ:
— Здорово! —
Я любил свой кнут, сплетённый дедом,
Но ещё сильнее это слово.
Я любил сидеть с кнутом у вяза
Перед стадом, за селом заречным,
Повторяя за день по три раза
«Здравствуйте» одним и тем же встречным.
Нравилось, как сумрачные лица
Озарялись весело при этом.
Разве мог тогда я не влюбиться
В слово, переполненное светом!
«Здравствуйте!» —
Всю жизнь свою желаю
Повторять я это слово всюду.
Буду счастлив, если, умирая,
Я сказать «прощайте» позабуду.

***
О стихах говорят в этом доме поэты.
Я у двери стою, не решаясь войти.
Где ты, смелость моя деревенская, где ты?
Шла со мною сюда, да отстала в пути.

Что принес я с собой? На ладонях мозоли,
Запах лопнувших почек с весенних берез
Да тетрадку стихов, где-то сложенных в поле,
Где-то сложенных в поле в жару и в мороз.

Я, как пахарь, их видел под лемехом плуга,
Как пастух, я встречал их в глазах у телят.
Даже вьюга, бездушная, колкая вьюга,
Мне стихами орёт так, что уши болят.

Где бы их ни искал я — в полях ли, в лугах ли,
Нахожу в каждом колосе, в песне ручья,
Потому мои строки землею пропахли,
Как пропахла полынью фуфайка моя.

Рифму я не вертел за столом по неделе
(Чем причудливей рифма, тем громче стихи).
На меня они сами, простые, глядели
То слезинкой цветка, то сережкой ольхи.

Где ты, смелость моя деревенская, где ты?
Шла со мною сюда, да отстала в пути.
О стихах говорят в этом доме поэты.
Я стучу. Я вхожу. Я обязан войти.

МУЖЧИНА ПЛАЧЕТ…

Георгию Спасову

Ест племянник мой яблоко всласть
И, сжимая, боится — уронит.
А народу вокруг на перроне —
Даже яблоку негде упасть.
Поезд прибыл в Москву из Софии
С ветеранами прошлой войны.
И болгарские речи слышны,
И цветы пламенеют живые.
Машет, машет племянник рукой,
Не поймёт он, что это всё значит:
— Посмотри-ка, мужчина, а плачет,
И к тому же огромный такой…
В первый раз он увидел объятья,
Перевитые руки мужчин:
Житель Плевны и наш смолянин
Обнялись, как законные братья.
Как ему объяснить на вокзале
Про какую-то ту войну,
Где им пальцы рубили в плену
И на спинах слова вырезали.
Где, забыв, что такое слеза,
Лишь сдвигали от мук они брови,
И дымились рубахи от крови,
И горели сухие глаза.

* * *
По-бабьи на людях бедовы,
А дома по-бабьи грустны
Мои деревенские вдовы,
Что любят рассказывать сны.

А в снах —
беспокойные страхи
Являются, горе тая, —
К ним сходят мужья с фотографий,
Совсем молодые мужья.

Седыми ночами им снится,
Что встретиться вновь суждено,
А каждому —
только под тридцать,
А каждой —
за сорок давно…

РОССИЯ

Н. Н. Жукову — замечательному художнику

Жизнь моя встает передо мною,
Лишь тебе известная одной,
С детством,
Что оборвано войною,
С юностью,
Что начата войной.

Я — малыш,
Расплывшийся в улыбке
Оттого, что озорник ручей
На моих ногах щекочет цыпки,
От которых я не сплю ночей.

Что же ты не ловишься, рыбешка?
Разве ты не знаешь, что война…
Мне бы пескарей
Хотя б немножко,
Мне большая рыба не нужна.

Я ловил.
И, может быть, впервые
Понял чутким сердцем малыша,
Что России трудно,
Что Россия
Даже пескарями хороша.

Я — твой школьник.
Помню все, что было:
Темный класс подобен шалашу.
Я дышу на мерзлые чернила,
Я на пальцы синие дышу.

Стынут зайцы снежные по стенам,
Жмутся к ненатопленным печам.
В окна школы,
Что заткнуты сеном,
Их мороз впускает по ночам.

И хотя вдали —
Бои большие,
Ты со мною крепко держишь связь:
В образе учителя, Россия,
Ты встаешь,
Над партою склонясь.

Я — косарь.
Плывет над лугом небо,
Крепко спит трава, сойдясь в ряды.
У меня ломоть ржаного хлеба
Да колодец ключевой воды.

Ем и запиваю хлеб водою
Из зеленой кружки — лопуха.
Стыдно, если сердце молодое
Скажет мне,
Что жизнь моя плоха.

Есть у парня руки молодые,
Край, пропахший скошенной травой,
Остальное будет все, Россия,
Главное, что здесь я —
Парень свой.

МОЯ ТОЧКА ЗРЕНИЯ

То дорога, то тропка узкая,
То ручей по реке без дна, —
Ой, ты, русская, наша русская,
Наша отчая сторона!

Наградила святыми узами
И сказала нам: «В добрый час!»
И не блоками, не союзами,
А сердцами связала нас.

Ты, как наши мечты, просторная,
С лаской, с удалью огневой,
С шумом поезда под Касторною,
С полнолунием над Невой.

Ты с березовыми расцветами,
С вечной тягой родной земли, —
Пусть пешком обошли полсвета мы,
Мы обратно домой пришли.

В этом буйном разнообразии —
Кто с Байкала, а кто с Оки —
Мы живем посреди Евразии,
Беспокойные русаки.

Соберемся мы, встречу празднуя,
Ну хотя бы на полчаса:
Речи разные, песни разные,
Очень разные голоса.

Только все-таки мы похожие,
Чем похожие мы — спроси:
Не случайные, не прохожие,
А хозяева на Руси.

Край наш — степи его, леса его, —
Наша отчая сторона,
У Гордейчева, у Исаева,
У Полянского ты одна.

Ты нам пращурами завещана,
Чтоб любили тебя, храня,
Ты для Фирсова — мать Смоленщина,
Мать Орловщина — для меня.

Нам скрывать друг от друга нечего
И выпячивать напоказ,
Если гордость того ж Гордейчева —
Гордость искренняя всех нас.

Гордость зернышком, в землю брошенным,
Чтобы плод родила земля,
Гордость всем — от простой горошины
До космического корабля.

Расступитесь, рвачи, да нытики,
Да хулители всех мастей,
Те, что ищут большой политики
В маникюре своих ногтей!

Позабыта квартира душная,
Мы в пути, на ногах с утра.
Эй, с дороги вы, малодушные,
Золотушные фраера!

То дорога, то тропка узкая,
То ручей, то река без дна, —
Ой, ты, русская, наша русская,
Наша отчая сторона!

В сердце солнечное горение,
Половодье российских рек.
Вот она, моя точка зрения,
От рождения и — вовек.

ТАКОЕ НЕ ПРОСТИТСЯ НИКОГДА

Мне было в том году неполных десять,
Когда пришел фашист в начале дня,
Чтобы меня в моем саду повесить
Или в моей же хате сжечь меня.

Под детский плач он все решил заране,
Он все учел под орудийный гул,
И окна школы, где цвели герани,
Колючкой ржавой он перечеркнул.

Моя тропинка с зеленью медвяной,
Где от цветов кружилась голова,
Легла от дома к школе черной раной
Его противотанкового рва.

Я видел сам со школьными друзьями,
Как у него не дрогнула рука
Свалить, столкнуть, живым засыпать в яме
Учителя, седого старика.

Его штыком мальчишка был заколот
За то, что плакать не имея сил,
Ручонками и ртом — такой был голод —
Мальчишка есть у матери просил.

Нам не забыть — за это мы в ответе, —
Как, обращаясь к мертвым и живым,
Взывают к мести женщины и дети,
В моем краю расстрелянные им.

Будь русским ты, поляком или немцем,
Будь из норвежцев или из мадьяр, —
Твоих друзей сгонял фашист в Освенцим
И сталкивал под пули в Бабий Яр.

Нам не забыть, пройдя сквозь все тревоги,
Сквозь сто смертей и тысячи обид,
Что он раздавлен в собственной берлоге,
Но он еще поныне не добит.

Ничто не прощено и не забыто,
А бундесверский Бонн уже готов
Помиловать убийцу и бандита,
Простить его за давностью годов.

Мы знаем все об этом человеке,
Он не уйдет от правого суда:
Такое не забудется вовеки,
Такое не простится никогда.

ДВА ОСКОЛКА

Еще не сделал пахарь круга,
Они открылись, как тоска,
Два извлеченных из-под плуга
Стальных заржавленных куска.

Глядят с ладони зло и колко,
Как раны рваные, страшны,
Глядят на парня два осколка,
Две повстречавшихся войны.

Они мрачны, как непогода,
Загадочны, как тишина,
Война двенадцатого года
И сорок первого война.

Лежат, от солнца съежась, рядом,
Морщинистые, как кора,
Один осколок от снаряда,
Другой осколок от ядра.

А пахарь… Он на плуг присядет,
И вдруг задумается он:
Не тем ли был сражен прапрадед?
Не этим ли отец сражен?

И вновь за плуг возьмется пахарь
С тяжелой думой о войне,
Пока набухшая рубаха
Не прикипит к его спине.

СОРОК ПЯТЫЙ

Прости меня, отец, что за семь лет
Я в первый раз к тебе явился в гости.
Ковром сухой травы
Твой холм одет —
Заботливая осень на погосте.

А где твой крест?
Какая-то вдова
Зимой, в метель (мне скажут: это слишком,
Но так и есть) срубила на дрова,
Чтобы сварить похлебку ребятишкам.

Торчит один пенек.
Отцовский крест…
Его забыть бы, но тревожна дума:
Да что там крест, куда ни глянь —
Окрест
Пеньки, пеньки глядят на мир угрюмо.

Где раньше рос на крутосклоне лес —
Сегодня куст маячит одиноко.
Как старый нищий,
Сгорбился, облез,
Войною искалеченный до срока.

Зайди в село —
Спокойная душа
Нетронутой останется едва ли:
В моем селе не встретишь малыша —
Четыре года
Бабы не рожали.

Но встань сейчас, отец, и посмотри,
Как на пригорках вырастают хаты
Из самана, из глины,
А внутри
Поют до слез вчерашние солдаты.

Мы будем жить.
И снова малыши
Дома наполнят плачем или смехом.
И только ты, отец, от всей души
Нас не поздравишь ни с каким успехом.

Прости меня, прости, что за семь лет
Я первый раз к тебе явился в гости.
Ковром сухой травы
Твой холм одет —
Заботливая осень на погосте.

***

Как часто вижу её во сне я…
Она задириста, весела.
Эх, даже проститься не смог я с нею, –
Ушла, и назад не придёт,
Ушла…

Я делал всё, что она велела.
В такой овраг на лыжах летел,
Куда сам дьявол,
Взглянув несмело,
Пешком спуститься б не захотел.

А лето с удочкою с утра я
Часами просиживал у ручья.
И в каждой росинке
На разнотравье
Мы с ней отражались –
Она и я.

Со мной под грибными дождями мокла,
Стояла с рогаткою у плетня
И, целясь в птиц,
Попадала в стёкла,
Но не её ругали –
Меня.

Нередко учила с улыбкой счастливой,
Как в сад проходить
Через ход потайной.
Когда ж меня сторож «гладил» крапивой,
Стояла и плакала вместе со мной.

Меня познакомила с песней звонкой,
С хорошей книгою и мечтой
И даже с девчонкой,
Даже с девчонкой,
Ничуть ревнуя к девчонке той.

Мы думали думы одни и те же,
Влекли нас одни и те же пути.
Когда ж её слушаться стал я реже,
Она от меня
Решила уйти.

Как часто вижу её во сне я…
Она задириста, весела.
Эх, даже проститься не смог я с нею, –
Ушла навсегда моя юность…
Ушла…

ТРИПТИХ

1. Боги Андрея Рублева

В моем роду молились испокон,
И я, безбожник, я готов молиться,
Когда подолгу вглядываюсь в лица,
Что мудро смотрят с фресок и икон.

В святом Предтече вижу гончара,
Кем для кистей Андрея-богомаза
Была из глины вылеплена ваза,
А чудилось — она из серебра.

Не Михаил-Архангел, а пастух,
Не с крылышками ангел, а подпасок
Сидели перед ним, и буйство красок
Захватывало их холопский дух.

А в той святой с младенцем на руках
Мне видится земная наша баба,
Что в иудеях разбиралась слабо,
Зато прекрасно в русских мужиках.

В далекий век, в глухие времена
При шуме вьюги и при птичьем гаме
Простых и бедных делал он богами,
Давая смертным божьи имена.

2. Глаза Михайлы Ломоносова

Он снял парик. Глаза устремлены
К Венере — удивительной планете.
И голова его при лунном свете
Сверкала в полумгле, как шар Луны.

Приникший к телескопу, не шутя
Шептал он, околдованный Венерой:
«Закутана ты знатной атмосферой,
Как одеялом малое дитя…»

О Русь, ты от пилы и топора
До выхода в простор вселенских высей!
Пусть полетит не он, больной и лысый,
Но кто-то полетит — придет пора.

Иван, и только он, — ни Жан, ни Джон, —
Иван, кто прыгнул с вышки колокольной
На самодельных крыльях в день престольный,
Хоть знал, что будет заживо сожжен.

Сиял Михайло, думая о том,
Что со Вселенной русский связь наладит,
Тогда еще гагаринский прапрадед
На четвереньках ползал под столом.

3. Родник Александра Пушкина

Родник и ныне бьет из-под земли
В именье Гончаровых, в Яропольце.
Расходятся серебряные кольца,
Как и тогда, при встрече с Натали.

Стоял поэт с женой — рука в руке,
Глядел в родник, себя не замечая,
А Натали, в самой души не чая,
Собою любовалась в роднике.

Поэт с Невой, с Курою был знаком,
Он знал, как величавы Днепр и Волга,
Но так стоять
Задумчиво и долго
Мог Пушкин
Только перед родником.

Лёг ручеек в веселую строку
От родника опального поэта,
И кажется, что Пушкин рядом где-то
И он вот-вот вернется к роднику…

Быть близкой всем
Поэзия должна,
Как хлеборобу вкус и запах хлеба.
И, Пушкиным опущенная с неба,
Земною стала с той поры она.